Пощечина

— Я не святая, Анук, — отвечала Рози с неискренней улыбкой на губах. — Просто считаю, что незачем уделять слишком много внимания ужасам того, что нас окружает. Можно спокойно от этого обособиться. Вот почему мы с Гэри разрешаем смотреть Хьюго только DVD и видео, а по телевизору — лишь детские передачи. Мы хотим, чтобы у него развивалось собственное восприятие, не зависящее от гнусной действительности…

Рози повернулась к Айше.

— Я тут несколько раз пересекалась с Шамирой. Мне она нравится. Ее религия — это способ защитить себя и свою семью от дерьма современного мира.

— Кто такая Шамира?

— Ты ее знаешь. Жена Билала, — напомнила Айша Анук.

Она кивнула. Абориген, принявший ислам, и его белая жена-мусульманка. Странная пара. На барбекю она уяснила для себя, что ей совершенно не о чем с ними разговаривать. Она понимала, чем они приглянулись Рози. Каждый из этих троих стряхнул с себя свое прошлое и нарастил новую, совершенно иную кожу. Анук посмотрела на Айшу и внезапно прониклась уверенностью, что ее подруга думает то же самое. Сейчас они обе, понимая друг друга без слов, жалели этих трех коренных австралийцев и посмеивались над их чудачествами. И у нее самой, и у Айши были ненадуманные биографии, реальное прошлое. Евреи, индийцы, переселенцы — это все что-то да значило, им не нужно было придумывать, надевать другую личину.

— Я и не знала, что вы общаетесь.

— Мы обменялись телефонами на твоей вечеринке. Она очень милая. И вне сомнения, благоприятно влияет на Терри. То есть на Билала, — быстро поправилась Рози.

— Да, похоже, они счастливы, — бесстрастным тоном ответила Айша.

Рози навалилась на стол и почти шепотом сказала:

— Мы не можем встречаться там, где продают спиртное. Это так странно.

Это значит, что тебе не приходится идти на встречу с ними в сопровождении своего мужа, не так ли? Тебе не нужно бояться, что Гэри напьется и опозорит тебя. Бутылка вина на их столе была почти пуста.

— Я пошла к бару.

Народу в прокуренном пабе прибавлялось, и ей пришлось встать в очередь. Когда бармен принимал у нее заказ, кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась. Ей улыбался мужчина, занимавший соседний столик. Он раскраснелся, лицо у него было румяное, рот большой, губы толстые.

— Вы позволите вас угостить?

— Вы очень любезны, но я заказываю бутылку на весь стол.

— Без проблем. С удовольствием угощу вас всех.

Печально улыбаясь, Анук покачала головой:

— Не стоит. — Она отказалась от своих фантазий сразу же, едва он раскрыл рот. Голос у него писклявый, пронзительный. Мужчины не должны говорить мальчишескими голосами. — У меня есть парень.

— Повезло шельме.

— Спасибо.

Бармен вернулся с ее заказом, и мужчина положил на стойку пятидесятидолларовую купюру. Она начала отнекиваться, но он перебил ее:

— Угощаю. Кстати, меня зовут Джим.

— Анук.

Он вскинул брови:

— В честь актрисы [42] ?

42

Вероятно, имеется в виду французская актриса Анук Эме.

Ее порадовало, что он знает французских актрис. Мужчинам-австралийцам это было несвойственно.

— Да.

Джим взял ее заказ и вместе с ней пошел к ее столику. Шум в баре усиливался, и им приходилось кричать.

— Ваши родители — французы?

— Нет, мои родители — франкофилы.

Когда они подошли к их столику, Анук почему-то растерялась. Джим поставил бутылку перед женщинами и представился сам. Потом показал на своего друга. Тот встал, подошел к ним.

— Это Тони.

Тони, тоже высокий, был моложе Джима, худее, с густыми усами и лысеющей головой. Они все обменялись рукопожатиями, и затем наступило неловкое молчание.

— Не хотите присоединиться к нам? — наконец спросила Айша.

Джим глянул на Анук и медленно покачал головой:

— Похоже, у вас тут девичник. Поэтому мы поступим по-джентльменски и не станем вам мешать. — Он посмотрел в лицо Анук. — Приятного вечера. Я просто хотел вас всех угостить. Так сказать отдать дань восхищения красивым женщинам.

Анук предоставила Рози с Айшей благодарить его. Сама она старалась запомнить каждую деталь его внешности. Цвет его волос, румянец на щеках, тяжелый волевой подбородок, светлеющий загар на коже, видимой в расстегнутом вороте рубашки, толстую шею, светлый пушок на его руках и запястьях. Его глаза, его рот, его ладони.

Айша дождалась, когда мужчины вновь вернутся к своему столику, и затем заговорщицки наклонилась к ним:

— Не хочу смеяться, но меня так и распирает.

— Даже не думайте. — Анук взглядом умоляла подруг соблюдать приличия. — Я что-нибудь пропустила?

Улыбка исчезла с лица Айши. Анук вдруг заметила, что Айша очень уж похудела. Скулы резко выделялись на ее смуглом лице, под глазами пролегли тени.

Анук взяла под столом руку подруги и крепко ее стиснула:

— У тебя все нормально?

Айша кивнула, и Анук разжала ладонь. Они разняли руки.

— Рози говорит, что до Шамиры ей никогда не приходилось общаться с женщиной, укутанной в покрывало.

Рози смутилась:

— Не совсем так, Айша. Конечно, мне случалось обмениваться приветствиями с незнакомыми людьми и с покупателями. Но беседовать с мусульманкой мне раньше не доводилось. И мне немного стыдно: я не могу отвести глаз от ее платка. Хочу не обращать на это внимания и не могу.

— Потому что для тебя это непривычно.

— А для тебя разве нет? — огрызнулась Рози.

Айша не ответила. Боже, думала Анук, как будто нам больше не о чем поговорить.

— Айша просто имела в виду, что она — индианка и потому не видит в том ничего странного. Я тоже.

— Потому что ты еврейка? — изумилась Рози.

Анук вспомнила, как в детстве родители возили ее на чью-то свадьбу в Сидней, и в Бонди [43] , в доме каких-то незнакомых людей, она впервые увидела женщин в платках. Они не имели ничего общего с православными, проживавшими в Перте. Они напугали ее, те женщины. Даже самые молодые из них казались старухами.

43

Бонди — пригород Сиднея, популярное место отдыха и купания жителей города.

— Да, некоторые женщины из православных ходят с покрытой головой. Я считаю, что это безвольные люди, — с чувством добавила она.

— Шамира говорит, это придает ей силы. Придает уверенности в себе.

Ну уж нет, я не стану вести этот разговор, думала Анук, черт бы побрал эту заезженную пластинку. Ее тошнило от разговоров о религии и боге. Она все острее ощущала, как гнетуще действуют на нее мораль и хаос новой эпохи. Вера в Бога покинула ее давно, когда она была еще ребенком. Никого не смущало, что она атеистка. Это было в порядке вещей. А теперь вот эта новая эпоха неумолимо напирала на нее пережитками старины. Ей бы родиться лет на двадцать раньше. Родиться мужчиной, на двадцать лет раньше.