После свадьбы жили хорошо

А все, что было живым вокруг — и папоротники, и солнечные пятна, и лужи, звуки и запахи, — словно бы отодвинулось от нее. Пустота ощущалась вокруг Капитолины. Почти осязаемая пустота.

Варвара на минуту замерла, оцепенев. Что-то непонятное происходило перед ее глазами. Что-то необъяснимое. Человеку, сидевшему на поляне, был совершенно безразличен окружающий мир; все живое, дышащее; движущееся было никчемным. Потерявшим значение и цену.

Варвара не подозревала, что так бывает. Она жалела Капитолину, сострадала ей, но никогда и вообразить не могла, что отчаяние бывает таким страшным.

Значит, все это время — от прошлой зимы и до осени, почти целый год, — пустота окружает Капитолину. Пустота и отчаяние. Вот почему Капитолина не разговаривала ни с кем! Вот почему шептала что-то про себя, и плакала, и вешала на магазинные двери замок…

Неужели нельзя помочь Капитолине? Неужели нельзя вылечить ее, оживить?

«Ну, помогите же, помогите!» — мысленно сказала Варвара деревьям, папоротникам, черной земле и сама сделалась этой мягкой землей, сделалась березовым опаленным листом, качавшимся в воздухе, сделалась птицей на закрученном стебле папоротника.

Ничто не изменилось.

Жила земля, спокойно жили древесные корни в земле, и текучий воздух, теплый пополам с холодным, и листья, плывущие в этом воздухе. Но вокруг Капитолины по-прежнему была пустота, было отчаяние, пусто и мертво смотрели глаза Капитолины.

Тогда Варвара бросила наземь авоську и пошла к продавщице.

Варвара шла, и стебли папоротника ломались под ее ногами. Она не знала, что сделает сейчас, что скажет. Она бессильна была, немощна и бессильна; она даже не понимала до конца, что происходит с Капитолиной. Только знала, что нельзя не подойти.

— Теть Капа…

Капитолина очнулась, медленно подняла голову, но смотрела на Варвару, не узнавая ее.

— Варька?.. — наконец проговорила она неуверенно. — Варька… Господи, откуда ты…

— Пойдемте, теть Кап…

— Мне померещилось, что это вроде не ты. Взрослая женщина какая-то. Смотрю, нет, Варька… Хорошо, что пришла. Даже не понимаешь, как вовремя ты пришла…

— Отчего же? — сказала Варвара. — Понимаю. Пора магазин открывать.

7

— Заказ выполнен, — объявила Варвара, шваркнув авоську на кухонный стол. — А почему дымом пахнет? Ты курила?!

— Да нет же, отстань.

— Курила! И где-то спички взяла!

— Ну, я сбегала на коммутатор, — неохотно призналась мать.

— Снова? Тебе ж запретили названивать, людей отрывать от дела!

— Я не названивала.

— Только за спичкой бегала, да?

— За спичкой.

— Как не стыдно врать!

— Я только спросила у Веры Анатольевны. Пойми, я же волнуюсь. Отец давно вернуться должен, а его нет… И машины несутся на аэродром. Беспрерывно какие-то машины.

— Ну и что?

— Я волнуюсь.

— Волнушек не хватит. Всякий раз волнуешься, когда у отца полеты… Хоть бы разок посидела спокойно!

— Варвара!.. В общем, я сбегаю еще на коммутатор.

— Не надо, мам. Бери соль, принимайся за рыбу… А то перейдет в другое качество.

— К дьяволу рыбу! Сбегаю, вдруг узнаю что-нибудь.

— А я не пущу, — сказала Варвара.

— Пусти.

— Не пущу.

— Да не могу я, не могу!.. — закричала мать. — Предчувствие у меня дурное, никогда такого не было! Ты этого не поймешь… Никогда не поймешь, что можно годами мучиться… Ждать, ждать… И вдруг такое предчувствие… Сиди здесь! Из дома — ни шагу! Я быстро вернусь.

— Подожди, — сказала Варвара.

— Чего ждать?

— Ну, просто подожди.

Варвара сняла с табуретки тазик, наполненный рыбой. Вытерла крышку. Села, сложила руки на ободранных коленках. Посмотрела на мать.

Матери почудилось, что зрачки в глазах Варвары мерцают, то расширяясь, то суживаясь, будто невидимая лампа качалась перед ее лицом. В последнее время все чаще и чаще такие глаза у Варвары. Задумывается, и вроде бы всерьез… Смешная, жалкая, нелепая Варька. Снова пробует что-то понять. Хочет разобраться во взрослой жизни… Что ты поймешь, что почувствуешь?

— Мам!..

— Да?

— Мам, у него все в порядке.

Мать рывком сдернула пальто с вешалки, одевалась, не попадая в рукава. Мелочь, бренчала в карманах.

— Мам!..

— Ну, что ты знаешь?! Откуда ты знаешь?!

— Все в порядке, — убежденно сказала Варвара. — И все будет хорошо, поверь мне.

ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ — ЛЮБОВЬ?

1

Дали третий звонок. По внутренней трансляции Розочка Балашова, ведущая сегодня спектакль, говорит быстро и монотонно: «Товарищи актеры, первая картина! Товарищи актеры, занятые в первой картине, просьба — на сцену!» Похоже, будто Розочка Балашова объявляет трамвайные остановки. И ее кондукторский голос, механически хриплый, потрескивающий, одинаково бесстрастно раздается в артистических гримуборных, в коридорах, на лестнице, в буфете, в кабинетах директора и главного режиссера.

Потом Розочка включает сцену, и в динамиках слышен докипающий, неожиданно близкий гул зрительного зала. Наверное, никто из зрителей не предполагает, что вот эта разноголосица, стук откидываемых кресел, звон упавшего номерка, смех, кашель — вся эта увертюра, исполняемая зрителями, звучит сейчас по всему громадному зданию театра, по всем его этажам. И актеры, что стоят на выходе, бегут за кулисы, гримируются, жуют черствые бутерброды в буфетике, курят на лестнице, — все актеры ее слушают. Они продолжают говорить, думать о своем, торопиться, но эта музыка уже проникла в них, неощутимо заполнила их, и теперь они будут чувствовать ее непрестанно, сквозь все остальные переживания. Спектакль пошел…

Спектакль старый. Вернее, играли его немного, но успеха он не приобрел, и теперь его пускают раза два в месяц, непременно по субботам и воскресеньям. Главный администратор Лев Левыч знает свое дело. В понедельник назначит «боевик», пулевой спектакль, на который билетов не достать, а в субботу даст самый плохонький. В субботу некуда деться зрителю, посещает волей-неволей…

Оформление спектакля модное. Сцена открыта, вместо занавеса наискось протянута рыболовная сеть. Оркестровая яма укрыта голубым нейлоном, изображающим водный простор. Справа и слева поставлены треугольные бакены. Двое рабочих уже сидят в кулисах, дергают за веревки — бакены раскачиваются, как на волнах, пускают в зал игривые зайчики. Создают настроение.

А в сумеречном, прохладном, наливающемся темнотой зале смолкает разноголосица, пустеют проходы, замирает беготня. Лишь в одном месте, в пятом ряду, небольшая кутерьма. Это главный администратор Лев Левыч, заикающийся красавец, блестя лакированными волосами, смутно белея напудренным сухим лицом, быстро и деловито гонит каких-то мальчишек с незаконно занятых мест и, усмехаясь покровительственно, усаживает в кресла взволнованного автора пьесы и его молодую жену.

2

Сегодня Лера чуть не опоздала на спектакль. В Ховрине, в новом районе, где она живет, еще мало транспорта. Туда, на край города, ходят только автобусы. Лера прождала в очереди полчаса, но автобусы шли переполненные, не открывали дверей; такси в разгульный воскресный день тоже не попадались. Лера выскочила на середину проспекта и голосовала подряд всем машинам — легковым и грузовым. «Запорожец» с буквой «р» на ветровом стекле затормозил, тарахтя; Лера прыгнула в низенькое, неудобное, как детский стульчик, сиденье, сказала, задыхаясь: «Хоть куда-нибудь поближе к центру…» Хозяин «Запорожца» все поглядывал на пассажирку, строил куры. «На свиданье опаздываешь?» Если бы Лера ответила, куда опаздывает, не поверил бы. Сидела в «Запорожце» не ведущая актриса — страшненькая девчонка с бледным и прыщавым личиком, поправляла шарфик на голове и запахивала вытертую, старую шубку из стриженой овчины, запахивала и придерживала рукой.