Португалия, Апрель - июль 1976

(Не знаю, насколько документирована атака швейцарского парламентария на концерн продуктов "Нестле", но - поскольку сердцем я сжился с Испанией, полюбил этот замечательный народ - в моем архиве есть довольно интересные материалы про то, как швейцарские монополисты поставляли оружие Франко. Это было совсем недавно, когда Франко подписал приказ на казнь пятерых членов ЭТА. Швейцарские парламентарии протестовали против сделок с Мадридом; Берн, под нажимом общественности, отозвал своего посла из Испании, однако это не помешало швейцарскому концерну "Эрликон-Бюрле" продать военному министерству Франко партию оружия - на общую сумму 87 миллионов марок.

Этому, однако, предшествовал занятный скандал, эдакая "драка под одеялом", во время которой милые не бранятся, а скорее тешатся. В 1973 году был издан закон, запрещавший продавать оружие без санкции федерального правительства, ибо швейцарские журналисты раскопали данные о том, что "Эрликон" продает оружие нелегально, самым черным силам в мире. Председатель наблюдательного совета концерна Бюрле был - под давлением общественности - привлечен к суду, признан виновным и приговорен к условному восьмимесячному тюремному заключению и безусловному штрафу в двадцать тысяч марок, что составляло пятую долю процента от его ежедневных л и ч н ы х прибылей. В новом законе, принятом на другой день после того, как Брюле вышел из зала суда под вспышки блицев десятков корреспондентов, сел в свой восьмиместный "мерседес" и отправился на заседание совета директоров концерна, говорилось, "что отныне запрещены поставки вооружения в те государства, где наблюдается политическая напряженность". Это не помешало разрешить продажу оружия в Испанию, когда по всей стране шли демонстрации протеста против кровавого режима Франко, и полиция применяла не только дубинки, но и оружие. Армия тоже находилась в состоянии боевой готовности, а нынешние армии "подавления" редко стреляют из автоматов; генералы предпочитают закончить все одним махом - для того и существуют американские танки и швейцарские пушки.)

Встретился с лидером "IV" Интернационала" троцкистом Эрнстом Манделем. Он специально прилетел из Парижа, чтобы поддержать "свою" здешнюю партию ЛСИ ("Лига коммунистов-интернационалистов"). Вместе с ним были мальчик и девочка португальцы: Кабрал Фернандес и Эйтор де Соуза.

– Португалия сегодня, - говорил Мандель, - это детонатор революции в Европе. От того как будут развиваться события, зависит судьба левого процесса в Испании, Франции, Италии. Ситуация в Лиссабоне определит перспективу для всего Средиземноморья. Модель Португалии должна быть образцом; нельзя позволить революционному процессу "утихнуть", нельзя допустить "погрязания" в узко хозяйственной практике; Лиссабон должен быть постоянным катализатором движения левых сил в Европе.

(Сразу вспомнил лекции по истории в институте востоковедения. Там нам ч и т а л и о троцкизме, здесь я разговариваю с "ним".)

Я понимаю, отчего ЛСИ имеет питательную среду здесь, в Португалии, лишь среди небольшой части студенческой молодежи - обеспеченные родителями "экспериментаторы" могут себе позволить теоретизирование по поводу терминов "детонатор революции", "катализатор движения". Рабочий и врач, крестьянин и владелец придорожного ресторанчика, учитель и хозяин мастерской по ремонту обуви не хотят играть роль голодного "детонатора". Они верят, что революции свершаются для того, чтобы жизнь стала справедливее - то есть лучше. Превращать и без того бедную страну в военизированный лагерь, экспортирующий опыт революции?!

Подружился с интереснейшим человеком. Луиш де Стау Монтейро - известный писатель, драматург, журналист. История его - показательна. Сын португальского посла в Лондоне. Человек из состоятельнейшей семьи, он - как истинный, а не декларативный патриот - отринул свое общество и начал борьбу против салазаровской тирании.

– Пьесу "Священная война", - рассказывает Луиш, - я написал десять лет назад: надо бьшо ударить по колониализму, надо было показать роль армии, которая тогда выполняла все указания Салазара. Мой постоянный издатель человек, которого я очень любил, сказал, что печатать пьесу не станет, что здравый смысл подсказывает ему воздержаться от этого безумного шага. Я тогда ответил, что "здравый смысл - в ситуации подобно нашей, - это палка о двух концах, ибо он, этот проклятый "здравый смысл", оправдывает молчание, которое есть трусость в условиях

тирании".

– Может быть, - согласился издатель, - но "Атике" пьесу не издаст, и я советую тебе, как другу, спрятать это сочинение подальше в стол - не те времена.

– Мы, писатели, - усмехается Луиш, - все же иногда мыслим более прагматично, чем книгоиздатели, хотя они, казалось бы, будучи прагматиками, должны чувствовать угрозу их интересам, которую несла безумная война в Африке. Чувствовать-то чувствовали, но страх помешал им использовать мою литературу как оружие для собственной защиты - и такое бывает в жизни. Однако его величество случай свел меня с Жозе Мануэлем Алвисом ду Рио в баре гостиницы "Флорида".

– Ваша пьеса будет безусловно запрещена, но тем не менее я думаю издать ее. Приготовьтесь к обычным - в этих случаях - лишениям. Не думаю, что вас арестуют, но горя хлебнете.

Через три дня после того, как книга появилась в книжных магазинах, издательство "Минотауро" решило срочно давать второй тираж - так стремительно расходилась пьеса.

Дома то и дело звонил телефон. Я снимал трубку и покорно выслушивал оскорбления в свой адрес: фашизм приучает людей к трусливому верноподданичеству - это лучший способ урвать свой кусок от пирога. Потом пошли письма. Написанные на одной бумаге, полные угроз, они свидетельствовали о том, что моя л и ч н а я "священная война" уже объявлена. Через несколько дней ПИДЕ устроило налет на типографию, где готовился второй тираж, разбило набор и арестовало нескольких рабочих. Магазин "Дивулгасан", где продавалась книга, был разбит, книга увезена в ПИДЕ и сожжена. Ночью ко мне пришли друзья: "Ты должен срочно бежать из Португалии".

– С того дня, - улыбается Луиш, - я запрещаю друзьям давать мне советы. Я был убежден тогда и продолжаю быть убежденным сейчас, что писатель несет ответственность за написанное и не имеет права предавать свою книгу, откупаясь собственным благополучием. Но дни шли, а меня не трогали. Друзья решили, что "о н и" не решатся признать в моих персонажах самих себя и удовлетворятся запрещением книги. Однако, когда однажды я пришел в контору, где работал, и сел за письменный стол, позвонила встревоженная телефонистка: "Два господина из ПИДЕ хотели бы побеседовать с вами". Я сразу же связался с домом и попросил сообщить друзьям, что арестован. Через полчаса я уже был на улице Антонио Мария Кардозо и рассматривал лицо следователя Абилио Пиреша, который был хорошо знаком мне по предыдущему заключению.

– За что они посадили тебя в первый раз?
– спросил я.

– За то же, - ответил Луиш.
– За что же еще? Пиреш на этот раз вопросов мне не задавал, а начал душеспасительную, "дружескую" беседу. Он призывал меня добровольно признаться в том, что я написал "предательскую пьесу о тех патриотах родины, которые ведут войны в колониях для того лишь, чтобы Португалия могла выжить в этом жестоком мире". Я ответил Пирешу, что место действия в моей книге не обозначено, и я не знаю закона, который бы запрещал писать об армии, генералах и солдатах, которые ведут войну. Допрос продолжался много часов, и в конце следователь сказал мне - по-прежнему играя роль доброго знакомца:

– Это политическая ошибка - сажать вас за "Священную войну". Не я подписывал ордер на ваш арест - руководство. Я бы вас за это не сажал. Я бы вас посадил за пьесу "Статуя", она куда как более зловредна.

Словом, месяц меня держали в тюрьме Кашиас, месяц тягали на допросы - днем и ночью, - а потом сообщили, что я арестован "по требованию армии", поскольку я являюсь военнослужащим. Меня удивила эта запоздалая мобилизация, ибо я закончил свою бесславную военную карьеру в звании младшего лейтенанта двадцать лет назад и с тех пор ни разу не получал ни одной повестки из военного ведомства.

Пиреш, вздохнув, сказал мне:

– Армия решила свалить это дело на ПИДЕ - они убеждены, что мы все выдержим.

Потом уже, после того как армия реабилитировала себя, поднявшись на революцию 25 апреля, я узнал, что секретарь национальной обороны генерал Десландес потребовал, чтобы я был арестован и судим как "гнусный клеветник", и лишь когда выяснилось, что даже по салазаровским законам гражданский суд не имеет оснований закатать меня на каторгу, была придумана версия "об измене воинской присяге".