После меня

Мне приходит в голову еще одна идея. Я беру свой телефон и фотографирую экран лэптопа. При этом я — на всякий случай — делаю три фотографии подряд. Однако когда я проверяю эти снимки, они оказываются фотографиями моей «Хроники» в ее нормальном состоянии — то есть такой, какой сейчас вообще-то нет на этом чертовом экране. Меня аж всю трясти начинает, и я кладу лэптоп на пол.

Я снова ложусь на кровать. Возможно, Сейди права, возможно, у меня начинаются проблемы с психикой. Может, я — единственный человек, который видит эти публикации, по той простой причине, что они существуют только в моей голове. А нам всем известно, на что способна моя голова. Может, теперь это просто проявляется иначе, поэтому я и не узнала это сразу. Что ж, звучит вполне правдоподобно, если подумать. Выходит, если ты когда-то чудил каким-то одним способом, а потом заставил себя это прекратить делать, то ты можешь найти другой способ чудить, чтобы обдурить свою систему внутреннего контроля. Но если это мой мозг подшучивает надо мной, то делает он это очень даже искусно. Только я не уверена, что достаточно умна для того, чтобы мой мозг смог такое отчебучить. Фыркнув, я начинаю смеяться. Забавно, но все вроде сходится, если предположить, что я просто схожу с ума.

Когда-то я слышала о людях, у которых белые кровяные клетки атакуют здоровые клетки. Может, я каким-то образом запрограммирована на нечто подобное? Может, я так привыкла пребывать в подавленном настроении, что уничтожаю признаки счастья, едва они появляются?

Я открываю глаза и с удивлением понимаю, что в какой-то момент ночи мне все-таки удалось заснуть. Тянусь к своему телефону. Там еще больше публикаций, еще больше комментариев. Еще больше горя, увидеть которое могу только я. Если я и в самом деле что-то вижу, а не выдумываю.

Свой приход на кухню я рассчитываю так, чтобы папа понял: времени на завтрак у меня нет. Сидя за столом, он поднимает на меня взгляд.

— Там есть банан, — кивает он в сторону рабочего кухонного стола.

— Я не голодна, спасибо, — говорю я.

— Тебе надо бы что-нибудь съесть.

— Нет, мне есть совсем не хочется.

— Бережешь себя для своего грандиозного свидания сегодня вечером, да?

— Да, что-то вроде того.

Папа продолжает смотреть на меня.

— Уже слишком поздно давать ему отбой, — говорит он. — Если у тебя есть на этот счет какие-то задние мысли. Впрочем, твоя мама не явилась на наше первое свидание. Я тебе про это рассказывал?

— У меня нет задних мыслей, — говорю я. — А про ваше с мамой первое свидание вы оба рассказывали мне много раз. — Я смотрю ему в глаза, а затем опускаю взгляд на свои ноги. — Ну да ладно, мне уже пора идти, иначе я опоздаю на поезд. Не сиди и не жди меня вечером, хорошо?

— Желаю хорошо развлечься. И будь осторожной.

Я киваю и открываю дверь. Когда я прохожу снаружи дома возле окна кухни, я вижу, что папа все еще сидит за кухонным столом и смотрит на цветы.

Я переодеваюсь в туалете сразу после окончания рабочего дня. Я понятия не имею, что нужно надевать, когда идешь в модный бар на свидание с заместителем директора, а потому взяла с собой свое любимое классическое платье и теперь натягиваю его на себя, пытаясь при этом избавиться от мокрого куска туалетной бумаги, прилипшего к моему ботинку. Я подумала, что даже если я надену что-то «не то», эта одежда должна быть, по крайней мере, для меня привычной — такой, в которой я чувствую себя комфортно и про которую, кроме того, все говорят, что она мне к лицу. Я выхожу из кабинки и смотрю на себя в зеркало. Верхняя часть выглядит вполне нормально. Если бы зеркало могло говорить, как в сказке про Белоснежку, оно, наверное, сказало бы: «Не знаю, правильно ли было надевать пурпурные колготки и ботинки “ДМ”, милая», — но, к счастью, мы живем в мире, в котором зеркала не могут разговаривать, а потому мне грозят издевательства.

Я подвожу глаза карандашом толще, чем обычно, наношу на веки мерцающие медные тени, а на ресницы — двойной слой туши. Еще немного бальзама для губ — и я готова. Мама частенько говаривала, что ни глаза, ни губы в украшении не нуждаются. Я завожу волосы за ухо с одной стороны головы и взъерошиваю их с другой. Положительный момент придания своему облику некоторой небрежности заключается в том, что мои волосы, похоже, очень даже для этого подходят.

Когда я выхожу из туалета, мне навстречу идет Адриан с пылесосом «Генри» в руках.

— Ты сегодня вечером выглядишь особенно шикарно, конфетка, — говорит он и улыбается мне.

Я тоже ему улыбаюсь, но не нахожусь что сказать в ответ. В памяти всплывает то, что он написал обо мне в «Фейсбуке».

— Значит, сегодня у тебя суперсвидание? — спрашивает он.

— А ты откуда об этом знаешь?

— У стен в этом заведении есть уши, — говорит он. — А у некоторых людей — очень длинный язык.

Я качаю головой. Ему, несомненно, рассказала Нина.

— Могу сказать, что этому парню — кем бы он ни был — крупно повезло.

— Спасибо. Ну ладно, мне, пожалуй, не стоит заставлять его долго ждать.

— Немножко опоздай, милая, — говорит Адриан через плечо. — Всегда немножко опаздывай, чтобы люди замечали твое появление.

Я улыбаюсь и иду прочь. Я все еще сомневаюсь, правильно ли сделала, надев пурпурные колготки.

Целый день я упорно не заглядывала в свой телефон. Я пообещала себе, что не буду этого делать. Но когда я уже еду на эскалаторе, моя рука тянется к телефону и одним движением — которое, я клянусь, было абсолютно непроизвольным — нажимаю на иконку «Фейсбука».

Это все равно что случайно попасть на чьи-то похороны. Все терзаются горем, хватаясь друг за друга в поисках поддержки и выражая соболезнования тем, кто был для усопшего самыми близкими и самыми дорогими людьми. В моем случае к ним, похоже, относится человек, с которым меня сейчас ждет первое свидание. Это все смахивает на какой-то странный фильм с перескоками во времени — фильм, в котором главная героиня знает, что она во второй серии умрет. На предстоящем свидании мне нужно быть осторожной, чтобы во время одной из неловких пауз, которые случаются в разговоре, сдуру не ляпнуть: «Кстати, все будут выражать свою скорбь по поводу того, что я умерла».

Я подхожу к «Ботанику». Фасад этого заведения оформлен кованым железом, уже слегка прихваченным ржавчиной. Я спускаюсь по ступенькам. Снаружи тоже есть столики, но сегодня вечером за ними никто не сидит. Ко мне, улыбаясь, плавно подходит официантка (которая, в отличие от меня, одета очень вычурно, и от нее не пахнет гамбургерами). Я поспешно окидываю помещение взглядом и замечаю Ли за столом в дальнем углу. Он одет в ту же самую куртку сливового цвета, но футболка под ней уже другая. У меня возникает подозрение, что он — один из тех людей, которые хорошо выглядят во всем, что бы они ни надели.

— Здравствуйте, — говорит официантка.

Она вопросительно смотрит на меня, но у меня почему-то вылетело из головы, как зовут ожидающего меня парня.

— Здравствуйте. Я… э-э… вон с ним, — говорю я, показывая в сторону Ли.

Она кивает, искусно скрывая свое удивление по поводу того, что у такой девушки, как я, свидание с таким парнем, как Ли.

— Прекрасно. Пойдемте со мной.

Я делаю так, как мне сказали. Ли поднимает взгляд. Он улыбается мне, и — я клянусь — мне при этом кажется, что половина Лидса погружается в темноту: такую яркую улыбку можно снабдить надлежащей энергией разве что за счет всей энергосистемы Великобритании.

— Привет, Джесс, — говорит Ли и, встав и наклонившись вперед, целует меня в щеку. — Выглядишь сногсшибательно. Я очень рад, что ты смогла прийти.

Он разговаривает со мной, как со своей давнишней подругой, а не как с человеком, с которым он встретился впервые в жизни на вокзале лишь пару дней назад. Я быстренько сажусь за стол, отчаянно пытаясь отогнать от себя мысли о том, как он горюет по поводу моей кончины.

— Спасибо, — говорю я. — Тут — не как на вокзале, где на ходу покупаешь себе какой-нибудь еды и бежишь на поезд.