Портрет моего мужа

— Сиди. И руки давай…

Петля захлестнула оба запястья. Кирис на пробу потянул, но бесполезно, веревка наверняка не простая.

— Зачарованная, — согласился Юргис, вытирая руки. — Это хорошо… очень хорошо… что вы оба… теперь оба… вас найдут… наверное… мы поднимем корабль, а потом… случится катастрофа. Они ведь случаются, когда кто-то пренебрегает правилами техники безопасности. Верно?

Он засмеялся тихим смехом безумца.

— А ты…

— Останусь утешать безутешную вдову… хотя, конечно, вряд ли получится… она ведь так тебя любила… и никого не удивит, если вдруг вдова решит отправиться за мужем. Это так мило. Романтично.

Кровь не останавливалась. Она текла по губам, по подбородку и падала на стянутые руки, которых Кирис теперь вообще почти не ощущал.

— Думаешь, получится?

А вот Мар выглядел не в пример лучше. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу и ногой покачивая. Руки его, стянутые уже знакомой Кирису веревкой, лежали на коленях. И вид Мар имел вполне себе обыкновенный, будто бы и вправду не происходило ничего необычного.

— Получится, — с убеждением произнес Юргис. — Не может не получиться. Если боги есть… вы должны ответить… за все должны ответить.

— За кого именно? — уточнил Мар, подняв руки. Он коснулся носа и поморщился, потом неловко потер шею и повторил вопрос: — Ты же не за всеобщую справедливость, верно? У тебя личное, глубоко личное… настолько, что ты даже не способен взять и тихо от меня избавиться.

Он слегка наклонил голову.

— Тебе не терпится рассказать, верно? Но ты слишком горд…

Юргис дернулся было.

— Ты не единожды представлял себе, как оно будет. Да, пожалуй, ты раз за разом рисовал в своем больном мозгу картины моей казни. И всякий раз я умолял тебя о пощаде, верно? Но ты, гордый и справедливый, не снисходил до мольб какого-то засранца…

— Заткнись, — процедил Юргис сквозь зубы.

И отложил револьвер.

Хороший такой револьвер, с коротким рылом, с барабаном, который тускло поблескивал, дразня Кириса недоступной близостью своей, с аккуратной рукоятью. Не слишком маленькая, не слишком большая, лишенная всяких украшений, но тем и лучше.

Такая сама в руку просится.

— Почему? Разве приговоренному не дадут последнего слова? — Мар приподнял бровь. — Итак, не стрелять… оно и понятно. Если вдруг каким-то чудом останки корабля отыщут… скажем, поднимут со дна морского или, что вероятнее, снимут с деревьев, поскольку до моря мы точно не долетим, тебе будет сложно объяснить, откуда взялись пули в моей голове…

— А он, — Юргис кивнул на Кириса. — Пристрелил… скажем, собрался бежать с твоими деньгами, ты его догнал… выясняли отношения. Дошли до перестрелки. Или вот… ты понял, кто он, попытался убить… ты ведь и вправду попытался его убить. Не вышло.

Надо сосредоточиться.

И для начала отрешиться от знакомого шепотка, который уговаривал не сопротивляться. Люди боятся смерти? Но это зря. Нет ничего страшного. Смерть — лишь миг, за которым Кириса ждет свобода. Он ведь именно свободы жаждал, верно?

Всегда.

Сперва тихо мечтал избавиться от родителей с их навязчивой опекой, которая казалась чрезмерной. Дети непосредственны в своих желаниях, а потом, когда те исполняются, совершенно искренне не понимают, как же так получилось…

— Или вот… он пытался остановить твой побег. Где-то здесь найдут чертежи, письма, которые ты писал имперцам… что? Не все, что горит, в самом деле сгорает.

Письма?

Мар поморщился.

— Вот зачем о… неприятном.

— Ты… имперцы…

— Какая разница, что было прежде, — Мар пожал плечами. — Мне нужна была любая поддержка, но… мы ведь договорились, верно? И договор подписали.

Кровью.

А стало быть… какие бы письма ни всплыли, это ничего не изменит.

— Засранец, верно? — тихо спросил Юргис. И Кирис согласился, а заодно прикрыл глаза. От веревки избавиться не выйдет. И что остается? Броситься на Юргиса, сбить его с ног и… и одного хорошего пинка хватит, чтобы вновь отправить Кириса в небытие.

Подвиг — дело хорошее, только смысл в нем должен быть.

Или просто подождать? Пусть этот безумец сделает то, что собирался сделать сам Кирис. Правда, погибать не хотелось, во всяком случае, не первым. Кирис, если на то пошло, должен был убедиться, что ублюдок и вправду умер.

Позволят ли?

Юргис присел, опершись на узкий столик. Потер виски.

— Он осторожен. Даже в тех письмах при здравом размышлении вряд ли удастся найти что-то действительно… компрометирующее. Знаешь, сперва я надеялся… собрать достаточно улик… судить его… разоблачить прилюдно, чтобы все поняли, какая он скотина. А потом… потом осознал. Не выйдет. Он хитер. Он просчитывает каждый свой шаг, а заодно и не только свой. Он купил тебя с потрохами, уж не знаю, что пообещал… он мастер обещать чудеса.

Потом был дядька.

Вечно пьяный, вечно злой, не способный думать ни о ком, кроме себя. И от него тоже хотелось избавиться. Море помнит… море помнит многое… к примеру, как Кирис стоял, сжимая грязную подушку, и вглядывался в изуродованное морщинами лицо. Он думал, что если подушку прижать… хорошо прижать… то храп прекратится.

И тот кошмар, в который превратилась его жизнь.

Смелости не хватило. К счастью.

— У меня есть письма… и не только они… номера счетов, имена поверенных. Только этого слишком мало. Он сбросит людей, как ящерица сбрасывает собственный хвост, чтобы потом отрастить новый. Связи, связи… ничего, кроме связей. И главное, он умеет казаться полезным, притворяться, будто без него у вас ничего не получится. А еще он слишком много знает. И его не позволят судить. Он ведь многих утянет за собой…

И не только тех, чьи имена остались в кожаной папке.

Есть и другие, куда более… везучие?

Опасные?

Мар знает, как опасно переходить границу, чутье у него воистину отменное, как и чувство момента.

— Это все интересно, но… собственно говоря, чего мы ждем? — уточнил Мар, и голос его донесся словно бы издалека.

— Демона, — спокойно ответил Юргис. — Он уже близко.

ГЛАВА 47

Демон прижал палец к губам и указал на приоткрытую дверь, из-под которой пробивался свет. В гондоле кто-то был, и этот кто-то определенно не ждал гостей.

Или ждал.

— Ты, — указал демон на мальчишку. — Скажи, кого чувствуешь?

— Трое. Живых, — уточнил он зачем-то.

И посмотрел на меня.

А я отвела взгляд, заодно старательно думая о том, что мне холодно. Думать было легко, поскольку мне действительно было очень и очень холодно. Я мелко тряслась, а зубы постукивали, выбивая какую-то совершенно безумную мелодию. Мне хотелось сесть, свернуться клубочком и обнять себя.

Закрыть глаза.

Я устала. Это нормально, что люди устают. И всего-то надо, на минутку присесть… прилечь. Нельзя, это я понимаю прекрасно: холод опасен, но…