Портрет мертвой натурщицы

Страх, детский ужас накрыл его с головой. Он отвернулся, чтобы не видеть, в кого она сейчас превратится, и мучительно преодолевая желание придушить ее прямо сейчас. Нет, только не это. Еще успеется. Будет время и разбрасывать камни, и время их собирать. Он осторожно повернулся обратно — в ванне лежала все та же полная некрасивая девушка, с которой он дважды совершит акт преображения: в живописи и в смерти, и он уже спокойно достал полотенце, а потом и фен. И аккуратно высушил мокрые пряди. Оттенок был совсем не тот, что ему нужен, но зато сами волосы — о, чудо! — не сожгла плохая краска, и они, блестящие после недавнего мытья, лежали на плечах естественными красивыми волнами.

Он удовлетворенно осмотрел результат своих трудов и повел ее наверх — позировать. Чуть ранее ему пришлось расставить по периметру комнаты несколько обогревателей. Смысл был в том, чтобы разогретая, разомлевшая от горячей воды и пара кожа еще подышала, пожила совсем другой, отличной от чердачной, жизнью. Он торопился писать — пока материал не испортился: нежнейший бархат — вот что такое женская кожа после бани. И даже взгляд ее, подернутый после снотворного блаженной пеленой, был как раз тот, нужный, полный скрытого томления.

Да, он торопился. И не зря. Пелена с ее глаз скоро спала: они стали сухими и злыми, как у недоброй птицы. Поза, поначалу расслабленно-вольготная, неприметно изменилась, под белой кожей напряглись мускулы — и он порадовался, что вновь ее привязал. А сама кожа — ему показалось, что он увидел, как закрылись поры, ушел бархат. Остался холодный, стылый, безжизненный шелк. Он вздохнул.

— Может, перерыв сделаем? — разомкнула она сухие губы. — Два часа уже сижу без продыху! Затекло все!

«Да, — подумал он. — Торопиться нечего. Надо просто закончить работу».

— Хорошо. Пять минут. Разомнись чуть-чуть.

Света встала, накинула халат. Повертела головой — якобы чтобы размяться, а на самом деле — оценила обстановку. Нет, ей ничего не светит. Хитрый бес уже снова ее привязал и убрал все, чем она могла бы воспользоваться как оружием. Она преувеличенно долго потягивалась, отмечая краем глаза, как он медленно начинает раздражаться.

— Вот что значит — любительщина, — заворчал он. — Профессионалы и по пять часов стоят.

Света улыбнулась как можно обольстительнее и попыталась эротично приспустить халат с плеча: ведь он только что провел с ней без малого час в ванной. С голой. Мужик он или нет? Но он бросил на нее такой взгляд, что она невольно сжалась: так смотрят на отвратительное раздавленное насекомое.

Она была рада, что он отвернулся и, хмыкнув, стал деловито вытирать кисти, а потом сказал почти нормальным голосом:

— Ты это дело брось! Ты — натурщица. И интересуешь меня — как гипсовая голова или правильно оформленный натюрморт — то есть исключительно в высоком смысле — для искусства…

И тут она не выдержала — хоть и давала себе слово больше ему такого удовольствия, а себе — унижения не доставлять.

— Да что ж тебе надо-то!? — закричала она, рванув к нему. — Я б и так согласилась позировать, сама! И даром! Зачем меня здесь приковывать, как собаку… — Из-за резко натянувшейся веревки она чуть не упала. Потом развернулась, бросилась обратно на матрас и затряслась в беззвучном плаче.

Он не на шутку взволновался, вышел из-за мольберта. Подошел к ней, взял неожиданно сильными, цепкими в пятнах краски пальцами за подбородок.

Света подняла на него глаза, полные мольбы. И тот вдруг будто смягчился.

— Дурочка! — прошептал он ласково. — Разве тогда у тебя был бы такой покорный блеск в глазах?

Отпустил ее лицо и вернулся за станок.

— А его я мог добиться только так: лишая вас свободы, как истинных обитательниц гаремов, окончательно оторвав от мира кока-колы и дешевых подворотен!

Он выглянул из-за мольберта и подмигнул ей — а ее бросило в дрожь от такого панибратства.

— Да и что там тебя ждет? Какая жизнь в убогой хрущевке? А я подарю тебе вечность…

И, еще раз присмотревшись к ее покрасневшим от слез глазам и опухшему лицу, он разочарованно вздохнул и вышел, не забыв прихватить с собой обогреватели и выключив свет. Так она осталась в полной темноте, даже без ставшего привычным бездушного сияния галогеновой лампы. Света всхлипнула: надо торопиться. Все поменялось на этом страшном чердаке. Она чувствовала, что больше никого не осталось. Она была один на один с убийцей. И рассчитывать, кроме как на себя, ей не на кого. Не получалось у нее больше верить в принца на белом коне.

Света шмыгнула носом, на ощупь вынула спрятанный в обивке стула осколок и, продолжая плакать, вновь принялась пилить канат — волокно за волокном.

Маша

Маша задумчиво стояла в своей комнате перед картиной и размышляла о том, как можно возненавидеть за несколько недель шедевр европейской живописи и его ни в чем не повинного автора в придачу. В руках у нее была ручка — она только что поставила крест еще на одном девичьем лице. В голове крутилась бессмысленная считалка:

Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана: буду резать, буду бить — все равно тебе водить.

— … Все равно тебе водить, — повторила тихо Маша, вглядываясь в единственное оставшееся незачеркнутым лицо на картине.

— Где же ты, черт возьми, можешь быть, Света?

В кармане завибрировал телефон — это был Андрей. А кто ж еще в такой-то час? — улыбнулась Маша. Можно и на экран не смотреть.

— Не разбудил? — прошептал он.

— Нет, — замотала головой она, будто он мог ее видеть. — Что-нибудь случилось?

— Да. — Она услышала, как на том конце трубки щелкнула зажигалка. — Глупость всякая в голову лезет. Понял, что не смогу заснуть, пока тебе не расскажу.

— Так рассказывай. — Маша забралась в постель и выключила свет.

— Сегодня приходил ко мне Цыпляков. Принес по твоей просьбе фото юного Бакрина… — Андрей замолчал.

— И?.. — Маша смотрела на потолок, по которому двигались полосами отсветы автомобильных фар.

— И либо у меня бред, или молодой Бакрин и шут с картины де Хоха — одно лицо!

Маша резко села в кровати.

— Я же говорю — глупость, — расстроенно сказал на том конце трубки Андрей.

— Нет, не глупость, — медленно, переваривая информацию, ответила Маша. — Все сходится, Андрей, понимаешь? Все сходится.

— Но никуда нас не ведет, — мрачно посетовал он.

— Пока не ведет, — согласилась с ним Маша. И легла обратно, уткнувшись носом в подушку. — Но, может быть, завтра что-нибудь придумается.