Последние дни
Шрифт:
Оби смывает кровь и грязь с моих царапин. В основном это действительно не более чем царапины.
– Дерьмовый у вас лагерь, – говорю я.
От холодного горошка скула немеет, и слова звучат не слишком разборчиво.
– Извини… – Он смазывает царапины антибиотической мазью. – Люди настолько напряжены и взвинчены, что порой нужно давать им возможность выпустить пар. Главное, чтобы это происходило под контролем.
– Хочешь сказать – то, что случилось сейчас, происходило под контролем?
На его лице возникает легкая улыбка.
– Вряд ли Боуден так думает. – Он смазывает мазью мои
Вот тебе и возможность поддерживать цивилизацию…
– Кроме того, – продолжает он, – когда весь лагерь делает ставки на результат драк, это помогает сократить их количество. Если знаешь, что никто не придет тебе на помощь, а будет только таращиться, начинаешь относиться к дракам всерьез.
– То есть все знали об этом правиле, кроме меня? Что никому не разрешено вмешиваться?
Знал ли о нем Раффи? Хотя вряд ли бы это его остановило.
– Люди могут вмешиваться, если хотят, но это дает право вмешаться кому-то другому на стороне противника, чтобы бой оставался честным. Вряд ли кому-то из сделавших ставку понравилось бы иное.
Значит, для Раффи нет никакого оправдания. Он мог вмешаться, просто нам пришлось бы драться с кем-то еще. Ничего такого, чего не бывало раньше.
– Извини, что никто не объяснил тебе правил игры. – Он перевязывает мой кровоточащий локоть. – Просто женщины у нас никогда прежде не дрались. – Оби пожимает плечами. – Мы не ожидали такого от тебя.
– Это означает, что ты проиграл свою ставку?
Он мрачно усмехается:
– Я делаю только крупные ставки, когда дело касается жизни и будущего человечества. – Его плечи опускаются, словно под тяжким бременем. – Кстати, ты отлично себя показала. Нам вполне мог бы пригодиться кто-то вроде тебя. Бывают ситуации, когда девушка справляется лучше, чем целый взвод мужчин. – Его улыбка становится мальчишеской. – Если, конечно, ты не станешь бить физиономию ангелу за то, что он тебя разозлит.
– Серьезное предложение.
– Мы можем это обсудить. – Он встает. – Подумай.
– Собственно, я как раз пыталась с тобой поговорить, когда мне преградила дорогу эта горилла. Ангелы забрали мою сестру. Ты должен отпустить меня, чтобы я смогла ее найти. Клянусь, я никому не скажу ни о вас, ни о вашем местонахождении, ни о чем вообще. Пожалуйста, отпусти!
– Мне жаль твою сестру, но я не могу подвергнуть всех опасности, просто поверив твоему слову. Присоединяйся к нам, и мы поможем ее вернуть.
– К тому времени, когда ты наберешь свою армию, будет уже слишком поздно. Ей всего семь лет, и она прикована к инвалидной коляске.
Мне мешает говорить комок в горле. Я не в силах сказать того, что знаем мы оба: возможно, уже слишком поздно.
Он с искренним сочувствием качает головой:
– Прости. Здесь каждому довелось похоронить кого-то из любимых. Вступай в наши ряды, и мы заставим этих уродов поплатиться.
– Я не собираюсь ее хоронить. Она жива, – с трудом выговариваю я. – Я должна найти ее и спасти.
– Конечно.
Я вовсе не имел в виду, что она умерла.На самом деле мы оба понимаем, что именно это он и подразумевал. Но я делаю вид, что верю красивым словам. Вежливость вознаграждается – так, насколько я слышала, говорят своим дочерям другие матери.
– Скоро мы снимемся с места, и ты сможешь уйти, если все же решишь нас покинуть. Надеюсь, что ты этого не сделаешь.
– Скоро – это когда?
– Эту информацию я раскрыть не могу. Все, что я могу сказать, – нам предстоит серьезная работа. Ты могла бы принять в ней участие. Ради твоей сестры, ради человечества, ради всех нас.
Он хороший человек. Возникает желание встать и отдать ему честь, напевая национальный гимн. Но вряд ли он это оценит.
Конечно, я на стороне людей. Но на моих плечах и без того лежит больше ответственности, чем я могу выдержать. Мне просто хочется быть обычной девушкой, живущей обычной жизнью. Больше всего на свете меня должно заботить, какое платье надеть на школьный бал, а не как сбежать из полувоенного лагеря, чтобы спасти сестру от жестоких ангелов, и уж точно не как вступить в армию Сопротивления, чтобы отразить вторжение и спасти человечество. Я знаю пределы своих возможностей, а то, что происходит сейчас, намного их превосходит.
Так что я просто киваю. Пусть понимает как хочет. На самом деле я и не ожидала, что он меня отпустит, но попытаться стоило.
Едва он выходит за дверь, возвращается толпа обедавших. Вероятно, все понимают, что когда Оби беседует с одним из подравшихся, их следует оставить наедине. Интересно, что он привел меня в столовую во время обеда, заставив остальных ждать, пока мы не закончим, и тем самым дав понять всем в лагере, что обратил на меня свое внимание.
Я встаю, высоко держа подбородок и избегая смотреть людям в глаза. Пакет с зеленым горошком держу в руке, чтобы не привлекать внимания к своим ранам. Будет лучше, если о том, что я вообще дралась, тут поскорее забудут. Если Раффи и находится в этой толпе обедающих, я его не вижу. Ну и пусть. Надеюсь, ему не удалось переспорить здешнего букмекера. Он вполне заслуживает проигрыша.
Стоит мне выйти из столовой и направиться к прачечной, как из-за угла здания выходят двое рыжих парней. Если бы не их одинаковые улыбки, я бы решила, что они устроили на меня засаду.
Это близнецы. Растрепанные, в грязной гражданской одежде, но сейчас это вполне обычное дело. Наверняка и я сама выгляжу точно так же. Им еще нет и двадцати, оба высокие и худые, с озорными глазами.
– Здорово ты его отделала, – говорит первый.
– Ага, поставила старину Джимми Боудена на место, – говорит второй. Он прямо-таки светится от счастья. – Так ему и надо.
Я останавливаюсь и киваю, вежливо улыбаясь и прижимая к щеке пакет с замороженным зеленым горошком.
– Я Траляля, – говорит первый.
– Я Труляля, – говорит второй. – Большинство называют нас Тра-Тру, потому что не могут отличить друг от друга.
– Вы ведь шутите?
Оба качают головой с одинаковыми дружелюбными улыбками. Они скорее похожи на парочку огородных пугал, чем на толстеньких Траляля и Труляля из знакомой с детства книжки.
– С чего бы вас так называть?