После заката

Уилла нагнулась к Генри, и тот слегка отшатнулся, словно у нее воняло изо рта.

– Я пошла сюда за Дэвидом только по одной причине: скоро это место снесут к чертовой матери! Или слова «бульдозер» и «бойный шар» вас тоже расстраивают, Генри? Уж их-то вы способны осознать?!

– Заткните ей рот! – приглушенно вскрикнула Рут.

Уилла, сверкая глазами, наклонилась к ней вплотную.

– И когда это место сровняют с землей, а грузовики развезут обломки станции – вот этой самой древней станции, на которой вы сидите, – что тогда? Куда вы денетесь?

– Оставьте нас в покое! – взмолился Генри.

– Генри, вы как та слепая проститутка, что не видит ничего дурного в своей профессии. Отрицанием делу не поможешь.

Урсула Дэвис, с первых минут невзлюбившая Уиллу, выпятила подбородок и шагнула вперед.

– Вот пристала, дура неуемная! Пошла отсюда!

Уилла резко развернулась.

– Да вы что, не понимаете? Вы умерли, мы все умерли, и чем дольше мы тут просидим, тем сложнее будет выбираться!

– Она права, – сказал Дэвид.

– А кто это тут подвякивает?! – прорычала Урсула, высокая, пугающе красивая женщина лет сорока. – Молчи в тряпочку, подкаблучник хренов!

Дадли опять издал протяжный ишачий вопль, а Райнхарт зашмыгала носом.

– Вы расстраиваете пассажиров! – вмешался до сих пор молчавший Рэттнер, невысокий проводник с вечно виноватым лицом.

Дэвид моргнул, и станция на миг погрузилась во тьму; у Рэттнера не было половины головы, а уцелевшая часть обгорела дочерна.

– Станцию снесут, и вам некуда будет податься! Некуда… мать вашу! – закричала Уилла, кулаками размазывая по лицу слезы. – Ну почему вы не хотите пойти с нами в город?! Мы покажем вам дорогу. Там хотя бы есть люди… и свет… и музыка!

– Мамочка, я хочу послушать музыку, – сказала Пэмми Эндрисон.

– Тихо! – осадила ее мать.

– Если бы мы умерли, мы бы это заметили, нет? – вставил Биггерс.

– Он дело говорит, сынок, – сказал Дадли, подмигивая Дэвиду. – И что, по-твоему, с нами случилось? Как мы умерли?

– Я… не знаю. – Дэвид поглядел на Уиллу; та лишь пожала плечами.

– Тут какое дело, – опять заговорил Рэттнер. – Поезда сходят с рельс. Такое случается… Хотел сказать «часто», но нет, вообще-то это большая редкость даже в здешних краях, где вся железнодорожная система нуждается в серьезном ремонте. И все же время от времени на некоторых узлах…

– Мы падали, – сказала Пэмми Андерсон.

Дэвид посмотрел на нее – посмотрел внимательно, – и увидел трупик с обгорелыми волосами; красное платьице превратилось в истлевшие лохмотья.

– Доолго-предолго па-адали, а потом… – Она издала горловой рык, сложила вместе ладошки и тут же раскинула их в стороны: на детском языке жестов это явно означало взрыв.

Она хотела сказать что-то еще, но тут мать без предупреждения влепила дочери затрещину – да такую крепкую, что показались зубы, а из уголка рта вылетела слюна. Пэмми секунду стояла с разинутым ртом, ошарашенно глядя на мать, а потом протяжно завыла на одной ноте. Звук этот был еще невыносимее, чем монотонное пение, которым девочка сопровождала игру в классики.

– Что я тебе говорила про вранье, Памела?! – закричала Джорджия Эндрисон, хватая дитя за руку с такой силой, что ее пальцы почти целиком вдавились в плоть.

– Она не врет! – вступилась за девочку Уилла. – Наш поезд сошел с рельс и упал с обрыва! Да, я наконец вспомнила, и вы тоже! Правда? Правда ведь? У вас на лице написано! Я же вижу!

Даже не поглядев на Уиллу, Джорджия наотмашь ударила ее по лицу. Другой рукой она по-прежнему трясла дочку. Дэвид видел то ребенка, то обугленный трупик. Что же именно загорелось? Теперь он вспомнил, как поезд летел в пропасть, но откуда начался пожар? Он не помнил – возможно, потому что не хотел вспоминать.

– Что я тебе говорила про вранье?! – вопила Джорджия Эндрисон.

– Что врать нехорошо, мамочка! – выдавила Пэмми.

Мать утащила ее в темноту. Оттуда еще долго доносился тот же пронзительный вой на одной ноте.

На миг повисла тишина – все прислушивались к крикам Пэмми. Уилла наконец повернулась к Дэвиду.

– Ну как? Тебе хватило?

– Да, – ответил он. – Идем отсюда.

– Флаг вам в руки, барабан на шею, топор в спину и электричку навстречу! – многословно выругался им вслед Биггерс, и Дадли испустил очередной ослиный йодль.

Дэвид повел Уиллу к двойным дверям, в которых по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, Фил Палмер. Тогда Дэвид отпустил руку подруги и подошел к Хелен: та сидела в углу и раскачивалась из стороны в сторону. Она подняла на него растерянный взгляд и едва слышно прошептала:

– На ужин опять рыба…

– Может быть, не знаю, – ответил он. – А насчет вони – ваша правда. Воняет черствыми крекерами. – Он обернулся; несколько человек глядели им с Уиллой вслед из темноты, нарушаемой лишь тусклым лунным светом, который при большом желании можно было принять за свет флуоресцентных ламп. – Так, кажется, пахнет в помещениях, которые долго пустуют.

– Катись отсюда, щенок, – сказал Фил Палмер. – Иди пой в другом месте, здесь тебя никто не слушает.

– Я уже понял, – отозвался Дэвид и вслед за Уиллой вышел в лунную ночь.

Вдогонку им несся скорбным шелестом ветра голос Хелен Палмер:

– Не понос, так золотуха…

Они вернулись к бару «26». За ночь они прошли добрых девять миль, но Дэвид не устал. Видимо, привидения не только не испытывают голода и жажды, но и не устают, рассудил он. Да и ночь была уже другая: в небе новеньким серебряным долларом сияла полная луна, а асфальтированная стоянка перед баром пустовала. Сзади, на гравийной стоянке, было несколько фур, одна из которых – с зажженными фарами – сонно урчала. Вывеска над дверью теперь гласила: «УЖЕ В ЭТИ ВЫХОДНЫЕ – ГРУППА «ПОЛУНОЧНИКИ». ПРИХВАТИТЕ ДЕВЧАТ, НЕ ЖАЛЕЙТЕ ДЕНЬЖАТ».

– Какая прелесть, – сказала Уилла. – Сводишь меня на концерт, Гроза Волков? Я ведь твоя девчонка?

– Конечно, – ответил Дэвид. – Вопрос только, что нам делать до тех пор? Бар-то закрыт.

– А мы все равно туда проберемся.

– Заперто же!

– Это как посмотреть. Ощущения плюс ожидания, помнишь?

Дэвид кивнул и потянул ручку: дверь отворилась. Запахи в баре стояли прежние, только теперь к ним примешивался приятный хвойный аромат какого-то моющего средства. На сцене было пусто, над барной стойкой торчали ножки перевернутых табуретов, однако неоновая вывеска в виде гор Уинд-Ривер горела – то ли работники бара забыли ее выключить, то ли Дэвиду с Уиллой просто так захотелось. Скорее, последнее. Безлюдный танцпол казался огромным, и зеркало во всю стену усиливало это впечатление. В темных отполированных глубинах сияли перевернутые неоновые горы.

Уилла набрала полную грудь воздуха.

– Пахнет пивом и духами, – заметила она. – Обалденно!

– Это ты обалденная, – сказал Дэвид.

Она повернулась к нему.

– Тогда скорей меня поцелуй, ковбой!

Дэвид поцеловал ее на краю танцпола. Прислушавшись к своим ощущениям, он решил, что ставить крест на занятиях любовью еще рано. Да, определенно рано.

Уилла поцеловала его в уголки рта и отстранилась.

– Найдется четвертак для музыкального автомата? Хочу потанцевать.