Портрет дамы

– Ты узнаешь это, - рассмеялся Джафар, - за этим дело не станет.

Он похлопал Гаральда по плечу, потрогал его мускулы, и сказал, обращаясь к продавцу:

– Пожалуй, я возьму этого раба, сколько ты за него просишь, уважаемый Хайдарджан?

– Он не продается один, вместе с ним идут эти два раба, - показал он на Жульена а Жака, - их лошади и оружие.

– Нет, нет, - возразил Джафар, - я покупаю только его.

– Джафар, дорогой, ты ведь знаешь меня не первый год, скажи, разве когда Хайдарджан обманывал тебя? Разве предлагал он тебе плохой товар? Один из этих рабов повар, другой конюх, они пригодятся тебе.

– Но мне не нужен ни конюх, ни повар, - возразил Джафар, - мне нужен только художник.

– Погоди, Джафар, дорогой, не торопись с выводами, - сказал Хайдарджан заговорщицким тоном, - я тебе сейчас что-то покажу, но поклянись, что ты никому не скажешь о том, что видел.

– Клянусь Аллахом, - ответил Джафар, - я еще никогда никому не давал повода усомниться в моей чести и порядочности.

– Тогда смотри!
– он вынул из тюрбана свернутый портрет свой, нарисованный Гаральдом.

Джафар ахнул, рассматривая портрет:

– Клянусь Аллахом, ни один художник в этом городе не сможет нарисовать такое, ведь Коран запрещает изображать людей. Я знаю правоверных, которые, несмотря на запрет, заставляли художников рисовать портреты, но такого я еще ни у кого не видел.

– Я же говорил, дорогой Джафар, что Хайдарджан никогда не обманывал тебя! Ну что, берешь?

– Беру! Беру всех на твоих условиях!
– согласился Джафар.

Сделка состоялась, и Гаральд, еще недавно свободный человек, имевший двух слуг, Жака и Жульена, стал собственностью толстого господина в зеленом тюрбане.

Условия содержания рабов у господина Джафара соответствовали той цене, которую он за них заплатил, потому Гаральд и его бывшие слуги оказались не в общем бараке, а в отдельном сарайчике, вполне пригодном для проживания. Здесь у каждого из них был свой, персональный, соломенный коврик в качестве постели, их не били плетью и кормили отдельно от других рабов. Жак был определен для работы на конюшню, а Жульен, работая на кухне, смог разнообразить меню господина Джафара, чем заслужил его особое расположение.

Гаральд был отдан суфию Аль Фараду с тем, чтобы тот научил художника мастерству арабского орнамента. Суфий с уважением отнесся к Гаральду, рассказывая ему об особенностях исламского изобразительного искусства, в котором запрещено создавать образы живых существ. Сам пророк Магомет никогда не говорил о том, что можно изображать, а что нельзя, да и суры Корана не содержали подобного запрета, однако хранитель исламских преданий Абу Хурайра учил, что художник, изображающий живое существо, посягает на роль Бога, единственного, кто может творить и вдыхать жизнь в свои творения.

– Для того, чтобы создать узор, равного которому не будет в этом городе, нужно не только знать все узоры, но еще и изучить Коран, - говорил Аль Фарад Гаральду, - ведь стены расписывают не только узорами, но и сурами из Корана.

– Но я не умею читать арабские тексты, - возразил Гаральд.

– Не беда, я научу тебя, - ответил Аль Фарад.

– Для этого потребуется немало времени, боюсь, господин Джафар не станет ждать, пока я научусь читать арабские письмена.

– Не беспокойся Гаральд, времени у тебя достаточно, ведь дом, который велел тебе расписать господин Джафар, еще не построен.

Когда Гаральд обучился арабскому языку и прочел Коран, суфий спросил его:

– Теперь, когда ты прочел Коран, скажи, какой стих изобразил бы ты на стене нового дома господина Джафара?

– Я бы изобразил шестьдесят четвертый аят суры Аль Имран: "Приходите к слову, равному для нас и для вас, чтобы нам не поклоняться никому, кроме Бога, и ничего не придавать Ему в сотоварищи, и чтобы одним из нас не обращать других в господ, помимо Бога", - ответил Гаральд.

– Ты достоин называться суфием, - ответил Аль Фарад, - еще никто не изобразил этого изречения из Корана нигде, и никто не произнес его перед своим господином.

– - Иисус из Назарета

День клонился к закату, солнце уже низко висело над горизонтом, озаряя последними лучами легкие перистые облачка. Иисус с учениками возвращался после долгой проповеди по пыльной дороге, на которую наискось ложились длинные тени от высоких деревьев. Ученики о чем-то спорили меж собой, обсуждая сегодняшнюю проповедь учителя. Иисус молчал.

Какая-то женщина, хананеянка, молча шла за ними, не смея приблизиться, Иисус, заметив ее, некоторое время продолжал идти, не обращая на нее внимания, но женщина не отставала, она все шла и шла, держась на расстоянии нескольких шагов. Тогда Иисус остановился, повернулся к ней, и знаком пригласил подойти.

– Говори, - сказал он, когда хананеянка подошла поближе.

– Не смею просить тебя, - ответила женщина, - я ведь не принадлежу к иудеям, которым послан ты, я из земли Ханаана, но я верю тебе и прошу, исцели дочь мою.

Она упала на колени перед Иисусом, поднимая руки в мольбе.

– Встань, женщина, - ответил Иисус, - встань, и иди домой, вижу веру твою, возвращайся, дочь твоя от болезни избавлена, избавлена Богом по вере твоей, а ты иди и живи с верой, которую обрела.

Он коснулся рукой ее чела, повернулся и возвратился к ученикам.

Ученики замолкли, наблюдая разговор Иисуса с хананеянкой, но как только она ушла, громко загалдели, осуждая поступок своего учителя.

– О, что делает наш учитель!
– возмутился один.
– Ведь он послан нам, заблудшим овцам дома Израилева! Нехорошо взять хлеб у детей и бросить его псам!

– Но ведь и псы питаются крохами, которые падают со стола господ их, - возразил второй.

Иисус подошел, все смотрели на него с недоумением.

– Сегодня я говорил вам о любви к ближнему, что вы поняли из всего, что я говорил? Разве достойно сравнивать человека с псом?

– Но она хананеянка!
– возразили ученики.

– А разве сыны земли Ханаана не люди? Чем хуже они сынов земли Иудейской?

– Ты говорил о любви к ближнему, а разве хананеяне ближние нам?

– Я расскажу вам притчу, - ответил Иисус.
– Шел человек из Иерусалима в Иерихон, напали на него разбойники, ограбили, сняли с него одежду, а самого избили, изранили и оставили еле живого умирать на обочине. Шел мимо священник, посмотрел, покачал головой, да и пошел дальше. Проходил по той дороге левит, заметив несчастного, лежащего на обочине, только вздохнул, посетовал на бесчинства разбойников, но тоже ушел восвояси. И только самаритянин, житель иной земли, что проезжал мимо, поднял несчастного, омыл его раны, смазал маслом и перевязал их, усадил на своего осла и отвез в гостиницу, там заботился о нем, а отъезжая наутро, дал хозяину два динария, чтобы тот лечил и кормил пострадавшего столько, сколько потребуется, а если издержится хозяин более, чем та сумма, которую оставил ему самаритянин, то он обещал возместить хозяину все убытки.