Последнее желание

Но кто они — эти творцы? Они как-то особенно выглядят? У них на лбу печать?

Муза спускается к ним на сахарных облаках или является ангелоподобным существом с детским личиком, бархатными крылышками и с арфой в руках? Или приносит дары — в знак какой-нибудь заслуги?

Пожалуй, они отличимы лишь тем, что с маниакальной страстью пытаются создать какую-то недостающую частичку этого мира, вдохнуть душу в неодушевленное, раздвинуть грани вселенной. Они трудятся, не покладая рук, до самозабвения, практически на рубеже человеческих сил и способностей. Ничто не дается им просто так.

Их цели не до конца ясны и открыты им самим. Но в сердцах пылает неугомонное пламя — легендарный огонь Прометея, способный и согреть и ранить с одинаковой силой. Они не знают другого пути для себя, кроме реализации этого пламени, этой энергии. Это как миссия, как неизлечимая болезнь. Только творение может принести этим душам высшую степень радости и успокоения.

Не всегда их творения понятны окружающим. Не всегда их готовы принять. Порой для этого необходимы века, а порой и вечности недостаточно.

Но никто и никогда из них не скажет вам, что специально выбрал путь творящего. Данный путь если и выбирают, то не на этой земле. И приходят творцы в этот мир уже теми, кто они есть. И мир всегда, увы, будет выглядеть для них недостаточно прекрасным и приветливым. Они остаются детьми до самого последнего своего часа: не перестают удивляться, открывать новое, и думать исключительно сердцем, а не головой.

У них нет нимба или рожек. Они могут не нравится своими манерами и наружностью. Пройдешь мимо — не заметишь. Но даже те из них, кто привлек к себе массовый интерес, поклонение и обожание, вряд ли будут когда-нибудь постигнуты, либо изучены до конца. Для одних они становятся святыми, для других — шарлатанами. И мало кто замечает, что они просто создают новый мир…

Вот и Валерия. Жить и не создавать что-то исключительное, будоражащее, было бы адской пыткой для нее. Нет, пожалуй, адские пытки не шли ни в какое сравнение!

Ее сил и энергии хватило бы на многих ярких личностей. Но почему же ее не хватило для себя самой? Или хотя бы для того, чтобы распорядиться верно своим огнем Прометея, и не сгореть в бушующем пламени. Похоже, она неправильно разожгла свой костер.

Быть может, оттого, что у нее не было толковых советчиков. Или толковых друзей, которые вовремя остановили бы ее, не дали прыгнуть в кипящий котел.

Но о чем размышлять? Разве Валерия Черноус кого-нибудь когда-нибудь слушала?

Ей необходимо было творить — во что бы то ни стало. Это все, что по-настоящему имело значение. А средства в таких случаях не выбирают.

Было ли виной ее краха еще одно обстоятельство, которое служило проклятием для многих других предшествующих ей художников? Время! Не в понимании его траты и быстротечности, а в том лишь понимании, что представляет собой современный мир.

Каждое время несет свою чуму. Это не может не влиять на жизнь любого смертного, в том числе и творящего. Это ставит печать на его творчестве и судьбе. Тысячи известных примеров в истории, и еще столько же — неизвестных. Казненные поэты, отравленные музыканты, сгнившие от болезней и нищеты художники, скульпторы, лицедеи…

Всегда обесцененные, пораженные или уничтоженные.

В осаде злопыхателей и завистников, только и ждущих подходящего момента, чтобы толкнуть…

Самый большой подвиг в наше время — оставаться простым, не стремиться всадить кому-нибудь меж глаз свою так называемую важность.

Но нет же. Каждый нынче оригинал, лишь потому что может громко об этом заявить.

И тысячи заявлений, сливающихся в бессмысленный рев, заглушают в конечном итоге всех вместе и каждого по отдельности.

Люди бояться остаться в тени — незамеченными и неуслышанными. Культ звездности поглотил остатки разума, превратился в массовый психоз. Это главная чума моего времени, констатировала Валерия. Люди толпами бегут вперед, забыв уже зачем и как, а их вопли превращаются в истерику. И нет больше ничего, кроме этого бестолкового психоза, разрушающего любые усилия.

И та простота, которой все так пренебрегают, в действительности хоть чуточку, но выигрывает. Хотя бы тем, что не сжигает саму себя и не позволяет массовому безумству подмять себя под цейтнот собою же придуманного рабства. Простота — это тот Гений, что стоит в нескольких шагах от священной горы и созерцает ее вершину, наблюдая за тем, как тысячи жадных рук и ног скребутся к ней, не жалея сил, обрываются и падают почти все, почти одновременно.

Простота лишь делает выводы, изучая ошибки. И при этом продолжает жить, не сбивая локти и не разбиваясь сама. И даже есть вероятность, что однажды именно Простота взберется на вершину, ведь к тому моменту она хорошо ее изучит. И, быть может, единственная заметит тот путь, который наиболее оригинален…

Но это только фантазия. Существует ли она вообще — Простота?

«Что-то такое немодное, абстрактное… Когда я в последний раз наблюдала что-то похожее на простоту? Пусть даже признаки ее, как признаки еще теплящейся жизни в гниющем трупе общества».

А в себе? Видела ли она простоту в себе?

Это было так давно…

Все чрезмерное теряет облик благородства.

«И даже в самых смелых мечтах я не могла бы вообразить, что способна измениться. Трудно остановиться, когда подняты шасси. Я стала тем, кто я есть, вживаясь в информацию и время, постоянно получая пинки от конкурентов. Мне пришлось вооружиться. Я подчинялась и повиновалась тому обществу, для которого, в последствии, стала тем, что оно желало видеть во мне — хладнокровным чудовищем…»

Валерия оказалась неподалеку от того самого магазина — да-да, кондитерского! — в котором так удачно полакомилась на днях. При одном упоминании ей становилось тошно и противно из-за такого глупого поступка. Теперь она миновала его, стараясь не оглядываться.

Но тогда она была уверена, что все происходящее — лишь сон, а во сне можно вытворять что угодно. Она и помыслить не могла, что ее поведение может самым грубым образом влиять на действительность.

А что она думает об этом сейчас? Воспринимает ли все сном как и прежде?

Ведь бывают же такие сны, где все насквозь реально. После таких просыпаешься с убежденной верой во все, что приснилось, держишь в себе эти крепкие впечатления, помнишь детали. И вдруг: «Стоп. Как я тут очутился? Что я делаю в этой постели, в этом доме?» И только после этого понимаешь, что попал под влияние мощного кинофильма в своем воображении, и вся та отчетливая, полная чувств и событий жизнь — попросту игра разума, не более того.

Но все указывало на то, что свершилось непостижимое — она вернулась в прошлое. Свое собственное прошлое, на двадцать пять лет назад! Для чего и с какой целью пока неизвестно. Во всяком случае, Валерия надеялась, что цель для этого предусмотрена. Иначе все намного хуже, чем она способна вообразить.