Портрет Дориана Грея. Кентервильское привидение. Тюремная исповедь

И тогда он принялся изучать парфюмерию и секреты ее изготовления, извлекая эссенции из ароматических масел и возгоняя благовонные смолы Востока. Он понял, что для всякого расположения духа существует аналог в чувственной жизни, и задался целью обнаружить между ними реальную связь. Ему хотелось знать, что именно в ладане настраивает на мистический лад, почему серая амбра распаляет страсть, фиалки пробуждают воспоминания об умершей любви, мускус улучшает работу мозга, а магнолия развращает фантазии. Он пытался разработать психологию ароматов и просчитать воздействие душистых кореньев и пыльцы цветов, ароматических бальзамов и древесины ароматных пород; благовонного нарда, что вызывает утомление; говении, что сводит мужчин с ума; алоэ, который, как говорят, прогоняет из души меланхолию.

В какой-то момент Дориан целиком посвятил себя музыке, и в длинной зарешеченной зале с потолком, расписанным золотом и киноварью, и покрытыми оливково-зеленым лаком стенами стал устраивать прелюбопытные концерты, на которых буйные цыгане неистово терзали маленькие цитры, тунисцы в желтых шалях дергали туго натянутые струны громадных лютней, в то время как ухмыляющиеся негры монотонно били в медные барабаны, а на алых циновках сидели хрупкие индийцы в тюрбанах и дули в длинные дудки из тростника и меди, заклиная – или делая вид, что заклинают – огромных кобр с капюшонами и отвратительных рогатых гадюк. Резкие переходы и пронзительные диссонансы варварской музыки брали Дориана Грея за живое, когда его уже не трогали ни изящество Шуберта, ни дивная грусть Шопена, ни могучая сила гармонии Бетховена. Он собрал со всего света самые необыкновенные инструменты, которые только смог отыскать в гробницах вымерших народов либо среди немногих диких племен, избежавших контактов с западными цивилизациями, и пробовал на них играть. Был у него загадочный джурупарис индейцев с Рио-Негро, на который запрещено смотреть женщинам и даже юношам, пока они не подвергнут себя посту и самобичеванию; были глиняные перуанские сосуды, которые издают резкие звуки, похожие на крики птиц; были флейты из человеческих костей вроде тех, что Альфонсо де Овалле слышал в Чили; была поющая зеленая яшма из окрестностей древнего города Куско, издающая удивительно нежный звон. Были у него и раскрашенные тыквы с камешками внутри, которые звенят, если потрясти; длинный мексиканский рожок, в который надо не дуть, а, наоборот, втягивать воздух; труба ту?ре амазонских племен, чьи неприятные дребезжащие звуки слышны на расстоянии трех лиг; тепонацтль с двумя вибрирующими деревянными язычками, по которому бьют палками с наконечниками из эластичной смолы, добываемой из млечного сока растений; йотли – колокольчики ацтеков, которые развешивают гроздьями словно виноград; и большой цилиндрический барабан, обтянутый кожей огромных рептилий, вроде той, что видел Берналь Диас вместе с Кортесом в мексиканском капище и оставил нам столь красочное описание его заунывного звучания. Замысловатость инструментов завораживала Дориана, и он испытывал странное удовольствие при мысли о том, что искусство, как и природа, создает порой своих чудовищ, отвратительных как для взгляда, так и для слуха. И все же некоторое время спустя он устал и от них и вновь сидел в своей ложе в опере либо один, либо в компании лорда Генри, с восторгом слушая «Тангейзера», и в увертюре к этому дивному произведению ему чудился отзвук трагедии его собственной души.

В одно время Дориан увлекся изучением драгоценностей. Он появился на костюмированном балу в наряде герцога де Жуайеза, адмирала Франции, и на его камзоле было нашито пятьсот шестьдесят жемчужин. Эта страсть захватила его на долгие годы и фактически никогда не покидала. Целые дни он посвящал разглядыванию и раскладыванию по футлярам разнообразнейших камней своей коллекции, среди которых был оливково-зеленый хризоберилл, что становится красным при свете лампы, кошачий глаз с серебристыми прожилками, фисташково-зеленый хризолит, бледно-розовые и золотистые, как вино, топазы, густо-алые карбункулы с мерцающими внутри четырехгранными звездами, огненно-красные гессониты, оранжевые и фиолетовые шпинели, аметисты с вкраплениями рубинов и сапфиров. Он обожал золотистость янтаря, жемчужную белизну лунного камня и изломанную радугу молочного опала. В Амстердаме он раздобыл три огромных и удивительных по своей чистоте изумруда и старинную бирюзу – предмет зависти всех коллекционеров.

Открыл он для себя и удивительные истории о драгоценных камнях. В «Clericalis Disciplina» [24] Педро Альфонсо упоминает змея с глазами из настоящего гиацинта, а в романтической истории Александра, завоевателя Эматии [25] , говорится, что в долине Иордана есть змеи с гребнями из настоящих изумрудов, растущих у них на спинах. Филострат писал о камне из головы дракона; его можно погрузить в магический сон с помощью золотых букв и багряницы и потом убить, чтобы достать камень. По мнению великого алхимика Пьера де Бонифаса, бриллиант делает человека невидимым, индийский агат – красноречивым, сердолик усмиряет гнев, гиацинт погружает в сон, аметист рассеивает винные пары. Гранат изгоняет бесов, от аквамарина бледнеет луна, селенит убывает и растет вместе с луной, а мелоций, изобличающий воров, теряет силу лишь от крови козленка. Леонард Камилл свидетельствует, что белый камень, извлеченный из головы убитой жабы, является надежным противоядием от любых ядов. Безоаровый камень, что находят в сердце аравийского оленя, используют как талисман против чумы. В гнездах птицы Феникс попадается аспилат, который, по утверждению Демокрита, предохраняет своего владельца от огня.

24

«Наставления для клириков» (лат).

25

Древнее название Македонии.

В день коронации монарх Цейлона проехал через столицу с огромным рубином в руке. Ворота дворца Пресвитера Иоанна были изготовлены из сердолика, отделанного рогами аспида, и никто не мог пронести внутрь яд. Над фронтоном крыши высились два золотых яблока с двумя крупными карбункулами внутри, чтобы золото сияло днем, а карбункулы ночью. В причудливом романе Томаса Лоджа «Маргарита Американская» сказано, что в покоях королевы можно было узреть всех непорочных дев мира, чьи изображения сделаны из серебра и глядят сквозь прекрасные зеркала из хризолитов, карбункулов, сапфиров и изумрудов. Марко Поло доводилось видеть, как жители Чипангу вкладывают во рты мертвецов жемчужины. Одно морское чудовище полюбило жемчужину, а когда ловец жемчуга выловил ее и принес царю Перозу, убило вора и семь лун горевало о своей утрате. Потом гунны заманили царя в ловушку, и он забросил жемчужину далеко-далеко, как повествует Прокопий, и никто не смог ее найти, хотя император Анастасий сулил за нее пятьсот мер золотых монет. Правитель Малабара показывал заезжему венецианцу четки из трехсот четырех жемчужин – по одной на каждого бога, которому он поклонялся.

Когда герцог Валентинуа, сын Александра Шестого, приехал во Францию к Людовику Двенадцатому, конь его был сплошь покрыт золотыми листами, если верить Брантому, а головной убор украшали два ряда рубинов. Английский король Карл разъезжал на лошади, в стременах которой сверкал четыреста двадцать один бриллиант. У Ричарда Второго был плащ, расшитый красными лалами, ценою в тридцать тысяч марок. Холл свидетельствует, что Генрих Восьмой отправился на коронацию в Тауэре в камзоле из золотой парчи, в расшитом бриллиантами и другими драгоценными камнями нагруднике и широкой перевязи, украшенной крупными лалами. Фаворитки Якова Первого носили серьги с изумрудами, оправленными в золотую филигрань. Эдуард Второй одарил Пирса Гейвстона доспехами из красного золота, буквально усыпанными гранатами, ожерельем из золотых роз, инкрустированным бирюзой, и шапочкой с жемчугами. Генрих Второй носил расшитые драгоценными камнями перчатки до локтя, а его перчатку для соколиной охоты украшали двенадцать рубинов и пятьдесят две большие жемчужины. Герцогская шапка Карла Смелого, последнего из своей династии, была увешана грушевидными жемчужинами и усыпана сапфирами.

До чего изысканна была тогда жизнь! Сколь пышна и великолепна! Даже чтение о роскоши прошлых времен дарило Дориану наслаждение.

Потом он переключился на вышивку и гобелены, заменившие фрески в стылых жилищах народов Северной Европы. Проводя изыскания – а ему всегда был присущ поразительный дар отдаваться без остатка любому из своих увлечений, – он изрядно опечалился, увидев разрушительную власть времени над красивыми и удивительными вещами. Ему-то она точно не грозила. Лето следовало за летом, год за годом желтые нарциссы расцветали и умирали, исполненные ужаса и стыда ночи повторялись снова и снова, а он нисколько не менялся. Зима ничуть не трогала его прекрасного лица и неувядающей юности. Чего не скажешь о предметах материальных. Куда они уходят со временем? Где теперь великолепные шафрановые одежды с картинами битвы богов с титанами, вытканными смуглыми девами на радость Афине? Куда подевался огромный веларий, который Нерон растянул над Колизеем в Риме, тот исполинский пурпурный парус с изображением звездного неба и Аполлона на колеснице, влекомой белыми конями в золотой упряжи? Дориан тосковал по дивным столовым салфеткам жреца Солнца, расшитым всевозможными яствами и деликатесами; по савану короля Хильперика, украшенному тремя сотнями золотых пчел; по изумительным ризам, вызвавшим возмущение епископа Понтийского из-за того, что они были расшиты львами, пантерами, медведями, собаками, лесами, скалами, охотниками – словом, всем тем, что художник может скопировать с натуры; и по одеянию Карла Орлеанского, на рукавах которого были вышиты строки песни, начинавшейся словами «Madame, je suis tout joyeux» [26] , и музыкальное сопровождение к ней, причем нотные линейки были выполнены в золоте, а сами ноты – в те времена четырехугольные – из четырех жемчужин. Он читал о покоях, приготовленных в реймском замке для королевы Жанны Бургундской, увешанных вышивками с тремястами двадцатью одним попугаем с геральдическими знаками короля и пятьюстами шестьюдесятью одной бабочкой, чьи крылья украшали геральдические знаки королевы, причем все выполнено в золоте. Вдовье ложе Екатерины Медичи устилал черный бархат с вышивкой из полумесяцев и солнц, полог из дамаста украшали венки и гирлянды, вытканные золотом на серебряном фоне, по краям – унизанная жемчугом бахрома. Ложе стояло в покоях, увешанных королевскими гербами из черного бархата на серебряной парче. Жилище Людовика Четырнадцатого украшали шитые золотом кариатиды пятнадцати футов в высоту. Королевское ложе Яна Собеского, короля Польши, укрывал полог из золотой смирнской парчи с вышитыми бирюзой стихами из Корана, а изысканные столбики из позолоченного серебра были покрыты эмалевыми медальонами и драгоценными камнями. Это ложе поляки захватили в турецком лагере под Веной, и прежде под сенью золоченого балдахина стояло знамя пророка Магомета.

26

Мадам, я рад (фр.).

В течение целого года Дориан Грей собирал самые изысканные образчики тканей и вышивок, какие только мог отыскать, – изящный муслин из Дели, искусно расшитый золотыми пальмовыми листьями и украшенный переливчатыми крылышками жуков; газовую ткань из Дакки, за свою прозрачность известную на Востоке как «сотканный воздух» и «струящаяся вода»; чудесные узорчатые ткани с острова Ява; желтые китайские драпировки искусной работы; книги в переплетах из золотистого атласа и голубого шелка, затканные геральдическими лилиями, птицами и прочими символами; вуали из венгерского кружева, сицилийскую парчу и жесткий испанский бархат, грузинские ткани с позолоченными монетками и японские фукуса – золотисто-зеленоватые шелковые салфетки для чайных церемоний, расшитые чудесными птицами с хохолками.

Также он питал особую страсть к церковному облачению и всему, связанному с религиозными обрядами. В длинных сундуках из кедрового дерева, стоявших вдоль западной галереи его особняка, хранилось множество редких и прекрасных одеяний Невесты Христовой, ибо служителям Церкви надлежит носить пурпур, драгоценности и тонкий лен, дабы укрывать бледное тело, изможденное добровольными лишениями и муками самоистязания. Была у Дориана великолепная риза из багряного шелка и златотканого дамаста, расшитая повторяющимся узором из золотых плодов граната в обрамлении цветов о шести лепестках, по обе стороны которых вышиты ананасы из мелкого жемчуга. Полосы на ризе представляли разные эпизоды из жизни Богородицы, а Ее Коронование вышили цветными шелками на капюшоне. Одеяние это было итальянской работы пятнадцатого века. Имелась у него также риза зеленого бархата с акантовым орнаментом в виде сердца, из которого исходили белые цветы на длинных стеблях, вышитые серебром и цветным бисером. Застежка представляла собой рельефно вышитую золотыми нитями голову серафима, полосы были вытканы из красного шелка и золота и украшены медальонами с изображениями святых и мучеников, в том числе и святого Себастьяна. Были у Дориана и ризы янтарно-желтого и голубого шелка с алтабасом, ризы желтого дамаста и золотой парчи, на которых были изображены картины Страстей Господних и распятия Христа, а также вышиты львы, павлины и другие символы; далматики из белого атласа и розового дамаста, украшенные тюльпанами, дельфинами и геральдическими лилиями; алтарные облачения из багряного бархата и синего льна; множество корпоралов, покровцев для потир и платов. Религиозные обряды и таинства, использовавшие подобные предметы, будоражили воображение Дориана.

Все эти сокровища и прочие диковинки помогали ему хотя бы на время отвлечься от чувства тревоги, которое подчас делалось невыносимым. В пустующей запертой комнате, где прошло его одинокое детство, Дориан своими руками повесил на стену окаянный портрет, чьи искажающиеся с каждым годом черты отражали несомненную деградацию, и прикрыл его багряной завесой. Целыми неделями юноша не поднимался на чердак и совершенно забывал о жуткой картине, обретая прежнюю беззаботность, поразительную жизнерадостность и страстную увлеченность жизнью во всех ее проявлениях. Потом вдруг тайком, посреди ночи покидал особняк, забирался в кошмарные трущобы Блю-Гейт-Филдс и оставался там до тех пор, пока его не вышвыривали вон. По возвращении домой он садился перед портретом и порой злорадно усмехался с той свойственной эгоизму спесью, в коей отчасти и заключается прелесть греха, разглядывая своего уродливого двойника, которому приходилось нести расплату за все его пороки.

Несколько лет спустя, уже не в силах покидать Англию надолго, он отказался от виллы в Трувиле, которую делил с лордом Генри, и от маленького, обнесенного белой стеной домика в Алжире, где друзья не раз проводили зиму. Ему было невыносимо находиться вдали от картины, ставшей столь важной частью его жизни, вдобавок он боялся, что в отсутствие хозяина кто-нибудь проникнет на чердак, несмотря на надежные засовы, установленные по его распоряжению.

Дориан Грей прекрасно понимал, что чужаку портрет ничего не скажет. Да, несмотря на уродливость черт, тот еще сохранял сходство с оригиналом. Ну и что с того? Он рассмеялся бы в лицо любому, кто вздумал бы его шантажировать. Портрет писал художник; какое ему дело, если работа вызывает отвращение? Даже если бы он рассказал правду… Кто поверит?