После града
Шрифт:
«…А помнишь, когда убило осколками сразу двух твоих пулеметчиков и ты в один прыжок оказался за «максимчиком»?…»
«…Солнце… Никогда не забуду висевшего между двумя дальними опушками солнца…»
И начинались воспоминания. Оба скоро забывали о себе и говорили о солдатах. О погибших особенно.
«Был у меня первый номер. Из-под Харькова, кажется. Закривидорога — фамилия. Ляжет к «максимчику», ухватит узластыми пальцами рукоятку — и считай, что их уже не расцепишь. То есть пулемет и пулеметчика…»
«У меня такой же наводчик был. Семиглазов. Ну прямо артиллеристом родился. Веселый, как черт…»
После вступлений следовала
Когда Емельян уложил наконец все свои немудреные пожитки, мы пошли проводить его до штаба полка. Над всем сосновым редколесьем, вдоль опушки которого мы занимали оборону, было еще по-дневному и по-весеннему светло, а внизу, у спусков в землянки, в траншеях и ходах сообщения уже копошились первые вечерние тени. У одного из изгибов хода сообщения Емельян увидел какой-то неяркий, с распущенным лиловым венчиком цветок. Он выпрямился во весь рост, потянулся за цветком, сорвал его, хотел понюхать, но венчик вдруг отделился от стебелька и упал в свеженарытую землю, в которую с лукавым высвистом зарылась и пуля.
— Явленьице, однако, — растерянно пробормотал Емельян, вертя в пальцах стебелек. Звездин рывком схватил его за ремень, опрокинул на себя, и в ту же секунду над нами свистнуло еще раз.
— Если останешься жив, Меля, — сказал Звездин, — посвяти остаток своей жизни на розыски этого незадачливого снайпера, чтобы поблагодарить его.
— А всего лучше, — добавил Шалаев, — пошли ему этот стебелек. На память. И приписочку сделай: мол, хоть ты, гад, и загубил цветок, но все ж спасибо, что голову мою в живых оставил.
— Ну уж нет, — отозвался Гурьянин. — Стебелек я подарю Марине. Я ведь для нее старался.
Идя следом за Емельяном, я видел, как прямо на ходу, не разгибаясь, он заталкивал цветок в тот же самый нагрудный карман, в котором минутами раньше утонула и Маринина фотография.
Пряча стебелек, он продолжал говорить:
— А что касается снайпера, то вот тебе мое дружеское поручение, Троша: к моему возвращению добиться от него самого низкого земного поклона. И без разгиба. А? Докажи ему, что у лучшего полкового снайпера-любителя еще полно пороху.
— Это мысль, Меля, — отозвался Шалаев. — Завтра же займусь этим субчиком…
От штаба полка мы спустились в глубокую, расписанную песчанистыми следами паводковых ручьев лощину. Оттуда начиналась, уходя за косогор, объезженная лесная просека. По ней, подскакивая на корневищах, и покатился юркий запыленный «виллис», увозя Емельяна Гурьянина в тыл.
А мы пошли обратно. Пользуясь сумерками, Звездин нашел отбитый снайперским выстрелом венчик цветка, принес его в землянку и наколол на острие пули в той самой обойме, к которой недавно был прислонен портрет Марины. Уже поблекший цветок сиротливо чернел среди книг, планшетов, карандашей и табачных пачек.
Новую хозяйку мы решили не выбирать, и на столе быстро воцарился холостяцкий беспорядок.
Да следить за порядком теперь и некому было. Дня два Звездин провел в штабе полка на совещаниях, потом выезжал на рекогносцировку. Мы с Шалаевым сначала принимали пополнение,
потом у меня прибавилось чисто штабной работы, а он стал выслеживать снайпера. Он уходил в заранее облюбованные места задолго до рассвета и возвращался лишь к завтраку. Потом, «разгрузившись по службе», снова уходил.Злости ему прибавили новые проделки немца: на второй или на третий день после отъезда Гурьянина на том же месте, где были сделаны выстрелы по нему, погиб от снайперской пули офицер из первой роты. А назавтра вечером немецкий снайпер тяжело ранил посыльного штаба полка.
И уже совсем рассвирепел наш Трофим, когда немец разбил ему оптический прицел. Отпросившись у Звездина с вечера, Шалаев взял с собой еду и несколько «приманок» (это были два чучела, метровая палка с вделанным в один из концов осколком стекла и еще что-то им самим состряпанное) и ушел из землянки.
Он вернулся на следующий день к вечеру и тут же, не сказав нам ни слова, позвонил полковым разведчикам. И мы слышали, как он говорил их командиру старшине Обрядину:
— Слушай, у вас за свежим хлебцем не собираются? Да?.. Так ты зайди ко мне, просьба одна есть.
Через полчаса старшина Обрядин вошел в землянку, и Шалаев, подозвав его к столу, развернул карту:
— Вы вот тут случайно не пойдете?
— Нет, туда уже трое наших пошли. А мы сюда вот, рядышком, собираемся. Низина тут, и, кажется, аккурат у них на стыке.
Невысокого роста, рыжеватый, шустрый в движениях и такой же бойкий на язык, Обрядин немного заглатывал окончания слов, поэтому слушать его было трудновато. Но мы все-таки понимали его хорошо, потому что успели изучить карту, кажется, до самой последней точки. Да к тому же Обрядин несколько месяцев был ординарцем Звездина, и все мы привыкли к его манере говорить. Это было с год назад, но я хорошо помню, как Звездин привел в землянку (тогда мы тоже стояли в обороне) молоденького рыжего парнишку, немного застенчивого, но расторопного.
У комбата было правилом — брать в ординарцы самого необкатанного и неопытного юнца из пополнения. На это сначала не обращали внимания, потом заметили, но не поняли.
А Звездин, как пополнение, обязательно менял ординарца. Гурьянии не утерпел однажды, спросил:
— Что ты их, как перчатки, Вася? Или по нраву подобрать не можешь?
— А ты видел, чтобы ординарцы от меня по-плохому уходили?
— Верно, не было такого, — подумав, сказал Емельян. — Тогда в чем же дело?
— Хочется, Меля, — ответил тогда Гурьянину Звездин, — чтобы хоть на каплю, да меньше лилось напрасной крови. Вон он идет за нами, — показал Звездин через плечо пальцем (позади шел только что взятый Звездиным новый ординарец). Вчера при маме, сегодня — под пулями. Долго ли протянет? А вот малость пообвыкнется, пооботрется — смотришь, где-либо и обхитрит смерть.
Гурьянин, тряхнув кудрями и обнажив рисованно яркие зубы, хотел что-то сказать, но Звездин перебил его:
— Знаю, что наивно, знаю, что капля в море. Но ведь капля не воды, а крови!
Емельян действительно на наивность и хотел намекнуть, но после слов Звездина передумал. А через минуту, свернув к своей батарее, сказал:
— Ладно, всего, Вася. Золотой ты человек, ну тебя… — Он пожал протянутую руку. Потом попрощался за руку и с ординарцем. И даже обнял его за плечи, слегка встряхнув. Но ничего не сказал. И стоял потом, задумавшись, пока Звездин, а за ним и новенький ординарец не скрылись за поворотом тропки.