Последние дни Сталина

Берия был единственным, кто немедленно приступил к действиям. Он бросился к дверям и вызвал помощников. «Он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества», вспоминала Светлана [77] . Слова, которые он выкрикнул, подзывая своего шофера: «Хрусталев! Машину!» — вошли в историю и культуру России. Позже Хрущев писал: «Берия, когда умер Сталин, буквально просиял. Он переродился, помолодел, грубо говоря, повеселел, стоя у трупа Сталина, который и в гроб еще не был положен. Берия считал, что пришла его эра. Что нет теперь силы, которая могла бы сдержать его и с которой он должен считаться. Теперь он мог творить все, что считал необходимым». Берия был «палачом и убийцей», но Хрущеву придется запастись терпением и ждать, прежде чем он сможет выступить против Берии [78] .

77

Svetlana Alliluyeva, Twenty Letters, 8.

78

Khrushchev, Khrushchev Remembers (1970), 322, 324.

Светлана осталась в комнате. Она наблюдала за тем, как пришли проститься охрана и прислуга. «Многие плакали навзрыд». Экономка Валентина Истомина, проработавшая у Сталина восемнадцать лет, «грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос… Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей». Лишь спустя какое-то время, ближе к утру пятницы 6 марта, тело увезли на вскрытие. Светлану, вышедшую вслед за носилками, сопровождал Булганин. Оба они плакали. Прошло шесть часов и десять минут, прежде чем правительство распорядилось приспустить флаг над Кремлем и объявило миру о кончине Сталина. Светлана, тихо сидевшая вместе с прислугой на кухне дачи, слушала печальное известие по радио. Теперь это было уже официально. Сталин умер [79] .

79

Svetlana Alliluyeva, Twenty Letters, 8–14. Всего через несколько дней Берия приказал закрыть дачу для посещений, собрать всю мебель и личные вещи Сталина и уволить весь штат обслуживавших дачу. Двое офицеров охраны застрелились, см. Twenty Letters, 23.

2. Новая чистка

В последние месяцы жизни Сталин намеревался осуществить серьезные перестановки в руководстве партии. И для страны, и для иностранных дипломатов полной неожиданностью стало заявление Кремля в августе 1952 года о том, что в начале октября в Москве состоится XIX съезд партии, впервые после тринадцатилетнего перерыва. (При этом правила предписывали проведение съезда каждые три года.) Предварительное уведомление не оставляло сомнений в том, что Сталин объявляет радикальную реформу партийной структуры: упразднение Политбюро в составе девяти человек и замену его расширенным Президиумом из двадцати пяти. Кроме того, с докладом от имени Центрального комитета на съезде должен был выступить Георгий Маленков. Поскольку начиная с 1925 года главный доклад на партийных съездах делал сам Сталин, подобный сигнал о возможной преемственности власти предвещал историческую встречу.

Сталин еще больше усугубил ожидания от съезда, выступив с заявлением об экономической политике. За три дня до открытия съезда главный теоретический журнал партии Большевик опубликовал его длинную статью примерно в 25 тысяч слов под названием «Экономические проблемы социализма в СССР». Считалось, что работа над текстом была закончена несколькими месяцами ранее, но Сталин намеренно публиковал его именно сейчас, чтобы заслонить остальные темы съезда. Следуя привычной сталинской мегаломании, Кремль всеми средствами подчеркивал важность этой работы. Большевик напечатал дополнительные 300 тысяч экземпляров сверх своего обычного полумиллионного тиража. Правда в следующие два дня выходила в расширенном виде с полным текстом сталинской статьи. Одновременно специальным тиражом в 1,5 миллиона вышла брошюра, и к 1 января 1953 года было опубликовано 20 миллионов экземпляров. Весь октябрь в одной только Москве двести тысяч агитаторов читали и обсуждали работу Сталина на предприятиях, в учреждениях и школах [80] .

80

О том, как статья распространялась, см. G. D. Embree, The Soviet Union Between the 19th and 20th Party Congresses 1952–1956 (The Hague: Springer Netherlands, 1959), 5.

Это должно было стать последним авторитетным высказыванием Сталина по важнейшим вопросам общественной политики. На первый взгляд, статья была его ответом на долгую дискуссию, которая велась уже на протяжении пятнадцати лет и касалась нового учебника политэкономии СССР. У Сталина были свои особые причины высказаться на эти темы. Хотя статья была переполнена «высокими теоретическими истинами», которые едва ли поднимались «над уровнем банальности», как выразился историк Адам Улам, за этой сталинской инициативой стояла серьезная цель, и она не предвещала ничего хорошего для советского общества.

Сталин использовал эту возможность, чтобы задать тон предстоящему съезду и подготовить почву для проведения новой чистки. Он рекомендовал, например, дальнейшее ужесточение контроля над советскими колхозами. Для Сталина, как подметил Улам, колхозная система «была недостаточно социалистической» [81] . Теперь он предлагал «поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности», чтобы земельные наделы колхозников, на которых они работали ради обеспечения себя и своих семей минимумом продовольствия, были переданы в собственность государства [82] . Также ранее имели место призывы сократить приоритетное финансирование тяжелой промышленности и расширить производство товаров народного потребления. И здесь Сталин не желал слышать ничего подобного. Страна по-прежнему находилась в условиях «капиталистического окружения», что требовало непропорциональных вложений в тяжелую промышленность для поддержания массового производства вооружений. Советские потребители подождут. Зато он включил в статью неосуществимый призыв к сокращению рабочего дня, предложив перейти к шестичасовому, а затем и пятичасовому трудовому графику, когда по мере перехода от социализма к коммунизму для этого созреют условия. Он призывал к улучшению жилищных условий граждан, к удвоению реальных доходов — все это были предложения, которые ни к чему не вели.

81

Adam Ulam, Stalin (New York: Viking, 1973), 729–731.

82

Полный текст сталинской работы, посвященной экономике, цит. по: Leo Gruliow (ed.), Current Soviet Policies: The Documentary Record of the Nineteenth Party Congress and the Reorganization after Stalin's Death (New York: Praeger, 1953), 1–20. На русском цит. по: Сталин И. В. Сочинения. — Т. 16. — М.: Издательство «Писатель», 1997. — С. 154–223.

Среди множества страниц, посвященных экономике, один пассаж в самом начале статьи привлек особое внимание читателей как внутри страны, так и за ее пределами. Империалистические державы, по утверждению Сталина, переживали кризис, конкурируя друг с другом за доступ к природным ресурсам и новым рынкам, и тяготились американской гегемонией. С точки зрения Сталина, экономическое возрождение Германии и Японии предвещало возобновление их конкуренции с Соединенными Штатами. Американцы продвигали план Маршалла, чтобы распространить свой контроль на послевоенную Европу в надежде убедить новые «народные демократии» присоединиться к плану Маршалла и тем самым расширить сферу влияния американского империализма. Но социалистический блок отверг это искушение — Сталин, по сути, заставил Польшу и Чехословакию отказаться от плана Маршалла — и успешно создал собственный конкурирующий рынок. Это решение оградило природные ресурсы этих стран от ненасытных аппетитов американского капитализма. Страны социалистического блока, заявлял Сталин, действуют в полном согласии друг с другом. Кризис ждет именно капиталистические страны. Они все более яростно будут конкурировать за рынок, который, вопреки их ожиданиям, будет заметно меньше, и за доступ ко все более скудным запасам природных ресурсов. По словам Сталина, «некоторые товарищи утверждают, что в силу развития новых международных условий после Второй мировой войны войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежными. Они считают, что противоречия между лагерем социализма и лагерем капитализма сильнее, чем противоречия между капиталистическими странами». Однако же, по мнению самого Сталина, «неизбежность войн между капиталистическими странами остается в силе».

Это предостережение заслонило его пространные рассуждения об экономике и повлияло на настроение и дискурс предстоящего партийного съезда. Он оставался у руля. Никому не удастся помешать проведению его жесткой идеологической линии в экономике страны или международных отношениях. Как заметил Гарри Шварц из The New York Times, Сталин «дал понять всему миру, что считает свое правление далеко не законченным и что, по его мнению, любые рассуждения о его преемнике преждевременны». Именно Сталин по-прежнему был «тем, кто определяет линию партии, которой все остальные обязаны следовать» [83] .

83

The New York Times. 1952. 3 октября. С. 7.

На церемонии открытия съезда делегаты с нетерпением ожидали появления на сцене руководителей СССР. Член французской делегации Огюст Лекёр был уверен, что группу возглавит сам Сталин, подобно тому, как всегда первым занимал свое место Морис Торез, глава французских коммунистов. Сидя в зале, Лекёр замер в ожидании, словно набожный служка в церкви, который собирается увидеть божество. Но вместо этого советские руководители выходили на сцену через небольшую дверь в алфавитном порядке, и Сталин шел ближе к концу. Затем Сталин лично похлопотал о некоторых гостях, демонстрируя радушие гостеприимного хозяина. Заметив, что Морис Торез и Клемент Готвальд из Чехословакии и Долорес Ибаррури из Испании — знаменитая Пассионария — сидят в специальной ложе, а не на возвышении Президиума, Сталин встал с места и пригласил их подняться в Президиум. Он даже подвинул кресло для каждого из них — сугубо театральный жест, призванный привлечь внимание к своей персоне и вызвать восхищенный гул в зале. Жест произвел желаемый эффект. Лекёру, как, несомненно, и другим, поведение Сталина «показалось воплощением скромности и лишь усилило восхищение» [84] . Затем Сталин занял место с краю стола за трибуной, оставив два пустых кресла между собой и Лазарем Кагановичем и остальными членами Президиума.

84

Auguste Lecoeur, Le Partisan (Paris: Flammarion, 1963), 261–262.

Дмитрий Шепилов в то время был главным редактором Правды. Он присутствовал на съезде в качестве гостя и спустя годы вспоминал некоторые из наиболее ярких моментов. Шепилов с особым вниманием наблюдал за реакцией Сталина на то, как Маленков читал доклад Центрального комитета. Это всегда было прерогативой Сталина, который использовал доклад как повод выступить с триумфальными заявлениями, грубо проехаться по своим противникам, таким как Троцкий и Бухарин. Теперь же все выглядело иначе:

В течение всего многочасового доклада Маленкова он безучастно и почти без движения смотрел в пространство. Маленков гнал свой доклад в невероятно быстром темпе, время от времени искоса снизу вверх поглядывая на Сталина, как умная лошадь на своего старого седока. Как вечный приближенный, знающий повадки Сталина, Маленков внутренне трепетал: вдруг Сталин сделает хорошо известное всем придворным свое нетерпеливое движение или достанет из брючного кармана свои золотые часы «Лонжин». Это значит, что он недоволен, и тогда, чтобы не вызвать гнева, придется комкать доклад и заканчивать его на любой стадии. Ведь недовольство и тем более гнев Сталина неизмеримо более страшная вещь, чем конфуз перед тысячной аудиторией. Но все обошлось благополучно. Сталин дослушал доклад [85] .

85

Dmitrii Shepilov, The Kremlin's Scholar: A Memoir of Soviet Politics Under Khrushchev (New Haven: Yale University Press, 2007), 228. На русском языке: Шепилов Д. Т. Непримкнувший: воспоминания. — М.: Вагриус, 2001.