Последнее испытание

Пинки, впрочем, не требует от деда, чтобы он изменил существующий порядок вещей. Она просто хочет сказать, что будет очень тосковать по нему. Старик берет руку девушки в свои.

– Очень мило с твоей стороны, Пинки, сказать такие слова. Но сегодня, похоже, этого не случится, так что можно не беспокоиться.

Пинки внимательно вглядывается в Стерна. У нее такие красивые зеленые глаза! Согласно семейной легенде, она унаследовала их от Клары. Однако сейчас, сидя в маленьком кафе в Буэнос-Айресе, Стерн понимает, что у Пинки глаза его матери – просто они похожи по цвету на глаза его первой жены.

– Ты боишься, дед?

– Умереть? Мне очень нравится жить, и уходить мне очень не хочется, Пинки. Но я не уверен, что это можно назвать страхом. Конечно, сейчас я чувствую себя немного комфортнее, поскольку получил ответ на вопрос, из-за которого сюда приехал. Понимаю, это было эгоистично с моей стороны.

– Что ты имеешь в виду?

– Я пришел к выводу, что предпочел бы прожить мою жизнь, ту, которую прожил, нежели ту, которую прожил Кирил – с его Нобелевской премией и всем прочим.

– Ясен пень, – заявляет Пинки, для которой все просто – в качестве деда она однозначно выбрала бы Стерна, тут нечего и думать. Но вопрос, которым задавался Сэнди, гораздо сложнее, чем понимает его Пинки. Как-то раз Марта, которой предстояли очередные ночные бдения из-за необходимости готовиться к одному из сложных перекрестных допросов, словно бы невзначай сказала:

– Я в самом деле ошиблась в выборе профессии. Юриспруденция – это не мое.

Услышав такие слова от дочери, Стерн оцепенел. Он испугался, что увлек ее куда-то не туда, тем самым лишив ее возможности избрать для себя другую, лучшую судьбу.

– Как так? – спросил он.

– Мне надо было заниматься наукой, – ответила Марта. Став студенткой колледжа, Марта посматривала в сторону медицины, как и ее старший брат, и всерьез думала о поступлении в медицинский вуз. У нее были способности, даже, может быть, более выраженные, чем у Питера. Но в отцовском доме она приобрела желание и умение отделять правильное от неправильного, правду от лжи, и в конце концов отдала предпочтение политической теории. Правда, потом ее интерес все же сместился в сторону юриспруденции.

– В нашем мире именно наука – это средоточие правды, – сказала она в тот вечер. – Когда-то главным для нас была религия или философия. Теперь эта роль перешла к науке. Именно она дает нам возможность познать, зачем мы существуем на этой земле.

Стерн тогда сразу же понял, почувствовал, что его дочь права – как только она произнесла эти слова.

– Я вовсе не отрицаю значения вклада Кирила в науку, – поясняет Стерн, обращаясь к Пинки, – даже если он сильно преувеличен. Вполне может быть, что те открытия, к которым он так или иначе приложил руку, будут критически важными для человечества на протяжении следующего века – или даже дольше. О моей работе такого никогда не скажут. Но одна из трагедий Кирила состоит в том, Пинки, что он имеет редкий дар как врач, именно лечащий врач. Я говорю это тебе, исходя из собственного опыта. Та часть Кирила, о которой постоянно говорят Иннис и Донателла, а именно его талант убеждать других в людей в том, во что он сам хочет верить, дает ему уникальную способность задействовать в лечении психологический фактор. Он мог бы быть каким-нибудь гуру или шаманом, ради встречи с которым люди готовы были бы ехать за тысячи миль. Но таким людям не дают Нобелевские премии, и потому, очевидно, он всегда оценивал себя не как какого-то там целителя, а гораздо выше. И вот что я понял, Пинки. Даже если бы Кирил на самом деле заслуживал все те награды и почести, которых он был удостоен, ясно, что где-то в душе он все же чувствует неудовлетворенность своей жизнью. Взять, к примеру, всех его любовниц. Не признак ли это неутоленной страсти ко всеобщему признанию – как к самоцели? Как ни крути, Пинки, но даже если мы все свои жизненные силы расходуем на помощь другим и даже если мы нуждаемся в любви других людей, мы все, по сути, сосуществуем сами с собой. И, понимая это, я чувствую, что у меня в жизни была компания получше, чем у Кирила.

Хотя Пинки не всегда точно улавливает смысл того, что говорит ее дед, – потому что в его словах часто присутствует ирония, – на этот раз она понимает его как нельзя лучше и разражается громким хохотом. Однако она тут же умолкает и, резко помрачнев, принимается с преувеличенным вниманием изучать покрытую царапинами и вмятинами поверхность кофейного столика. Визит к Кирилу сильно расстроил Пинки. Как только за ними закрылась дверь квартиры доктора Пафко, она произнесла несколько грязных ругательств. За последнее время на долю Кирила пришлось много неприятных эпитетов – и, скорее всего, еще придется, тем более со стороны такой девушки, как Пинки. Она, кстати, в эмоциональном плане куда крепче, чем думает сама. Ведь она даже снялась в собственном самодельном порно. Но при всем при том она все еще не поняла, что люди не бывают плохими или хорошими от рождения.

– Вокруг всегда полно таких людей, как он, дед, – которым вечно сходит с рук всякая гадость. Я хочу сказать, что этот судебный процесс оказался полным дерьмом. В последние пару недель я все время внимательно тебя слушала. Ты понимаешь, кто тот единственный человек, который отсидит срок в тюрьме?

Насколько известно Стерну, таких нет.

– Анаит, – говорит Пинки. – Брокер.

– А, – говорит Стерн. Он потрясен тем, как именно Пинки оценивает результат работы Фемиды, которой он посвятил всю свою жизнь, а также тем, что его внучка, по всей вероятности, права. Когда Мозес будет вынужден примириться с тем, что ему не удастся добиться экстрадиции Кирила, и с тем, что у него нет достаточных улик против Иннис и Неукриссов, он поймет, что располагает неоспоримой доказательной базой лишь против молодой мисс Турчиновой. Для Мозеса нарушение закона есть нарушение закона.

– Разве это справедливо, дед? То есть я что хочу сказать: тебя устроит, если итог твоего последнего дела будет таким?

Стерн в последний раз втягивает в рот сигарный дым и в тот самый момент, когда чувствует приятное головокружение, решает, что ответит утвердительно. Он давно привык к тому, что у закона есть свои ограничения и с его помощью не всегда удается добиться полной справедливости. То, что Анаит Турчинова будет осуждена, несправедливостью все же назвать нельзя, даже если ее алчность по сравнению с алчностью Иннис – это мелочи, так же как и ее лживость и коварство по сравнению с лживостью и коварством, которые продемонстрировал Леп. Справедливость хороша уже сама по себе, пусть даже частичная – она делает жизнь людей более или менее упорядоченной. Но Стерн давно усвоил, что даже полная, идеальная справедливость людей не меняет. Закон строится на множестве иллюзий, и, пожалуй, самая большая из них – это вера в то, что люди по своей природе существа рациональные. Вне всякого сомнения, наша жизнь – череда причин и следствий. На это опирается, в частности, и наука. Но в наших самых важных и сокровенных решениях мы редко исходим из простого подсчета плюсов и минусов, в который хотели верить философ Джереми Бентам и экономисты, ратующие за свободный рынок. Люди в основе своей очень сильно подвержены эмоциям. И в самых важных вопросах руководствуются велениями своего сердца, а не требованиями закона.

– Просто мне кажется, что все это несправедливо, дед. Сама жизнь несправедлива.

– Видишь ли, дорогая Пинки, – говорит Стерн, снова беря руку внучки в свои ладони, – по отношению ко мне она гораздо более справедлива, чем по отношению ко многим другим людям. И, замечу, к тебе тоже, хотя иногда может показаться, что это не так. Но в конце концов, Пинки, я полагаю, что нам следует прислушаться к словам одного очень уважаемого философа – я все время забываю его имя. Широко известен его ответ одному из студентов, который спросил его, верит ли он в справедливость жизни.

– И что же он ответил?

Стерн гасит в пепельнице сигару и крепче сжимает пальцы Пинки.

– Он поинтересовался: «По сравнению с чем?»

Слова благодарности

По многим причинам законы и инструкции, которые регулируют клинические испытания фармацевтических препаратов и выдачу лицензий на новые лекарства, настолько сложны и запутанны, что по сравнению с ними даже налоговое законодательство кажется простым и ясным. Они составлены так, что исключают быстрое понимание – по крайней мере, для меня, хотя я занимаюсь юриспруденцией больше сорока лет. Ну и, разумеется, в них не могут разобраться и читатели, которые, беря в руки книгу, хотят получать удовольствие от сюжета литературного произведения, а не разбираться в непонятных и скучных хитросплетениях текста, нудно описывающего существующие нормы и правила. Моя цель состояла в том, чтобы избежать грубых ошибок и неверных толкований. Но, конечно, читатели должны понимать, что в книге все эти вещи поданы в очень упрощенном, по сравнению с реальностью, виде.

Чтобы я мог разобраться в существующей системе, мне помогали несколько человек. Среди них я хотел бы выразить особую благодарность Шону Хоскису, который был очень щедр, не жалея для меня своего времени.

У меня было то преимущество, что черновики этой книги прочли, высказав весьма подробно свои критические замечания, Рейчел Туроу и Джулиан Солоторовски, а также человек, неизменно становящийся моим первым читателем, – Адриан Туроу. Дэн Пэстерн, Дуэйн Куайни, Стэйси Солоторовски и Ив Туроу также любезно согласились прочитать рукопись и поделиться со мной своими мнениями о ней. Я очень обязан и Лиз Туроу, которая также высказала мне свои ценные соображения по ряду вопросов, связанных с темой моего произведения.