Последние дни Помпей

Пока в богатом триклинии шел этот разговор, молодого афинянина окружала совсем иная обстановка.

После того как был вынесен приговор, ему не позволили больше оставаться в доме доброго Саллюстия, единственного друга, не покинувшего его в несчастье. Его повели под стражей через форум и приказали остановиться у боковой дверки в стене храма Юпитера. Это место можно видеть и сейчас. Дверка открывалась довольно своеобразно: она поворачивалась на стержнях посредине, вроде современного турникета, и открывала только половину проема. Сквозь это узкое отверстие арестованного втолкнули внутрь, оставили ему хлеб и кувшин с водой, после чего покинули его в темноте и, как он думал, в одиночестве. Так внезапно повернулось колесо фортуны, швырнувшей его с высоты наслаждений молодости и счастливой любви в бездну позора и кровавой смерти, что Главку казалось, будто это какой-то кошмарный сон. Его могучий организм справился с действием снадобья, большую часть которого он, к счастью, не успел выпить. Он вновь обрел рассудок, но его душа все еще была тяжко угнетена…

Он громко застонал. Чей-то голос откликнулся из темноты на его стон:

— Кто мой товарищ в этот ужасный час? Не ты ли, афинянин Главк?

— Да, так звали меня в счастливые времена — теперь же, наверно, зовут иначе. А ты кто, незнакомец?

— Я Олинф. Нас вместе судили и бросили в одну темницу.

— А, ты тот, кого называют безбожником? Скажи, это людская несправедливость научила тебя отрицать промысел богов?

— Увы! — отвечал Олинф. — Ты, а не я настоящий безбожник, ибо ты отрицаешь единственного истинного бога, а я знаю своего бога. Он со мной в этот тяжкий час. Его улыбка проникает сквозь тьму. На пороге смерти сердце мое шепчет о бессмертии, и я покину иемлю лишь для того, чтобы моя измученная душа вознеслась к небесам. .

— Скажи мне, — перебил его Главк, — кажется, на суде твое имя упоминали вместе с именем Апекида. Ты веришь, что я виновен?

— Только бог может читать в сердцах! Но я подозреваю не тебя.

— А кого же?

— Твоего обвинителя — Арбака.

— О! Ты ободряешь меня. Но почему же?

— Потому, что я знаю злобную душу этого человека. К тому же у него была причина бояться покойного Апекида.

И Олинф рассказал Главку во всех подробностях то, что читатель уже знает, — как Апекид, приняв крещение, решился разоблачить уловки египетских жрецов и Арбака.

— Поэтому, — заключил Олинф, — если Апекид встретился с Арбаком, назвал его обманщиком, грозил разоблачением, египтянин мог, воспользовавшись поздним часом и пустынностью рощи, в злобе нанести роковой удар.

— Я уверен, что так и было! — воскликнул Главк с радостью. — Какое счастье!

— Бедняга, что толку тебе от этого? Приговор вынесен. Ты обречен и погибнешь, хоть ты и невиновен.

— Зато теперь я твердо уверен в своей невинности, тогда как раньше меня в моем странном безумии иногда посещали сомнения…

ГЛАВА XV

Перемена в судьбе Главка

После того как Нидию снова посадили под замок, время текло для нее мучительно медленно.

Сосий, видимо боясь, как бы девушка снова его не перехитрила, пришел к ней только на другой день, поставил корзинку с едой и вином, поскорей запер дверь и ушел. Проходили часы, Нидия томилась в неволе, в темнице, в тот самый день, когда должны были вынести приговор Главку, а ведь она, если бы убежала, могла избавить его от смерти. И хотя побег казался невозможным, эта девушка, хрупкая, но смелая и сообразительная, зная, что единственная возможность спасти Главка у нее в руках, решила не поддаваться отчаянию и ловить малейшую возможность, какая только представится. Рассудок ее готов был помрачиться от горьких мыслей, но она овладела собой, даже поела и выпила вина, чтобы подкрепить силы и быть наготове.

Она перебрала множество планов побега и вынуждена была отказаться от всех. Сосий по-прежнему оставался единственной ее надеждой, единственным орудием, которое она могла использовать. Она знала, что он суеверен и жаждет узнать, удастся ли ему когда-нибудь выкупиться на волю. О благословенные боги! А нельзя ли его подкупить, пообещав ему свободу? Разве она недостаточно богата для этого? На ее тонких руках были браслеты, подарки Ионы, а на шее нисела золотая цепь, подаренная Главком, которую она поклялась носить всегда. Она с нетерпением дожидалась Сосия. Но время шло, а его все не было, и она страдала, терзаемая нетерпением. Бедняжка дрожала; она не могла больше выносить одиночества, она стонала, кричала, билась о дверь. Ее крики отдавались эхом в атрии, и Сосий, сердито ворча, пошел посмотреть, в чем дело.

— Эй! Эй! Что такое? — спросил он грубо. — Перестань орать, девчонка, не то придется снова заткнуть тебе рот. Если хозяин тебя услышит, моей спине непоздоровится.

— Добрый Сосий, не брани меня, я не могу так долго быть одна, — отвечала Нидия. — Мне страшно. Посиди со мной немного. Не бойся, я не убегу; ты сядешь у самой двери и не будешь спускать с меня глаз, а я не двинусь с места.

Сосий, который сам любил поболтать, согласился исполнить ее просьбу. Он пожалел девушку, которой не с кем поговорить — ему ведь и самому было скучно, — пожалел и заодно решил сам развлечься. Послушавшись Нидии, он поставил скамеечку у порога, прислонился к двери спиной и сказал:

— Я вовсе не хочу быть жестоким и не прочь поболтать с тобой. Но помни, больше никаких хитростей, никаких уловок!

— Нет, нет. Скажи мне, добрый Сосий, который час?

— Уже вечер — стадо коз возвращается домой.

— О боги! Чем кончился суд?

— Оба приговорены к смерти.

Нидия подавила крик.

— Ах, я так и думала! Когда же их казнят?

— Завтра на арене. Если б не ты, несчастная, мне тоже позволили бы пойти посмотреть.

Нидия прислонилась к стене. Она не выдержала — ей стало дурно. Но Сосий не заметил этого, потому что уже смеркалось и к тому же он был поглощен собственными заботами. Он продолжал жаловаться, что лишился такого интересного зрелища, и сетовал на несправедливость. Арбака, который из всех рабов выбрал в тюремщики именно его; но, прежде чем он высказал половину своих жалоб, Нидия с глубоким вздохом пришла в себя.

— Ты вздыхаешь, тебе жаль меня! Что ж, это все-таки утешение. Раз ты понимаешь, сколько из-за тебя неприятностей, я постараюсь не ворчать. Тяжело, когда с тобой плохо обращаются и никто тебя не жалеет.

— Сосий, сколько тебе нужно, чтобы выкупиться на свободу?

— Сколько? Ну, скажем, тысячи две сестерциев.

— Благодарение богам! Не больше? Видишь эти браслеты и цепь? Они стоят вдвое дороже. Я отдам их тебе, если ты…

— Не искушай меня. Я не могу тебя отпустить. Арбак жесток и беспощаден. Он бросит меня в Сарн на съедение рыбам. Увы! Тогда все сестерции в мире не оживят меня. Лучше уж я буду жить, как пес, чем умру, как лев.

— Сосий, подумай, ты будешь свободен. Подумай хорошенько… Отпусти меня только на один час! Я уйду в полночь и вернусь еще до рассвета. Ты можешь дажепойти со мной.

— Нет, — сказал Сосий твердо. — Один раб ослушался Арбака и исчез без следа.

— Но по закону хозяин не властен над жизнью раба.

— Закон этот хорош, да толку от него мало. Уж я-то знаю, законы всегда на стороне Арбака. И, кроме того, когда меня убьют, какой закон сможет вернуть мне жизнь?

Нидия ломала руки.

— Значит, нет никакой надежды? — сказала она в отчаянии.

— Никакой, покуда сам Арбак тебя не отпустит.

— Если так, — сказала Нидия быстро, — может быть, ты, по крайней мере, снесешь мое письмо. За это хозяин тебя не убьет.

— А кому?

— Претору.

— Претору? Ни за что! Я знаю, меня тогда заставят давать показания на суде. А рабов допрашивают под пыткой.

— Прости, я не то хотела сказать, слово «претор» вырвалось у меня случайно, я имела в виду совсем другого — веселого Саллюстия.