После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Я получил сегодня письмо из Парижа. Барон де Геккерн взялся вам заказать рисунок красивого тильбюри (род экипажа) у одного из лучших каретников столицы; он также написал в Амстер­дам относительно полотна, и как только я получу ответ, я вам его пришлю. Поручение вашей жены исполнено и уже отправлено. Признаюсь вам, что я взял это на себя, я не хо­тел предоставить удовольствие Катрин оказать ей эту маленькую услугу, так мне хочется сохранить место в ее хороших воспоминаниях. Малютки много говорят о баденских дяде и тете, я их успокаиваю, обещаю, что они их увидят этим ле­том; я думаю, что вы по-прежнему имеете такое намерение, чтобы я мог сдержать обещание, данное мною моим доче­рям.

Катрин целует вас и вашу жену, и я делаю то же в отноше­нии вас и прошу вас принести к ногам вашей супруги мои са­мые теплые чувства.

Б-н Ж. де Геккерн».

Считая, очевидно, братьев Гончаровых полными невеж­дами в коммерческих делах, Дантес раскрывает перед ними «великие секреты» промышленности с одной-единственной целью — во что бы то ни стало выжать из них «причитающи­еся» ему деньги. Он всячески старается угодить Ивану Нико­лаевичу и его жене, рассыпается в любезностях с целью под­держать благоприятное впечатление от их визита в Баден. Очень красивый мужчина, по-видимому, он произвел впе­чатление на Марию Ивановну, прекрасно это понял и игра­ет на этом. Угодничество его поистине внушает отвраще­ние. Он даже вовлек в это дело и барона Геккерна, надо по­лагать — без ведома Гончаровых, написав ему относительно тильбюри и полотна.

Но вот Дантесы уехали, первое впечатление рассеялось, и Иван Николаевич, может быть, и пожалел, что так дал се­бя увлечь. Во всяком случае, в Сульц он не поехал и не отве­тил Екатерине Николаевне на письмо, как мы увидим далее. И последующие письма его к Дмитрию Николаевичу касательно денежных расчетов с Дантесом носят уже совсем дру­гой характер:

«Баден, 3/15 июня 1842 

Твои два письма лежат у меня на столе, дражайший Дмитрий, они меня опечалили, в особенности последнее. Бедный брат, какое мученье твоя жизнь в вечных хлопотах, когда же наступит день, который распутает все затрудне­ния, что тебя окружают... Я пошлю оба твои письма Катери­не, чтобы она и ее муж, а также и старик Геккерн хорошень­ко поняли, что не нежелание с твоей стороны, или какая-ни­будь иная причина виною тому, что ты неаккуратен в выпла­те им денег, а только плохое состояние твоих дел...»

«Ильицыно, 13 февраля 1843 г.

Я получил твое письмо, дорогой, добрый Дмитрий, с бу­магой, касающейся моей сестры Геккерн. Я просто в вос­торге, что познакомился с ее содержанием. Таким образом, дело совершенно ясно, и я тебе очень советую, когда ты бу­дешь ей писать, вложи в свое письмо копию с этого докумен­та и приложи перевод на французский язык, чтобы семейст­во хорошенько ознакомилось с тем, что там говорится. Тем самым ты поставишь преграду всяким их требованиям, ко­торые могут быть ими предъявлены и которые не будут со­ответствовать тому, что написано в документе».

Как мы видим, тон этих писем совсем иной. Обратим внимание, что Иван Николаевич называет Екатерину Нико­лаевну «моя сестра Геккерн» и выражает свое удовлетворе­ние, что прилагаемый документ положит конец претензиям «семейства».

Все ухищрения Дантеса добиться уплаты денег ни к чему не привели. «Документ» — это, очевидно, подробный отчет о состоянии дел Гончаровых, который составил Дмитрий Николаевич и послал Екатерине Николаевне через Ната­лью Ивановну. Сделано это было намеренно, чтобы и мать в своем письме подтвердила тяжелое положение дел семьи. Взбешенный тем, что Гончаровы не обратились к нему непосредственно, а главное — потеряв надежду на уплату долга, Дантес разразился длиннейшим злобным письмом. Оно представляет разительный контраст с письмом к Ивану Ни­колаевичу и еще раз подчеркивает лицемерие этого чело­века.

«Массево, 11 июля 1843 г.

Любезный Димитрий.

Так как бумага, которую вы послали Катрин через госпо­жу вашу матушку, касается только деловых вопросов и так как моя дражайшая славная жена в них совершенно ничего не понимает, я счел уместным ответить сам, чтобы изло­жить вам мои соображения.

Я прочел с самым большим вниманием подробный отчет о состоянии ваших дел и, вспоминая различные разговоры, которые у меня были с Жаном (Иван Николаевич) по этому предмету, я вижу, что, хотя он и описал это положение в очень мрачных то­нах, он, к несчастью, был весьма далек от печальной дейст­вительности.

Скажу вам откровенно, что положение вашей сестры са­мое плачевное; не желая сейчас начинать с вами спора по тем статьям, которые, как вы утверждаете, изложены в бу­маге, что вы мне прислали, я буду говорить только о содер­жании, которое вы должны выплачивать Катрин, совершен­но определенном обязательстве, взятом вами во время моей женитьбы, когда ваше состояние было уже так же расстрое­но, как и теперь. Поэтому замечу вам, что для такого челове­ка, как вы, привыкшего к коммерческим сделкам, и кото­рый, следовательно, должен понимать значение обяза­тельств, вы действовали в отношении меня весьма легко­мысленно. Действительно, зачем предлагать мне то, что вы не хотели мне давать? Бог свидетель, однако, что, женясь на вашей сестре, я имел более благородное чувство в душе, не­жели деньги! Кроме того, вы должны помнить, что это во­прос, который я лично даже не хотел обсуждать; но поско­льку обязательство было взято, я счел себя вправе на него рассчитывать; отсюда мои затруднения.

Я изложу вам наше положение с полной откровенностью и предоставлю вам судить о нем! После нашего возвраще­ния во Францию Барон, чтобы дать мне занятие, поручил мне управление частью своих имений, кроме того, он мне предоставил сумму в ...(сумма не указана) на обзаведение и содержание семьи; естественно, в эту сумму входили и пять тысяч Катрин. Те­перь, поскольку этой суммы нам недоставало с крайне огор­чительным постоянством, а я не хотел ни в чем ограничи­вать комфорта, к которому привыкла моя славная Катрин, и так как щедрость барона де Геккерна мне это позволяла, я затронул капиталы, которые были мне доверены, рассчиты­вая позднее покрыть дефицит, когда ваши дела позволят вам уплатить задолженность, в чем, впрочем, Жан неодно­кратно меня заверял, и вот в качестве утешения я получаю отчет о состоянии ваших дел. Мое положение становится крайне затруднительным. Что же я должен делать? Не могу же я послать этот отчет в Вену, поскольку я всегда заверял Барона, во всех моих письмах, что ваши дела идут лучше и что, следовательно, мне заплатят, потому что вы должны не сестре, а Барону, который все время выплачивал ей содер­жание, так что до сих пор она еще никогда не ощущала по­следствий вашей неаккуратности.

Признаюсь вам откровенно, что мой здравый смысл от­казывается понимать, как можно сохранять поместья, когда они столь непомерным образом заложены и перезаложены? Не знаю, любезный друг, как вы ведете дела в вашей стране, но мне прекрасно известно, что во Франции, чтобы спасти остатки подобного состояния, был бы только один способ: продать. Действительно, помимо того, что вы живете в по­стоянных хлопотах и беспокойстве, основная часть ваших доходов уходит на уплату процентов.

Я даю вам совет, потому что вижу по вашему собственно­му отчету, что он выполним, поскольку вы продали Никули­но — вы можете продать и остальные земли. Но прежде все­го, любезный Димитрий, не поймите превратно размышле­ния, которыми я заканчиваю свои советы: я знаю хорошо, что вы живете в трудах и беспокойстве с единственным и благородным желанием придти на помощь братьям и сест­рам и что, несмотря на это, вам не удается достигнуть благо­приятных результатов. Боюсь, что все это происходит от неправильно понятых стараний ведения дел.

Я не хочу брать в качестве примера того, что можно видеть на землях, купленных Жаном. Он мне двадцать раз рас­сказывал, что его имение приносит ему тридцать с чем-то тысяч рублей дохода в год! Это увеличение 100 на 100 — я видел эту цифру в письмах, адресованных Катрин в период этой продажи (тогда как эта земля давала только от 12 до 15 тысяч рублей, когда она была в ваших руках), — может быть только следствием хорошего управления. Но я ставлю себя на ваше место и утверждаю, что с самым наилучшим усердием в мире почти невозможно успешно заниматься своими имениями и одновременно иметь на ходу такое предприятие, как ваше.

Не могу не возвратиться опять к тому же вопросу: полное прекращение вами присылки денег. Если бы это было вам фактически невозможно, я бы не настаивал, но ваш отчет до­казывает мне обратное. Я вижу в статье «обязательные расходы» 10 ООО рублей для моего отца (Л.Геккерна), нет ничего более справедливого, затем в статье «содержание отдель­ным лицам — 27 500 рублей» значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, что­бы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь, потому что, поймите, Бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что ку­пить себе шпилек! А так как я прекрасно знаю, что вы слиш­ком справедливы, чтобы не понимать, насколько обоснован­ны мои требования, я вам предлагаю соглашение, которое могло бы устроить всех. Что помешало бы вам, например, в обмен на официальную бумагу от вашей сестры, по которой она бы отказывалась от отцовского наследства, признать за нею сумму в...(сумма в подлиннике не указана) как спорную между вами, а затем включить ее в число ваших кредиторов. В случае если для доведения этого дела до конца нам понадобился бы представитель в России, князь Лев Кочубей, с которым я остался в дружеских отношениях, взялся бы, я в этом уверен, вести с вами перего­воры. Таким образом, вы обеспечите будущее Катрин, что я в настоящее время не могу ей гарантировать; я не имею даже возможности сделать в ее пользу завещание, не имея еще ни­чего положительного, лично мне принадлежащего. Мой отец (Дантес-старший), слава Богу, здоров; он мне предоставляет только квартиру и стол; Барон, будучи в отношении нас неизменно щедрым, — остается хозяином капитала, так что если меня не станет, что, надеюсь, не случится, но что возможно, Катрин будет всецело зависеть от опекунов моих детей.