Посланник смерти

– Так, так, – очнувшись от своих дум, встряхнул головой Илья, – что-что вы сказали о призраке?

Старик недоумевающе уставился на Хромова.

– Ах, ну да, – раздосадованно взмахнул он ладонью, – вечно я увлекусь и половину пропускаю. Виноват, товарищ майор, сейчас начну с самого начала.

В общем виде рассказ старого чекиста выглядел так.

– Зима в сорок втором году выдалась в Забайкалье на удивление мягкая. Частые и липкие от теплого ветра с океана снежные метели наглухо завалили даже натоптанные звериные тропы, и пограничная застава, на которой в то время находилась наша оперативная группа, оказалась совершенно изолирована от внешнего мира. Почему нас так срочно, буквально за неделю до Нового 1943 года, перебросили на эту забытую Богом заставу, я не знал, но об этом наверняка был осведомлен наш начальник, капитан Логунов. Наше затворническое житье продолжалось около двух месяцев, что само по себе было довольно необычно, ибо на одном и том же месте мы практически никогда не оставались больше двух-трех недель. Изрядно наскучившее нам сидение закончилось только в ночь с тринадцатого на четырнадцатое февраля. Был как раз банный день. После почти двухчасового блаженства в русской бане мы всей командой вышли на улицу и долго сидели, закутавшись в длиннополые овчинные тулупы на сложенных позади бани поленницах. Глядели на очистившееся, наконец-то, от облаков небо с крупными искрами звезд и вслух мечтали о том, как будем жить после войны. Где-то в половине первого ночи мы угомонились и отправились спать, но буквально через час вся застава была поднята по тревоге. Когда мы построились во дворе, командир гарнизона объявил, что, по его сведениям, на нашем участке из-за кордона прорывается крупная банда и весь личный состав отправляется на ее перехват. Поскольку наша группа начальнику заставы формально не подчинялась, то он, обращаясь к Виталию Матвеевичу, попросил, чтобы мы остались на месте и взяли на себя функции защитников нашего крошечного военного поселка. Вначале наш командир согласился, но потом, когда вдали затрещали частые выстрелы, он изменил свое решение и приказал нам тоже выступать. Собраться в поход для нашей пятерки было минутным делом. Разобрав оружие и укрепив на валенках лыжи, мы с большим сожалением покинули нашу теплую казарму. Поскольку звуки выстрелов неумолимо отдалялись в глубь нашей территории, то наш командир задал такой темп бега, что мы еле-еле за ним поспевали. Как мне теперь представляется, догадавшись, что диверсанты отнюдь не старались отступить на сопредельную территорию, наши пограничники, бросив первоначально все свои силы на то, чтобы перекрыть им пути отхода, оказались в крайне неудобном положении. Получалось так, что никого, кто бы мог прикрыть непосредственно нашу территорию от проникновения лазутчиков, у них в резерве не оставалось. Оценив ситуацию, Логунов повел нас таким путем, чтобы мы смогли перерезать единственную проезжую дорогу к железнодорожной ветке, ведущей к Транссибирской магистрали. Несмотря на нашу отличную по тем временам спортивную подготовку, мы опоздали. Выскочив через какое-то время на наезженный тракт, мы сразу же наткнулись на лежащего поперек дороги политрука нашей заставы. Он был ранен в ногу, но поскольку четверых бывших с ним бойцов он тоже послал в погоню, то помочь ему было практически некому. Увидев нас, он очень обрадовался и сообщил, что прорвавшиеся из-за кордона бандиты вооружены автоматическим оружием и, двигаясь на север, устанавливают мины-ловушки и устраивают засады.

– Будьте осторожнее, – предупредил он, – у нас уже двое убитых и четверо раненых, а диверсанты, кажется, потеряли пока только одного.

Оставив совершенно запыхавшегося Михеича с политруком, мы помчались дальше. Выстрелы хлопали совсем близко, когда из-за поворота дороги показался еще один из солдат с заставы. Левой рукой он держался за предплечье. Шапки на голове у него не было, а винтовка, путаясь в ногах, бренчала и волочилась за ним. Луна прекрасно освещала дорогу, по которой мы бежали вниз по небольшому увалу, и поэтому боец сразу нас увидел.

– Стойте, стойте, – морщась от сильной боли, простонал он.

– Ты, никак, ранен? – спросил наш командир.

– Болит, просто спасу нет, – сквозь зубы ответил тот, опускаясь на снег.

– Стасик, – мотнул головой в мою сторону Виталий Матвеевич, – перевяжи-ка его быстренько. На морозе потеря крови опаснее самой раны.

– Что там у вас творится? – кивнул он в сторону возобновившейся перестрелки. – Ты уже второй раненый, кого мы встречаем всего-то на двух километрах.

– Там их пятеро или шестеро, не меньше, – ответил несколько приободрившийся после перевязки боец. – Было больше, но мы их тоже сильно пошерстили.

Он застонал, поднимаясь, и неуклюже закинул винтовку на плечо.

– Вы, товарищ командир, попытайтесь обойти их оврагом, слева, – посоветовал он, – там есть пологий склон. А напрямую их нам не взять, светло очень. Сдается мне, что они специально нас здесь сдерживают. Видимо, дают кому-то возможность к станции прорваться.

– За мной, – скомандовал Логунов, и, свернув с дороги, мы двинулись дальше через снежные завалы. Не менее получаса мы преодолевали овраг. Наконец, видимо, посчитав, что мы достаточно зашли в тыл к бандитам, командир повел нас в сторону почти затихшей перестрелки. Я первым вышел на опушку леса и неожиданно увидел двух человек, бегущих от оврага к столбовой дороге.

– Стой, руки вверх, поганцы! Стрелять буду! – заорал я, в надежде привлечь криком увязших в лесной чаще товарищей.

Но в ответ на мой крик один из бегущих мгновенно повернулся и на ходу выпустил в мою сторону короткую пулеметную очередь. Как он в меня не попал с такого близкого расстояния, я до сих пор не понимаю! Инстинктивно отшатнувшись к ближайшему дереву, я вскинул свой карабинчик и приготовился выстрелить, но следующая очередь буквально вышибла его у меня из рук. Не рискуя более искушать судьбу, я упал на снег и достал свой служебный браунинг. Видимо, посчитав, что я убит или серьезно ранен, бандиты снова бросились бежать. Тем временем мои товарищи открыли из леса ответный огонь. Я встал на колени и, стараясь целиться как можно лучше, расстрелял вдогонку диверсантам всю обойму. По счастью, какая-то из выпущенных мною пуль сразила одного из бандитов. Другой же метнулся в сторону и исчез за кустами. Поскольку патроны в браунинге закончились, я снова упал в снег и затаился. Так вот. Пролежал я в канавке не более минуты, пока из леса не показались мой командир, Кольцов и Толька Лазарев.

– Ложись! – крикнул я им, увидев, что они бегут ко мне в полный рост. – Стреляют!

Но они меня не слушали. Командир принялся ощупывать мои плечи и спину, видно, подумав, что я ранен. А остальные ребята бросились к сраженному мной человеку.

Логунов помог мне выбраться из ямы, и мы подбежали к лежащему. Только тут я увидел, что пулемет, огня которого я так опасался, лежит в снегу, прямо под телом подстреленного. Скорее всего, диверсант, падая, накрыл его своим телом, а второй решил не тратить время на то, чтобы его вытянуть его из-под раненого. Кстати, с этим «Гокчисом» я изображен на фотокарточке. Оказалось, что раненый еще дышит, и в этой суматохе я совсем упустил из виду второго. Когда к нам подбежали начальник заставы и еще несколько пограничников, я сказал, что где-то неподалеку прячется напарник подбитого мной диверсанта. Пограничники обшарили окружающие заросли, но, кроме уходящих к станции следов, так ничего и не обнаружили. Было решено направить двоих бойцов с раненым нарушителем. Остальные же двинулись по следу улизнувшего диверсанта. Тем временем небо начало вновь затягивать облаками, и к утру, когда мы добрались до железнодорожной станции, вновь началась пурга. Как назло, в тот день было воскресенье, и нам пришлось долго разыскивать местного оперуполномоченного. Только к полудню мы отыскали его в гостях у кого-то из родственников. Уполномоченный к тому времени был уже «на бровях», но, к его чести, довольно быстро вник в суть дела и предпринял все, что было в его силах, а именно: позвонил на местную автобазу и выяснил, на месте ли все стоявшие в гаражах машины. Оттуда ответили, что три из них заняты на коммунальных работах. Одна перевозит муку, на другой бригада врачей выехала еще затемно в соседнюю деревню для проверки сообщения о массовом отравлении, а третья накануне сломалась и стоит на окраине поселка из-за отсутствия запчастей. Когда начальник заставы и Логунов обсуждали план поиска исчезнувшего диверсанта, в отделение милиции ворвался человек в шинели железнодорожника. Вся правая половина его лица представляла собой фиолетовый синяк, который он прикрывал красной обмороженной ладонью.

– Беда, Петрович! – крикнул он с порога. – Семен, напарник мой, час назад убит, да и маневровую нашу станционную «Овечку» из тупика угнали.

– Вот дьявол! – окончательно протрезвел начальник местного отделения милиции. – Не видать мне теперь повышения!

Он тут же принялся звонить на ближайшую узловую станцию, но все его попытки были тщетны, телефонная связь действовала только в пределах поселка.

– Он на паровозе ушел, гад! Все на выход! – скомандовал Логунов.

Мы построились у крыльца. Осмотрев свое измученное и голодное воинство, наши командиры поняли, что проку от нас будет немного, и повели нас к дороге. Спасибо секретарю местной партийной ячейки, выславшему нам вдогонку двое саней, иначе вряд ли мы в тот же день смогли бы вернуться обратно. Добравшись до заставы, я первым же делом побежал в лазарет, узнать про подстреленного мной нарушителя. Оказалось, что он хотя и очень плох, но находится в сознании и кое-что уже успел рассказать нашему комиссару, который снимал с него допрос.

Вечером того же дня мы ознакомились с его показаниями. Выяснилось, что он принадлежал к банде контрабандистов, действовавшей под руководством некоего Николая Лебедкина, более известного как Шестокрыл. За несколько дней до описываемых событий к Шестокрылу явились двое неизвестных и за сорок царских червонцев договорились с ним о том, что несколько его проводников проведут одного из них через границу и прикроют огнем в случае столкновения с пограничниками. Видимо, они пообещали главарю еще кое-что, поскольку обычно очень осторожный Лебедкин выделил аж шестерых человек, которых снабдил двумя пулеметами и крупнокалиберными американскими карабинами с оптикой. Они рассчитывали, что обычная для этого времени года пурга позволит им перейти границу незамеченными, но именно в ночь перехода погода неожиданно и резко изменилась. Попытавшийся было передвинуть срок выступления, Шестокрыл предложил своим заказчикам дождаться нового циклона, но, видимо, их спутника поджимали сроки, и было решено прорываться в ночь с субботы на воскресенье, то есть тогда, когда у пограничников обычно бывает банный день.

Что случилось потом, мы уже знали, но нас интересовали особые приметы лазутчика и с каким заданием он шел на нашу сторону. Однако на другой день раненому стало хуже и было решено переправить его и двоих наших раненых товарищей в шахтерскую больницу, располагавшуюся на окраине поселка, из которого мы накануне вернулись.

Часа примерно через два мы добрались до поселковой больницы. Логунов с двумя своими помощниками поехал на станцию, а я с Михеичем был оставлен при раненых. Больничка та была убогая и бедная, но более везти нам раненых было некуда. Только дождавшись редкого в тех местах эшелона с пассажирскими вагонами, можно было попытаться вывезти их на лечение в Хабаровск. Но обстоятельства сложились так, что никого никуда везти не пришлось. Раненому контрабандисту ночью сделалось совсем худо. Он дрожал как осиновый лист, поминутно пытался соскочить с койки, и то мне, то Михеичу приходилось чуть ли не насильно удерживать его на ней. Единственная санитарка была занята молодой роженицей в соседней палате. В ту ночь я получил от жизни суровый урок. Я ведь сам стрелял в мучающегося в горячке контрабандиста и теперь должен был бороться за его жизнь. Я постоянно обтирал его покрытое потом лицо мокрым полотенцем и поил морсом. Ближе к утру, когда за стеной закричал новорожденный, мой пациент вдруг выгнулся и замер в таком положении минут на пять или шесть. Потом обмяк, открыл глаза и взглянул на меня своими безумными, выкатившимися из орбит глазами.