Портрет дамы

Хотя день был трудным, полным напряжения всех душевных и физических сил, до отчаяния, до истощения, уснуть Гаральд никак не мог. Шатер наполняло тихое сопение Жульена, к которому вскоре присоединился могучий храп Жака, но к Гаральду сон не шел, он лежал неподвижно, на спине, глядя в купол шатра. Подъем сыграли с первыми лучами солнца, быстро свернули шатер, погрузили поклажу на лошадей, и снова двинулись в путь. Пока он пролегал по дельте Нила, покрытой травами, кустарником тамариска, отдельно растущими пальмами и смоковницами, придерживаться дороги не составляло труда, вытоптанная многими караванами, широкая тропа петляла среди многочисленных озер, приходилось вброд преодолевать рукава, на которые разбежался великий Нил перед тем, как отдать свои воды Средиземному морю. Благодатная природа дарила путникам еду и питье.

Но через несколько дней пути зеленый ковер стал блекнуть, растительность начала редеть, и вот перед странниками возникло желтое, выцветшее море песка, над которым пылало раскаленное солнце, желто-красные скалы виднелись вдали, поражая и ужасая своим мертвым величием. Здесь тропа теряла свои четкие очертания, ветер и песок заметали ее, и дорога угадывалась лишь по положению солнца, да по очертаниям гор, и потерять ее, значит не дойти до того оазиса, где можно было бы пополнить запасы еды и питья, и тогда оставалось только одно - умереть.

Когда небольшой отряд путников добрался до гор Синайского полуострова, дальнейший их путь пролегал по каменистым руслам давно пересохших рек, они пролегали по мертвым долинам, где вместо буйной растительности плодородных пойм только камни да пески украшали эти унылые места. Днем стояла невыносимая палящая жара, а ночью путников донимал холод, спасением от которого был лишь небольшой шатер, да одно на всех одеяло из верблюжьей шерсти. Запасы еды и питья подходили к концу, но если они не сбились с пути, то, через три дня, по расчетам Гаральда, они должны были выйти к колодцу, к оазису, где можно было отдохнуть и пополнить запасы пищи и воды. Но прошло уже три, четыре, пять дней, а оазиса не было. Гаральд понял, что случилось самое страшное из того, что могло случиться - они заблудились, затерялись в этих бескрайних песках, где некому придти на помощь.

Первыми остановились лошади, они опустились на песок, отказываясь двигаться дальше. Жак снял с последней лошади кожаный бурдюк с остатками воды и напоил лошадей.

– Все, - сказал он, - воды больше нет.

Никто не возражал, чтобы последние капли воды он отдал этим бедным, измученным животным, верно служившим им на всем протяжении пути. Гаральд молчал, он мучительно думал, где они могли потерять тропу? Паромщик сказал им: "Когда достигните гор, идите по руслам высохших рек, из всех дорог выбирайте ту, что лежит левее". Гаральд так и поступал, но где он мог ошибиться? Ответа на свой вопрос он не находил, да и ответ этот не имел значения, поскольку уже ничего нельзя было изменить.

– Эх, - сказал Жульен, - если бы вы видели, какого фазана я приготовил вам на ужин вчера во сне!

– Спасибо, Жульен, - ответил Гаральд, - когда-нибудь мы непременно отведаем твоего фазана.

Сказал так, как будто это действительно могло случиться. Жак молчал, только тихо гладил тяжело вздымающиеся бока лошади, даже слезы не текли из его глаз, даже на это уже не было влаги. Ему было не страшно умереть, ему было отчаянно жаль лошадей, которые умирали на его глазах, умирали, доверившись людям, которые не смогли их спасти.

– Смотрите! Смотрите!
– воскликнул вдруг Жульен.
– Там оазис!

И все они увидели зеленые рощи пальм, там, вдалеке, где-то между небом и землей. Мираж дрожал, бледнел, и вскоре совсем растаял в раскаленном воздухе пустыни.

– Это был мираж, Жульен, - тихо ответил Гаральд, - так иногда бывает в пустыне, только мираж, и больше ничего. Оазиса нет, мы сбились с дороги.

Что же случилось? Что произошло? Почему, судьба, которая, казалось, уже привела их к заветной цели, вдруг изменила им? В чем была вина Гаральда? Почему провидение утратило свою благосклонность? Когда кажется, что цель близка, осталась только самая малость, только протянуть руку, и цель достигнута, когда ты уже вообразил себя избранником судьбы, вдруг происходит что-то, что меняет все представления и о себе, и о достижимости цели, и о мире, и о судьбе. И ты понимаешь, что ты - всего лишь песчинка в бесконечном многообразии бед, страстей и судеб, что цель твоя, возможно, не так и важна для мира, для провидения, чтобы ты стал его избранником, что ты смертен, как и все прочие, Аль Фарад предупреждал тебя, а ты забыл, забыл что и твоя жизнь может оборваться так же внезапно, как жизнь любого из смертных, что смертью кончается жизнь всех существ на этой земле, и ты не исключение.

Да, я понимаю, я ведь не рассчитывал жить вечно, но почему здесь и сейчас? А как бы ты хотел умереть? Разве у тебя есть выбор? Выбирают жизнь, выбирают свою дорогу в жизни, а смерть не выбирают, и никому не дано знать, когда на какой дороге встретит она тебя.

Солнце село за красной горой, тьма окутала горы, наступил холод. Не было сил даже разбить шатер, они укрылись одеялом и смотрели в темное небо, усыпанное мириадами звезд, причудливо сплетающихся в созвездия. Сколько бед, сколько нелепых смертей видели эти звезды на своем веку! Но им, далеким и бесстрастным не было никакого дела до странников, затерянных в чужой земной пустыне. Сознание угасало, мысли уплывали куда-то в давние времена, в те зеленые благословенные страны, где нет этих безжизненных песков и гор, где есть живительная вода родников, где в реках плавают форели, и фазаны пасутся на зеленых лугах, где есть жизнь, мыслям не хотелось возвращаться к смерти, мысли угасали медленно, вспыхивая на мгновение и вновь уплывая во тьму.

Гаральд подумал, что рассвета он уже не увидит, но рассвет наступил, а они все еще были живы. Солнце согрело, но тепло не принесло облегчения, мысли, которые, казалось, уже угасли навсегда, вернулись к пустыне, к смерти. Глаза еще не утратили способность видеть, и то, что видели они, вызывало лишь боль и страдание.

Постепенно и зрение и слух утратили ощущение реальности, глаза видели далекий караван, уху слышались голоса погонщиков, они становились все громче, все ближе и ближе становились верблюды, и уже можно было различить сидящих меж их горбами людей, но Гаральд понимал, что в реальности никакого каравана нет, это только игра воображения, мираж, последнее видение угасающего сознания. Гаральд ощутил, как живительная влага коснулась его губ, он сделал глоток, потом второй, жизненные силы медленно вливались его изможденное жаждой тело.

Караванщик склонился над ним.

– Мы шли по другой дороге, - сказал он, - оазис уже совсем близко, за той горой, но вдруг возникло ощущение чьей-то беды, оно было так реально, что я развернул караван.

– Где я сбился с пути?
– спросил Гаральд.
– Мы все время шли по руслу, которое оказывалось левее, так мне сказали, где я ошибся?

Это был первый вопрос, который задал он караванщику, когда смог говорить.

– Дорога, по которой нужно идти, была перегорожена камнями, - ответил тот, - вот вы и свернули на путь, который не ведет никуда, если бы вы пошли по нужной дороге, то давно бы уже достигли колодца.

– Кто же проделал такую шутку с нами?

– Кто знает? Шайтан, он часто путает следы в пустыне, немало путников погубил он, только опыт и мудрость помогают избежать его ловушек, вы, наверное, впервые преодолеваете этот путь? Куда шли вы, бедные странники?

– Мы идем в Кесарию.

– Тогда нам по пути, - ответил караванщик, - но ваших лошадей придется оставить тут, они уже не смогут идти.

– Нет, нет!
– воскликнул Жак.
– Мы не может оставить их!

Он бросился на шею лошади, обнял ее, из его глаз впервые потекли слезы.

– Мы подумаем, что можно сделать для ваших бедных животных. Но тогда нам придется задержаться здесь пока лошади не смогут идти, если нашему лекарю удастся спасти их.

Когда и люди, и лошади немного восстановили силы, караван двинулся в путь, и через два дневных перехода они достигли оазиса. Так с караваном и с помощью Аллаха путники добрались до Кесарии.

– - Инквизитор

Отец Филат сидел в своем кабинете и ждал Гийома, Гийом опаздывал. Обстановка в кабинете инквизитора была скромной, выдержанной в темных тонах, ничего лишнего, простой дубовый письменный стол да бронзовый подсвечник на нем, приспущенные шторы придавали кабинету особо мрачный и зловещий вид. С той поры, как пламя аутодафе охватило Розалину, инквизитор ни разу не спускался в розарий, где каждый цветок напоминал ему прекрасное юное создание, так безжалостно отправленное им на костер. Садовнику он также запретил ухаживать за розами, и некогда прекрасный розарий увял и зачах.