Послание к коринфянам

Зуммер. Господин де Сандовал просит разрешения зайти в ближайшие полчаса. Конечно, пожалуйста. Господин Щербина все равно раньше трех утра не проснется, а подготовительная работа, считай, уже вся сделана.

Директор школы является довольно быстро, но двигается еще более неловко, чем вчера. Явно заторможен. Должно быть, не спал, но пытался - что куда хуже, чем вовсе не спать. Особенно в его ситуации. Но именно в его ситуации и трудно заснуть, не найдя общий язык с совестью. И господин де Сандовал явился сюда. Интересно, где под надписью "здесь водятся скорпионы" дополнительная табличка "Исповедальня"? Ее там, вроде бы, никто не вешал, но, судя по всему, она там есть.

Господин де Сандовал устраивается в кресле, собирается с мыслями.

– Я должен... я хочу принести вам свои извинения.

Кажется, он попробовал поставить себя на мое место, как он это место представляет. И вспомнил все, что говорил и делал последние три месяца. И сделал выводы. Ошибочные, но объяснить существо ошибки господину де Сандовалу невозможно. И не нужно.

– Если за трех предыдущих императорских скорпионов, которых вы отсюда похитили под покровом ночи, то я знаю, что они благоденствуют в живом уголке. А больше не за что.

– Я был к вам крайне несправедлив, причем по наихудшей причине. По убеждению, что я-то имею право судить, поскольку сам никогда ничего подобного не сделал и не сделаю.

Хотел бы я знать, это месть свыше за то, что двадцать лет назад я огорчил руководство заявлением, что не чувствую в себе ни грана призвания к работе священника и предпочитаю оставаться братом... и повторял это все следующее десятилетие, пока меня не оставили в покое?

Ведь человеку передо мной неважно, что я знаком с тем, чему служу, только... очень опосредованно. Ему нужна помощь. И именно от меня.

Пожалуйста...

– Вы правы в том, что это... негодная основа для суждения. И неправы во всем остальном. Вас не готовили к работе в таких условиях и к принятию таких решений. На кону оказалось слишком многое из того, что вам дорого - и слишком много жизней. А вы - учитель, а не хирург. Да и хирургам не доверяют операции на близких, разве что в крайности. Вы потеряли ориентацию и совершили несколько неприятных ошибок. За которые вам и правда стоило бы попросить прощения - но никоим образом не у меня.

– Из меня и учитель теперь...
– машет рукой гость.
– Ну кого я могу чему-то учить, если сам угодил во все ловушки, о которых рассказывал другим? Мне же все это нравилось на свой лад до последнего момента. До речи Франческо. Трагический герой, принесший в жертву... всех и вся.

А как же иначе? Закрыть бы глаза, но это невежливо и непродуктивно. Но не рассказывать же господину де Сандовалу, что я таких, как он, видел куда больше, чем хотел бы.

– Естественно. Это большой соблазн - принять самое горькое решение... и гордиться собой, даже не подумав, насколько оно эффективно и насколько оно допустимо. Но этому почти невозможно научиться на чужом опыте. Теперь у вас есть свой. Что вы будете с ним делать? Совершите еще одну классическую ошибку, о которой наверняка рассказывали своим ученикам?

Гость словно бы налетает на ходу на стенку - хотя сидел почти неподвижно. Но посреди весьма соблазнительной колеи отчаяния обнаружилось препятствие. Он все прекрасно знает, он сто раз повторял другим, что одна, даже самая тяжелая ошибка - еще не повод хоронить себя заживо. В работе с его контингентом без этого повторения никуда. Но развернуть эту истину лицом к самому себе он не может. По его персональным правилам так не бывает и быть не должно. Простить самого себя нельзя. Источник должен быть снаружи. Раскаяние, исповедь и отпущение грехов.

И он не может пойти с этим к священнику... потому что большинство священников, даже здешних, видавших всякое, его попросту не поймет. А поговорить напрямую ему не приходит в голову. И тоже вряд ли поможет - на него сейчас хоть весь ангельский хор кричи, не услышит. Какое счастье, что своих малолетних правонарушителей он учит обратному...

Господину де Сандовалу остается только пытаться найти понимание у людей, которых он так или иначе задел. Но и тут благородный порыв тоже едва ли будет принят, потому что мисс Фиц-Джеральд его роль в случившемся оценивает иначе, и она, в общем-то, права, а для Франческо Сфорца это препятствие скорее техническое - и из разряда общего идиотизма окружающего мира. Могли бы обойтись меньшей кровью, а тут - нате вам, ария защитника... Интересно, а заметил ли защитник, кого задел действительно серьезно и совершенно незаслуженно?

– Нет, не совершу... наверное, - слегка улыбается директор школы.
– Но, понимаете, я никогда и не предполагал, что это настолько соблазнительно. И как просто оказаться в ситуации, когда сначала крадешь булочку, а в результате попыток прикрыть хвост тебя расстреливают за массовое убийство. Мне нужно было позвонить домой - и я... я же сказал, что мне надо укладывать младенца. Прикрылся молодым человеком...

Позвонил домой... я так и предполагал. Он позвонил домой и сказал, что намерен защищать себя и "своего придурка". И, видимо, высказался очень убедительно. Но вместо того, чтобы спрятаться, родня кинулась предупреждать союзников и принимать ответные меры. Так что когда госпожа Фиц-Джеральд добралась до Комитета, там уже наверняка были обеспокоены общим внезапным шевелением - и решили, что против них готовят путч. И прыгнули сами, на опережение. Честное слово, если бы господин директор и госпожа наблюдатель сделали это намеренно, это была бы блестящая операция. Не вполне своевременная, совершенно неэтичная, но блестящая. И Совет ее так и расценит. Три телефонных разговора, ни слова лжи... а число игроков на поле сократилось на четверть, если не на треть.

– В ближайшее время вам скажут, что вы не пытались предупредить свое семейство, а нарочно его спровоцировали, работая на пару с мисс Фиц-Джеральд. Провокация - и заранее подготовленный второй этап действий.

– Да пусть говорят, - машет рукой гость.
– Дома... да какой это к черту дом? В общем, я внятно сказал, что им лучше прекратить все, что начали. Меня послали очень далеко. В этом эпизоде я знаю, что и зачем делал, а как это назовут - какая мне разница...

Да какой это к черту дом... Да, господин де Сандовал. Вот это вы распробовали правильно.

– А вот тут вы совершенно правы. Но это относится и ко всему остальному. Вы знаете, что и зачем делали - и знаете, где ошиблись. В эту ловушку вы больше не попадете. Кстати, о ловушках. Господин директор, вам не за что извиняться передо мной - у вас были и есть основания, вполне серьезные, несмотря на небольшой калибр. Но объясните мне, почему вы считаете допустимым атаковать господина Щербину при каждой возможности?

– Вы имеете в виду мои вчерашние слова? Но... я просто объяснял, как рассуждал. И заранее извинился.

– Господин директор, а вы пробовали представить себе, как были восприняты эти рассуждения?

Передо мной он извиняется...

– Нет. Не знаю. Я слишком плохо понимаю, как устроено это совершенно аморальное существо, и не в состоянии вообразить, чем именно его мог задеть тот факт, что я не собирался решать при его помощи...
– господин директор объясняет слишком быстро, наконец, путается в оборотах и тормозит. Привык говорить четко и внятно, отслеживая правильность построения фраз.