Портрет с девятью неизвестными

– Да. Здесь что-то есть. И это не просто буря.

Время шло, но странности становились всё более заметными. В одной из пустых комнат Софи услышала звуки, похожие на приглушённый смех. Она открыла дверь, но никого там не оказалось. В другой момент Антуан, проходя мимо закрытой двери, ощутил холодный поток воздуха, хотя все окна и двери были заперты.

Пьер, оставшись в вестибюле, пытался понять, как справиться с ситуацией. Он понимал, что гости начинают паниковать. Однако паника могла обернуться ещё большей угрозой.

В глубине коридоров Катрин и Ренар вновь остановились у картины с маркизом де Садом. Она выглядела иначе. Очертания фигур стали чётче, как будто они медленно приобретали жизнь.

– Она меняется, – прошептала Катрин, не отводя взгляда от холста.

Ренар склонился ближе, его глаза блестели от интереса.

– Это невозможно, – сказал он, но в его голосе слышалась неуверенность. – Или же… это часть её природы.

– Что вы имеете в виду? – Катрин повернулась к нему.

– Такие картины часто создавались не для украшения, – объяснил он. – Они были инструментами. Для запечатывания чего-то. Возможно для того, чтобы удерживать. Или чтобы выпускать.

Эти слова заставили Катрин вздрогнуть. Она отвернулась от картины, но ощущение, что за ней наблюдают, не покидало её.

К ночи в отеле стало совсем темно. Электричество отключилось, и теперь весь отель освещали только свечи. Тени от их огоньков плясали по стенам, превращая их в зловещие силуэты. Каждый гость чувствовал, что отель становится всё менее гостеприимным, а их положение – всё более безнадёжным.

В фойе оставаться больше не было сил. Атмосфера, накалённая страхом и подозрениями, давила на Катрин сильнее, чем она ожидала. Она почти машинально вышла из комнаты, чувствуя, как её взгляд всё ещё тянется к зловещей картине. Позади раздались уверенные шаги, и через мгновение рядом оказался профессор Ренар. Его задумчивый взгляд под круглой оправой очков говорил о том, что он тоже искал тишину.

– Вам не по себе, – заметил он, аккуратно подбирая слова. – Я прав?

Катрин коротко кивнула, не оборачиваясь. Она остановилась у двери в гостиную, её рука дрогнула на ручке, но она всё же вошла внутрь. Огни камина мерцали в полумраке, мягко освещая просторное помещение. Катрин подошла ближе к огню и опустилась в кресло, инстинктивно обхватив себя руками.

– Странно, что в таком тепле всё равно чувствуешь холод, – сказала она, словно себе.

Ренар сел напротив, положив руку на резной подлокотник. Внимательный, но ненавязчивый, он терпеливо ждал, пока Катрин заговорит. Наконец она подняла на него глаза.

– Вы, наверное, думаете, что я из тех, кто привык к комфорту, кто всегда получал всё, чего хотел? – тихо произнесла она.

Профессор чуть приподнял бровь, но промолчал, предоставляя ей продолжить.

– Но это не так, – добавила она. – Всё, что у меня есть, я вырвала у жизни. Каждый шаг – через боль, страх и отчаяние.

Ренар не перебивал, лишь чуть наклонился вперёд, давая понять, что слушает внимательно. Катрин провела рукой по гладкой поверхности подлокотника, пытаясь найти слова.

– Я выросла в крохотной деревне. Никто не верил, что у меня есть будущее, даже я сама. Моё детство – это холодные зимы и постоянная борьба за выживание. Отец пил, а мать… – Она замялась, глядя в пламя камина. – Мать просто исчезла однажды. Ушла и не вернулась.

Профессор молчал, но его глаза выражали сочувствие, и Катрин это почувствовала.

– Когда мне было семнадцать, я сбежала. Уехала в Париж, думая, что там всё будет иначе. Но жизнь оказалась ещё жестче. Работала официанткой, жила в комнате с прогнившим полом. Каждый день – борьба, чтобы заработать хоть немного. А потом… – Она на секунду замолчала, её голос стал тише. – Потом мне повезло. Я встретила человека, который дал мне шанс. Маленькая статья в местной газете, ещё одна… Так началось моё настоящее.

Ренар осторожно спросил:

– И вы сразу выбрали журналистику? Или это был вынужденный выбор?

Катрин улыбнулась горько.

– Я хотела найти правду. Всегда. Даже когда никто не верил в меня, я знала, что правда – это сила. Она может изменить жизнь, может разрушить ложь, в которой мы живём.

Её глаза встретились с глазами профессора, и он увидел в них что-то большее – не только боль прошлого, но и внутреннюю силу.

– Но, чтобы добиться успеха, мне пришлось пройти через многое, – продолжила она. – Меня называли слишком настырной, слишком упорной. Я слышала о себе всё: что я готова продать душу за статью, что у меня нет совести. А я просто делала своё дело. Свою работу.

– И в этом вы нашли себя? – спросил Ренар мягко.

Катрин отвела взгляд.

– Нашла ли? Иногда мне кажется, что да. Но бывают моменты, как сейчас, когда всё кажется зыбким. Как будто весь мой опыт, весь мой путь – это лишь подготовка к чему-то большему, более опасному.

Она замолчала, а профессор остался на месте, давая ей пространство. Пламя камина отбрасывало пляшущие тени на стены, словно подчёркивая её рассказ.

– А вы? – неожиданно спросила она. – Вы говорите, что знаете о таких вещах, как эта картина. Но вы ведь тоже не просто так оказались здесь, верно?

Профессор чуть улыбнулся. Казалось, он выбирает, что сказать, а что оставить в секрете.

Ренар, некоторое время задумчиво глядя на пламя камина, скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла. Его лицо приобрело тень меланхолии, словно он мысленно возвращался в прошлое.

– Вы правы, мадемуазель Лаваль, – произнёс он наконец, его голос был низким, но проникновенным. – Я тоже здесь не случайно. Хотя, возможно, моя история не столь драматична, как ваша.

Катрин слегка улыбнулась, позволяя себе немного расслабиться.

– Я родился в Лионе, в семье учёных. Мои родители были одержимы знанием: отец – археолог, мать – историк искусств. Они привили мне эту жажду открытий. В детстве я часами просиживал в их кабинете, листая древние фолианты и глядя на старинные карты. Казалось, каждая из них хранила свои тайны.

Он на секунду замолчал, а потом продолжил, слегка понизив голос:

– Но настоящий интерес ко всему мистическому появился позже, когда я оказался в Румынии. Был молодой аспирант, отправленный изучать местные народные предания. Там, в одной из деревень, я впервые услышал о картинах, запирающих души. Старая женщина, у которой я остановился, рассказала мне, что её прадед видел, как такие картины использовались в ритуалах. Это были не просто холсты, а… инструменты. Средства, связывающие мир живых и мёртвых.

Катрин внимательно слушала, сосредоточившись на словах Ренара.

– Вы говорите, что эта картина может быть связана с чем-то подобным? – спросила она.

Ренар кивнул, его взгляд на мгновение остановился на её лице.

– Я не уверен, но признаки есть. Эта работа… Она не просто произведение искусства. Она создавалась с целью. Вопрос в том, с какой именно.

Катрин нахмурилась.

– И вы думаете, эта цель – жертвы? То, что произошло с Луизой и Леоном… Это может быть частью какого-то ритуала?