Последнее желание
Шрифт:
— Мода, мама, помогает самовыражаться, то есть выделяться из толпы. Именно поэтому, любая вещь, что становится достоянием массы, мгновенно перестает быть модной. Белое с золотым — это способ самовыражения для нынешнего года, одна из тенденций восьмидесятых. Через 25 лет, кстати, это сочетание снова будет модным, разве что силуэты будут несколько…
Валерия запнулась, заметив изумленный взгляд матери. И решила занять рот чем-то более подходящим — подхватила с тарелки маленькую маринованную помидорку и бросила за щеку.
— Да, — вздохнула мать, наблюдая за тем, как тщательно Лера пережевывает
— Обезьяны тоже когда-то не знали, что можно взять палку, — пробормотала Лера с набитым ртом.
— Что? А при чем тут это? Я говорю про пижонство.
— А я про эволюцию. Коко Шанель, например, сделала настоящий переворот в моде…
— Чем твоя башка забита? Ты что — Коко Шанель? — возмутилась мать.
— Хорошая мысль, — заметила Лера. — Почему бы, кстати, и нет?
— Какой стыд, — протянула мать, трагично качая головой. — Какого надменного ребенка я рощу!
— Может, ты и права, — грустно подытожила Валерия. — Вырасту, скорее всего, циничной сволочью.
— Ну все, — вскипела мать. — Вон из кухни и чтоб я подобных речей больше не слышала! Ты сегодня без ужина. Посиди голодной и подумай о своем поведении.
Лера, успев налопаться помидор, спокойно поднялась и пошла к себе в комнату. Она подумала о том, что у нее еще осталось много золотой краски. Не пропадать же добру. Золотые аксессуары могут заинтересовать еще кого-то. Почему бы не наведаться завтра в школу? Ведь на хорошей идее можно хорошо заработать, главное, найти клиента. Можно начать с простого, с ремней и браслетов, например…
Она как раз перебирала свой гардероб с множеством непонятных вещей, ломая голову над тем, как все это можно «переиграть», когда вошла мама и позвала ее ужинать.
— Но я же сегодня не ужинаю, — напомнила Лера.
— Я тебя прощаю, но чтоб больше подобной чепухи я от тебя не слышала, — сказала мать с претензией на примирение.
— Тогда мне прийдется отказаться от всех ужинов, обедов и даже завтраков, — вздохнула Лера.
— Это еще почему?
— Потому что я не смогу бросить моду. Я скорее умру, чем откажусь от нее…
— Ясно. — Мать сдержанно кивнула. — Это все влияние. Поживем — увидим. Пока окончишь школу, еще семь раз передумаешь…
«Хотелось бы мне, чтобы ты была права, мама, — подумала Валерия. — Но даже, если мода станет самым большим моим разочарованием в жизни, но ничего другого я просто не могу и не умею. Через десять лет ты еще порадуешься за меня, вот увидишь…»
– 6
Снова жесткий старый матрас, холод, проникающий под одеяло, и воробьиный галдеж за окном.
Мамино «Вставай… Опоздаешь — пеняй на себя…»
Ее четвертое утро в бреду!
Лера встала в неописуемо злобном настроении. Голова раскалывалась, словно
она билась ею о стену весь вечер накануне. Что это — акклиматизация?!! Привыкание к новым обстоятельствам? Какого черта она засыпает и просыпается здесь уже которые сутки подряд?!! Это уже не смешно!— Что такая надутая? — спросила мать, когда Лера вошла на кухню, но она скорее напоминала поломанную марионетку со спутанными волосами и трагичным взглядом. Ей было страшно, казалось, еще страшнее, чем тогда, в первое утро. Она посмотрела на мать.
«Пырни меня ножом… Ударь… Сделай что-то такое, чтобы я поняла, где я и что со мной происходит…» — не терпелось крикнуть в отчаянии. Но мать смотрела так опасливо и напряженно, что Лера не посмела.
— Все нормально, — сказала она усталым чужим голосом.
— Ты в школу идешь?
— Чаю только выпью…
— Ну смотри мне. — Еще один быстрый взгляд напоследок.
«Да пеняю я! Уж как пеняю! — закончила про себя Лера. — Вот встану сейчас и расшибусь о стену — и тогда уж буду пенять во всю силу…»
Она сидела на кухне очень долго, находясь в состоянии, приближенному к ступору. Сердцебиение замедлилось, глаза не двигались и дыхание стало совершенно неощутимым. Лишь немного сдавленные виски, отдаленный гул в голове и периодически прорывающееся чириканье напоминало что-то общее с реальностью.
Какие-то более менее четкие мыслеформы в ее сознании так же не наблюдались, скорее, проплывали небольшие тучки, размазанные и блеклые, как неровный туман. Она слишком отчаялась думать. Она устала каждую минуту тщиться понять причину происходящего. Устала удивляться и протестовать. Устала искать ответы, на которые никто не желал отвечать. Она в этом месте, но у нее уже нет сил сплетать это с логикой, объяснять это, как сон, в котором ты просто принимаешь некие решения, даже что-то творишь, только потому, что и во сне мы обязаны что-то делать, как-то реагировать, совершать процесс движения и развития.
Что толку ей силиться что-то понять? Она здесь… Случилась какая-то подмена… Специально или нечаянно — уже не имеет значения.
Да, она здесь… И, черт побери, как же хочется выпить чего-то покрепче!!! Затянуться поглубже…
В соседней комнате послышался кашель и Лера внезапно очнулась.
Она медленно поднялась и прошла в коридор. Остановилась у двери и прислушалась.
Он снова закашлял. Ее отец…
Отец не отличался многословностью, а в те минуты, когда его что-то волновало, становился еще молчаливее. Лицо оставалось сосредоточенным, даже отстраненным, а мысли погружались в такие материи, каких не мог вообразить ни один болтун.
Только будучи уверен в том, что мнение его принесет пользу, а решение принято незыблемо, он высказывался короткими, конструктивными фразами.
Лера имела довольно неполные и немного двойственные представления о собственном отце.
С одной стороны — военный. Несомненный ум, воля, вышколенность и сдержанность во всех проявлениях. Командирский дух. Но, что несвойственно командирам, — никакой требовательности к окружающим. Полное невмешательство в дела других без сопутствующей прямой просьбы.