Последнее дело капитана Дымова. Белая версия. Умрут не все…

Кое-как добравшись до комода, наплевав на брезгливость, он вынул грязную простыню из ящика и, оторвав кусок, туго перемотал голову. От такого поворота событий, боль, оторопев, слегка отступила, но осознав, что человек больше не предпринимает попыток по её устранению, вновь принялась грызть такое сладкое на вкус серое вещество.

Поняв, что мера не принесла должного результата, Егор проковылял в ванную, и с трудом раздевшись до пояса, включил воду. Тугая струя горячей воды, почти кипятка, ударила сначала в затылок, а потом когда он чуть повернул голову и в больной висок.

Несказанно удивленная таким насильем боль отпрыгнула вглубь черепа, Егор, не давая ей опомниться, покрутил кран и вот в лицо бьет не кипяток, а ледяной холод.

Терпеть, терпеть, всё, нет сил…

Снова движение кистью и вновь жар, потом опять холод, и опять жар и так много раз, пока проклятая гадина оккупировавшая голову не сдохнет.

Через долгие пятнадцать минут, Егор выпрямился. Боль и вправду вроде как унялась, он осторожно покрутил головой – кажись порядок. Только он чувствовал – это ненадолго. Боль, поселившаяся в голове, похоже, не собиралась так просто сдаваться, и вскоре планировала вернуться на прежние, с таким трудом отбитые у нее, позиции. Кое-как вытершись майкой, Егор швырнул её в угол. Натянул водолазку и вернулся в комнату. Чувствовал он себя, несмотря на отступившую боль прескверно: слабость, дрожащие руки и липкий, покрывающий тело, пот.

Нет, с этим надо что-то делать и со слабостью и с болью, и делать прямо сейчас. Хрен с «Вялым», хрен с этими убийствами, хрен со всем миром, работой и Людмилой тоже.

С тоской посмотрев на севший смартфон, он снял со стены радиотрубку, решая кому позвонить первому. Взглянул на часы – самое начало седьмого. Ладно, сначала в отдел. Набрал номер – долгие гудки. Отбой. Набрал номер Людмилы.

– Алло, – голос совсем не сонный.

– Это, я, – от её равнодушного тона сердце сбилось с ритма, а в грудь словно вонзили тупую иглу.

Трубка ответила молчанием, он слышал только её ровное дыхание.

– Я… – начал он и потер грудь, дышать было почти невозможно, – я в командировку еду, – после паузы, справившись, наконец, с непослушным сердцем, продолжил он, – на пару дней.

– Хорошо, – Людмила замолчала.

– Ладно, тогда пока, – через силу вымолвил Егор.

– Пока, – холодно и равнодушно ответила она и положила трубку.

Бл..ь, бл..ь, бл..ь! Даже не спросила – куда еду, когда вернусь. Тон это, равнодушный, будто не с мужем говорила, а с соседом, случайно встреченным во дворе и обратившимся с незначительным вопросом. Он глухо завыл от тоски. Вновь вернулась боль, и громко затопала в виске, проторяя дорогу к глазу.

Егор лихорадочно начал тыкал пальцами в кнопки, пока боль не завладела им полностью, и он мог ещё соображать. Только бы Родион был на месте.

– Родя, здорово, братуха, – зачастил он в трубку, – как сам, как дети, как дрожащая половина?

Родион откликнулся густым смехом на его шутку.

– Нормалек, брат. Сам-то, как? Голос что-то у тебя нехороший, случилось что?

– Да, блин, брат, понимаешь, башка последнее время болит – спасу нет. Вот сейчас, сил нет, слабость и вообще… На три денька на матрасы залечь хочу. Прикроешь?

– Вопросов, нет, больничку выпишу, только… С головой не шутят, может заглянешь?

– Никак, брат, сил нет, отлежусь и…

– Ну, смотри… А скажи-ка, боль какая – острая там, тупая? По голове случаем не били?

– Такая, знаешь, дикая, в левой части и в глаз отдает, а по голове, нет, давно не били.

– Х-м, – задумчиво протянул товарищ, – еще какие симптомы, кроме боли?

– Это важно? – Почти простонал Егор.

– Важно, Егорка, важно. Так, какие?

– Слабость, усталость постоянная, засыпаю плохо. Как-то так.

– Я не хочу тебя пугать, но зашёл бы ты ко мне, анализы сдал, кое-чем бы тебя просветил, проверил бы, надолго не задержу, пара часиков, а? Голова это такой орган… Да и симптомы так себе.

– Да знаю, знаю, голова не жопа – завяжи, да лежи, – через силу отшутился Егор.

– Ну…

– Брат, не могу сейчас говорить, – Егор еле сдерживался, чтобы не закричать, боль набирала обороты, а ему еще в отдел звонить и складно врать, – загляну через недельку.

Он отключился и начал быстро набирать номер отдела.

– Ваня, ты? Слушай, я приболел… Нет, ничего серьезного, так… Но, я на пару дней больничный взял… Да пошел он в жопу этот следак, и шеф вместе с ним… Всё, я сказал, всё! Послезавтра, край в четверг я на месте… Всё, всё, всё. Шефу я сам отзвонюсь. Его, всё равно сейчас нет. Бывай.

Егор выдохнул и силой брякнул трубкой о кровать, боль была невыносима.

Мать твою так, да что с ним?

Пошатываясь, он поднялся и добрел до серванта. Где-то здесь была аптечка – терпеть боль не было сил, надо ее чем-то заглушить.

Аптечки не было, превозмогая боль в голове и в сердце, и почему-то приступы удушья, он обшарил всю квартиру, но лекарств не было, если не считать за оные пачку дешевых презервативов.

Зато нашел кое-что поинтересней. Прозрачный пакетик размером с пол-ладони набитый какой-то травой – рыхлой, неприятного зеленовато-бурого цвета и с характерным сладковато-дурманящим запахом. Пакетик был не слишком удачно прикреплен скотчем к днищу комодного ящика.

Кто его спрятал? Размышлять над тем, кто заныкал наркотик, мешали путающиеся от боли мысли. Ладно, с этим он потом разберётся.

Вариант? Не вариант? Где-то он слышал или читал, что трава помогает от головной боли. Попробовать, а чего ему терять?

На подгибающихся ногах Егор добрался до пальто, выковырял из кармана пачку сигарет. Волны боли накатывали на него морским приливом, с каждым разом становясь все сильнее. Дрожащими пальцами достал сигарету, распотрошил ее на колени, зубами выдернул фильтр, сплюнул прямо на пол.

Опыт забивания косячков у него был, по малолетству баловался, вместе с все тем же Гошей и парой дворовых дружков. Правда в отличие от остальных травка его не забирала и вместо веселого прихода или грустняка, он получал красные, словно у кролика альбиноса глаза и нос полный соплей.

Егор свернул сигарету, правда, не с первого раза. Самокрутка ходила ходуном в кривящихся от боли губах. Пальцы дрожали, ломая спичку за спичкой, но Егор справился. Сладковатый дым потек в него, как холодная струйка воды в пересохшее горло бедуина.

Вскоре, боль сдалась, не в силах справится с дурманом и, о чудо, сначала отступила, а потом и вовсе исчезла.

Егор облегченно откинулся на кровать. Оказывается счастье, это когда боль, грызущая почище голодных волков, уходит. Сразу и дышать становится легче, и дрожь исчезает, и тело перестает ежеминутно покрываться холодным, липким потом. Незаметно для себя Егор уснул.