Последнее дело капитана Дымова. Белая версия. Умрут не все…

Она наклонилась и коснулась его губ своими. Он плюнул на все и жадно приник к ней. Губы ее, сухие и горячие, раскрылись, и Егор утонул в них и в бездонных глазах, которые она не закрыла. Левая ладонь его, в плотную ткань халата, правая обхватила хрупкое запястье прижатой к его лицу руки. Тонкие пальцы переплелись с его и…

Ольга резко отшатнулась, выпуская его руку. Отступила на шаг, дрожащими пальцами заправила выпавшие пряди, и, отодвинувшись от него еще на шаг, сказала:

– Извини… те.

Егор всё понял, шевельнул пальцами, тонкий ободок обручального кольца отразил тусклый свет лампы.

– Не надо, не извиняйся. Это я должен. – Он замолчал, не зная, что сказать. – Я пойду.

– Иди… те. – Она не смотрела на него.

Он видел, как по её щеке скользит одинокая слеза.

Егор поднялся, слабость куда-то ушла, словно испугавшись нахлынувших на людей чувств. Он шагнул по направлению к двери, Ольга отодвинулась, освобождая ему дорогу, хоть и так стояла, не загораживая выхода.

Егор прошел мимо, напоследок втянув в себя исходивший от Ольги запах. В спину неслось из магнитофона:

А может быть и не было меня – молчи.

И сердце без меня само стучит.

И рвутся струны сами собой.

Как будто обрывается свет,

А может быть и нет…

А может быть и нет… 3

У самой входной двери, когда пальцы обхватили дверную ручку, он обернулся. Ольга стояла спиной к нему, ссутулившись и, он видел в оконном отражении, крепко сцепив пальцы на вороте халата. Егор вздохнул и, отвернувшись, потянул на себя дверь.

3

Пикник – А может быть и не было меня.

– Стой, – голос сухой и безжизненный, словно старый папирус.

Он замер, боясь повернуться и увидеть её слёзы.

– Ты не думай, что я так на каждого бросаюсь, нет. Просто… – голос дрогнул.

Егор молчал, вслушиваясь в тишину за спиной, ожидая услышать всхлипы.

– Я не думаю что…

– Подожди, – она прервала его, голос был тихим и твердым, – я хочу, что бы ты знал, такого у меня еще не было. Просто… Просто, ты показался мне таким одиноким и потерянным. Я… словно почувствовала в тебе родственную душу.

– А может, это материнский инстинкт взыграл, – каждое ее слово было пропитано горечью и безнадегой.

– Не надо… – он хотел сказать, что не надо перед ним оправдываться, но она снова перебила его.

– Надо. Ты выслушаешь и уйдешь, а мне станет легче. Может быть станет. Я так устала от одиночества и этой квартиры, от вечной зимы. Зимы даже летом. Это этой стужи, стужи снаружи и стужи внутри.

Слова тяжелыми камнями били его в спину. Егор не был виноват перед ней, но чувствовал себя виноватым, словно посулил что-то ребенку, а потом обманул.

– А, ты… А, я… Я на секунду уверилась, вот он тот единственный, долгожданный… Кольца я не заметила, прости. Я говорю глупости, извини, извини и уходи, уходи…

Голос прежде твердый, начал дрожать.

Он все-таки обернулся. Она смотрела прямо на него. Он отпустил дверную ручку и шагнул к ней. Она замотала головой, но шагнула на встречу. Пряди волос упали на лицо, сквозь них лихорадочно блестели глаза. Он снова сделал шаг. Ближе, еще ближе, еще…

Егор видел только ее лицо, а потом только глаза. Широко распахнутые, светившиеся затаённой надеждой, тоской, болью, ожиданием и страхом пополам с желанием.

Ольга почти упала в его объятья. Он сжал ее хрупкие плечи, уткнулся лицом в пахнущую земляникой шею и замер, опускаясь в омут нежности. А она все гладила его по голове и что-то шептала.

Сознание его, привыкшее фиксировать окружающую обстановку, отметило, как магнитофон выдал новую порцию лирики:

…Сказку не придумать, счастье не украсть

Кто потом поможет нам с тобой упасть?

Видишь, как за нами рушатся мосты

Остается пыль на словах пустых.

Ты слушаешь шепот неведомых слов.

И кружится голова…

Дай себя сорвать

Дай себя сорвать… 4

Егор гладил ее по плечам, по тонкой спине, ловя губами земляничную кожу. Ольга плакала и смеялась одновременно.

– Иди, – выдохнула она, – иди, иначе я умру. Уходи! Умоляю, уходи!

Он еле оторвался от нее, наверно с таким трудом снедаемый жаждой отрывается от недопитого стакана, или голодный младенец от материнской груди.

– Иди. – Она толкнула его в грудь слабым кулачком, одновременно другой рукой, цепляясь за его плечо.

– Уходи! – Почти простонала она.

Егор с трудом заставил себя разжать пальцы, держащие ее плечо и, рванулся к входной двери. На пороге обернулся. Ольга сидела на полу, подобрав под себя ноги и привалившись плечом к стене. По ее щекам текли слезы.

– Я вернусь, слышишь, я вернусь.

Хлопнула дверь за спиной, а в ушах все стоял усталый с хрипотцой голос, доносившийся из старенького кассетника:

…Мы, как трепетные птицы

Мы как свечи на ветру

Дивный сон еще нам снится,

Да развеется к утру.

Нет ни сна, ни пробужденья

Только шорохи вокруг,

Только жжет прикосновенье

Бледных пальцев нервных рук… 5

Егор вывалился в ночь и побрел прочь от дома.

2.

Голова слегка прояснилась, Егор чувствовал себя почти в норме и даже почти не мёрз.

Он знал – надо торопиться. Вялого обязательно надо найти, желательно сегодня. Смерти отделяли друг от друга четкие временные промежутки. Три смерти. Одна за другой, с промежутками в пять дней. А кто может поручиться, что не будет четвертой, пятой, десятой? Вот именно, никто. Егор, по крайней мере, точно бы не поручился. Через двое суток наступит тот самый пятый день. Значит, стукачка надо найти сегодня, край завтра и трясти его пока не расколется до самой задницы и не выложит всё что знает. Но, вот не факт, что он замешан в этом деле, да вообще хоть что-то знает. Кто он? Обычный нарик, плотно подсевший на дурь и которому осталось жить от силы лет пять. Качай, качай его. Как он может быть с этим связан? Сатанисты, ритуалы и Гоша – наркоман со стажем, который за дозу мать родную продаст. Не сходится. Зачем ему впрягаться в мокруху, за которую пожизненное светит. Мать то он, конечно, продаст, но убивать не станет. Зассыт, он всегда ссыкливым был, еще, когда район на район бодаться ходили, он позади всех держался, а то и слинять норовил. Качай, качай его Слон, качай».