После капитализма. Будущее западной цивилизации

Самое интересное, что почти в тех же выражениях, что Ницше и Карл Бэр описывают различия между европейцами и азиатами, можно описать различия между человеком как биологическим видом и более примитивными живыми существами. Именно так поступает Дэниел Деннет, когда пишет: «У первых самореплицирующих молекул были основания делать то, что они делали, но не было ни малейшего представления о них. Мы, напротив, не только знаем— или думаем, что знаем — основания для совершения наших действий; мы их формулируем, обсуждаем, критикуем, разделяем с другими. Они являются не просто основаниями наших действий; они являются основаниями для нас» [52] . Таким образом, и различие между бактериями и людьми, так же как и различие между западными и архаичными культурами, заключается в постепенном осознании тех оснований, которые руководят поведением. Процесс прогрессирующего осознания оснований — это общий закон развития жизни, который является одним из последствий той главной тенденции эволюции, которую философы называют «цефализацией», или «церебрализацией». Но по мере того, как основания становятся осознанными, они оказываются все менее прочными и обязательными, поскольку, как отмечает Денет, их начинают не просто осознавать, но и обсуждать и даже критиковать.

52

Деннет С. Д. Виды психики: На пути к пониманию сознания. М. 2004. С. 55.

Представим себе начинающего политика, немного идеалиста, который твердо решил внедрить в государственную политику определенную систему ценностей, допустим, это консервативные ценности в их клерикально-католической форме. Поскольку это начинающий политик, то влиять на государственное управление он еще реально не может, но зато ему совершенно не приходится сомневаться в отстаиваемых им ценностях. Поначалу ему даже не приходится над ними задумываться, поскольку они для него естественны: его родители воспитывали его в традиции католицизма и консерватизма, эти традиции являются вековыми для его народа, этому учат авторитетные для него священнослужители, им вторят любимые университетские преподаватели и писатели, наконец, эти же убеждения поддерживаются тем, что их разделяют множество друзей-единомышленников. Однако чем лучше складывается карьера нашего героя и чем выше поднимается он по политической лестнице, тем менее естественным и незыблемым становится его мировоззрение. Аргументы противников делают свое дело, и политик начинает сознавать, что нет единственно правильных мнений, что для любого политического решения можно найти одинаковое количество аргументов как «за», так и «против», а последствия принятых решений все равно не предсказуемы, да и вообще непонятно, что значит «благо нации» и «общественная польза». Меж тем как уверенность политика в необходимости проведения той или иной политической линии исчезает, он получает все новые должности, позволяющие ему реально проводить ту или иную политическую линию. Два процесса — размывание ценностей и увеличение возможностей — происходят параллельно. В результате наш политик становится главой государства с чрезвычайными полномочиями, позволяющими ему провести любое политическое решение, но именно в этом пункте карьеры ему кажется, что любое решение будет в равной степени произвольным и нет никаких оснований, чтобы придерживаться какого-либо конкретного курса. Те ценности, необходимость реализации которых заставила политика добиваться государственных должностей, навсегда остались в прошлом, придерживаться их с прежней естественностью нет никакой возможности.

Данный политик представляет собой метафорическое изображение человека вообще или, во всяком случае, западного человека: цивилизация дает ему средства, но избавляет оттрадиционных ценностей. Представим себе, какие аргументы придется рассмотреть человеку будущего, которому, кроме прочего, придется устанавливать срок собственной жизни, то есть определить дату самоубийства. Религия прийти на помощь индивиду не сможет, поскольку уже современному человеку приходится иметь дело не столько с конкретной религиозной традицией, сколько с постмодернистским консилиумом религий всех времен и народов. Религия и метафизика не помогают в выборе, но предлагают— но опять же на выбор — разные обоснования для разных альтернативных решений, и между этими обоснованиями приходится выбирать до всяких обоснований. Здесь можно вспомнить, как в одном из фильмов Вуди Алена герой, который узнал, что у него рак и он должен умереть, отчаянно пытается решить, будет ли он искать утешения как буддист, как кришнаит, как католик или как иудей. Может быть, самоубийство есть богопротивный поступок и ведет человек напрямую в дантовский ад, где самоубийц превращают в колючие кусты? Может быть! Но, может быть, продлевать свою жизнь до бесконечности тоже богопротивный поступок, может быть, Бог установил человеку определенный естественный срок жизни? И это может быть! А может быть, продлевая свою жизнь, я задерживаю процесс реинкарнации и таким образом, замедляю свое продвижение по предназначенному человеку духовному пути? Да, и это также может быть. Но, в конце концов, может быть, все религии врут, жизнь дается только раз, и это единственный шанс существовать, и жить надо как можно дольше? Может быть! Все может быть, и при принятии этого единственного по-настоящему важного решения никто не придет индивидууму на помощь: цивилизация может только предоставить ему средства для реализации того или другого его решения, то есть либо для продления жизни, либо для ее прекращения. Между прочим, сточки зрения консервативно понятой религиозности у человека не останется никакой возможности поступить благочестиво, то есть жить и умереть в течение срока, по традиции кажущегося нормальным. Остается лишь два одинаково нарушающих традицию пути: либо бесконечно продлевать срок жизни, делая это вопреки установленным Богом пределам и вопреки насылаемым Богом смертельным болезням, либо закончить жизнь, нарушив тем самым установленный религией запрет на самоубийства.

Манипулируя возможностями медицины с опцией самоубийства, человек сможет сам устанавливать продолжительность своей жизни; манипулируя возможностями пластической хирургии, человек сможет сам выбирать свою внешность; манипулируя возможностями генетики, человек сможет выбирать качества своего потомства. Сегодня трудно даже представить, какие еще возможности выбора предоставит людям научный прогресс.

Юрген Хабермас, анализируя в своей книге «Будущее человеческой природы» моральные проблемы генетики, приходит к выводу, что вмешательство в генофонд потомства приводит к уменьшению человеческой свободы, поскольку увеличивает зависимость младших поколений от старших. Если человек узнает, что его свойства были выбраны родителями, он перестает чувствовать себя автором собственной судьбы. Быть может, в какой-то степени это и верно, но такого рода сомнения связаны с недостаточностью успехов биологических наук и биотехнологий. Возможно, во власти человека будет изменять телесную природу не одних только ближайших потомков. Экстраполируя идущие сегодня процессы, можно предсказать, что наука предоставит человеку возможность, прежде всего, полностью выбирать и изменять самого себя. Поскольку кажется несомненным, что умственные способности и свойства характера также зависят от телесности, то и психические свойства личности также могут быть изменены и перевыбраны. Кстати, весьма любопытны моральные коллизии, которые возникнут в тех случаях, когда некие персонажи будущего общества будут поставлены перед необходимостью добровольно снижать свои интеллектуальные способности, например для успеха в спорте или бизнесе. Вполне возможно, что уже сегодня люди идут на это. Когда спортсмен отдает все свое время тренировкам, то он, наверное, понимает, что его голова была бы «отесана» иначе, если бы это время он отдал другому образованию. И все-таки сегодня те изменения личности, которые происходят с каждым человеком из-за характерного для него образа жизни, происходят постепенно, естественно, как бы сами собой, во многом неосознанно, а там, где человек видит происходящие с ним изменения, он может сослаться на непреодолимую силу жизненных обстоятельств. Совсем иная степень ответственности ляжет на плечи человека, когда он должен будет быстро и осознанно принять решение об изменении своей личности. Он должен будет совершить акт выбора и при этом совершить его, не капитулируя перед предъявляемыми к нему требованиями, а наоборот, формулируя поручение чудодейственной медицине будущего. Так или иначе человек сможет по своему произволу изменять себе и душу, и тело.

Французский кибернетик Пьер де Латиль в своей книге «Искусственное мышление» дал классификацию эффекторов (субъектов действия). К первому классу относятся эффекторы, не имеющие обратных связей со средой, и к ним относятся большинство орудий человеческой цивилизации. Ко второму классу относятся организованные эффекторы с обратной связью, к ним относятся наиболее сложные технологические системы, а также животные и человек. К третьему классу относятся системы, способные изменять самих себя, такой системой, по Латилю, является биологическая эволюция, а также отдельные биологические виды. Развитие цивилизации ставит на повестку дня вопросы о переходе человека из второго класса эффекторов в третий. Человек должен стать столь же изменчивым, как эволюционирующие биологические виды. Этим, кстати, цивилизация сможет компенсировать нарушенные ею же механизмы естественного отбора в отношении человека.

И тут возникает проблема. От авторитета и традиции западного человека избавил его эгоизм, вооружившийся критической рефлексией. Остался лишь индивидуальный эгоизм и социальная инертность. По словам Поля Рикера, «формируется такой тип человека, который, становясь хозяином собственного выбора, все более превращается в пленника желания» [53] . В современной западной моральной философии этот крах внешнего авторитета выразился в том факте, что ведущим направлением этики стали теории, в соответствии с которыми этические установки объявляются производным от человеческих желаний и субъективных установок («эмотивистские теории»). Примером таких теорий может служить учение Бенно Хюбнера, который даже с некоторой печалью приходит к выводу, что само разнообразие бытующих обоснований этики свидетельствует, что в основе этике лежит «прихоть» и что «нам ничего не остается, как обосновать должное в желании» [54] . В общем виде с такой постановкой вопроса невозможно спорить: даже если бы правила этики устанавливались Богом, моральные установки все равно должны были бы проходить через ту стадию, когда они становились бы человеческими желаниями, поскольку субъект все равно должен был бы лично санкционировать свою покорность божественным заповедям, он должен был бы сам — пусть вследствие воспитания или благодати, но сам— пожелать повиноваться Богу. Но всякий универсальный ответ является малоинформативным. Сказав, что мораль является последствием личных установок, необходимо ответить на вопрос, как формируются эти личные установки и откуда у людей возникает мотивация придерживаться той или иной морали. Таким образом, моральная теория возвращается к той точке, с которой начала.

53

Рикер П. История и истина. С. 341.

54

Хюбнер Б. Произвольный этос и принудительность эстетики. Минск, 2000. С. 45.

Этот просматривающийся в этической теории логический круг является как бы симптомом того морального кризиса, который имеет место уже сейчас, но который будет многократно усилен с дальнейшими успехами технического прогресса, особенно в медико-биологической сфере.

Выбирая что-либо, вообще выражая какое-либо желание, человек отталкивался от своей личности, как от данности. Да, можно допустить, что свободы воли не существует и что мы, с нашими предпочтениями и мотивами, сформированы благодаря действию независимых от нашей воли сил; однако поскольку мы все-таки как-то сформированы, то мы можем определять свои предпочтения, внимательно вглядываясь в свою сформированность. Ребенка нельзя заставить захотеть малиновое варенье, но, прислушиваясь к себе, ребенок может вполне достоверно ощутить, что сейчас он предпочел бы вишневое варенье земляничному. Однако ситуация резко меняется, когда человеку нужно будет заново переопределить и переформировать самого себя, в этом случае ему придется определяться с предпочтениями, не опираясь на сформированную констелляцию своих личных качеств. Когда в распоряжении человека оказываются орудия по изменению самого себя, то при выборе ему не на что опереться.

В частности, масса логических парадоксов должна возникнуть, когда человеческая цивилизация предоставит человеку возможность по собственному желанию изменять свои психические состояния. Таких средств немало уже и сегодня — от химических препаратов до методик психотренинга. Успехи, сделанные технологией на этом поприще, показывают, до какой степени манипулируемости человеческая психика может дойти в будущем. Между тем принятие решений во многом предопределяется тем, в каком настроении они принимается. В этой связи ситуация, когда человек должен решить, какое настроение себе создать, представляется чреватой логическим кругом, требующим принять решение до принятия решения.

Можно принять к сведению мнение, что именно в данный момент мы будем иметь дело с человеческой свободой как таковой. Близко к этому подходил Андре Жид, считавший, проявление человеческой свободы возможно только в поступке, лишенном утилитарной ценности, так называемом «бесполезном поступке» («acte gratuait»). Впрочем, вряд ли обыватель будущего — тот обыватель, который, так же как сегодня выбирают мебель, будет выбирать себе внешность, срок жизни и интеллект своих детей — вряд ли он действительно воспримет сложившуюся ситуацию как проблему, которая требует решения. Модель буриданова осла безупречна логически, но в реальной жизни таких ослов никто еще не видел.

Сартр, много внимания уделивший проблеме немотивированного выбора, свидетельствует в автобиографической повести «Слова», что сам, в самонаблюдении, никогда не видел определенно, что именно он точно предпочитает, и поэтому весьма завидовал тем, для кого собственная личность представляется в качестве осязаемого нагромождения четко зафиксированных предпочтений. Такую же неопределенность желаний Сартр передал своим персонажам, и что характерно: поскольку эти персонажи все-таки должны как-то действовать, то их поведению свойственны внезапные и немотивированные перемены образа действия, причем и такие повороты происходят зачастую на 180 градусов. В «Словах» Сартр отмечает, что его персонажи столь непредсказуемы потому, что именно такими он ощущает перемены в собственном поведении — немотивированными и внезапными.

В «показаниях» Сартра все логично. Во-первых, «ледяные горы» слоившихся предпочтений, разумеется, должны таять под воздействием интенсивно самонаблюдения, и вообще рефлексии. То, что кажется естественным и над чем человек не задумывался, при свете самоанализа оказывается необоснованным и теряет свою силу. Известна враждебность рефлексии всякой традиции и всякой естественности. Заметим также, что усиленная рефлективность убивает силу желания — в этом освященном веками ницшеанском наблюдении сомневаться не приходиться. Но как должен действовать человек, чья система предпочтений разрушена? Именно так, как персонажи Сартра — порывисто и непредсказуемо. Отсутствие сложившихся определенных предпочтений означает, что человеческий выбор могут определить ничтожные и случайные обстоятельства. Когда тело находится в неустойчивом равновесии, в точке бифуркации, то на его движение может повлиять самый ничтожный внешний толчок, а потеря определенности предпочтений и означает такое неустойчивое равновесие. Иными словами, на решения людей будущего будут влиять иногда самые ничтожные факторы. Это будет безосновный выбор, подверженный влияниям, моде и случайным капризам. Субъект, который подготавливается бурно развивающейся цивилизацией, — это перманентная точка бифуркации, открытая для всех и всяческих флуктуаций. В порядке сатиры можно предположить, что в будущем будет мода на продолжительность жизни. «В этом сезоне модно умирать в 166». Американский фантаст Уильям Тенн, впечатленный успехами генной инженерии, предсказывал, что «стили человеческого тела будут соответствовать моде так же, как генетические кутюрье, которые будут их придумывать, будут входить и выходить из моды» [55] . Заметим также, что когда некий человек воспользуется возможностями по искусственному самопреобразованию и полностью сформирует себе новую личность, то ее форма и свойства будут отражать желания и идеалы не ее самой, а старой личности, которой человек пребывал, когда формулировал поручение по самоизменению. Таким образом, нет никаких гарантий, что новая личность будет удовлетворена собой и не начнет рано или поздно задумываться над новыми этапами самоизменения. Сопровождающаяся потерей самоидентичности изменчивость станет нормальным состоянием человека в развитом обществе. Если же изображать будущее в оптимистических тонах, то можно сказать, что в будущем человеческая натура будет становиться все динамичнее, а значит, неустойчивее.

55

Цит. по: Тофлер Э. Шок будущего. М., 2001. С. 225.