Последние годы Сталина. Эпоха возрождения

Он начинает «бороться» против «культа» Сталина, одновременно насаждая собственный культ. Впрочем, дело не в «культе личности». Эта борьба приняла патологический и психологически-садистский характер. Он осмысленно осквернял память о делах Вождя. Жажда его ниспровержения превратилась у Хрущева в маниакальную, навязчивую идею, и он возвращается к ней постоянно.

Из библиотек страны изымались книги, имеющие хотя бы малейшее упоминание имени Сталина, в архивах уничтожались документы. Ретивые подхалимы пытались украсть у Генералиссимуса даже историческую победу под Сталинградом, чтобы приписать ее Хрущеву — бездарному, но активному выскочке, ошивавшемуся около военных штабов.

А поскольку зачеркнуть полностью историю «Государства Советского» было невозможно — заслуги его главы стали приписываться безликому «многоличию» партии и ЦК. Самое преступное в том, что, лишив народ идеала, Хрущев подспудно унавозил почву для гражданского нигилизма. Это он начал разрушение нравственных идеалов и моральных ценностей, скреплявших гражданское общество.

С него началось то сползание к «новому мышлению», которое на поверку оказалось предательством по отношению к своему народу, его менталитету и приверженности традициям. Все обернулось крушением Державы и торжеством низменных интересов и паразитирующих слоев общества.

Выступив с «осуждением» якобы незаконных репрессий и дискредитировав Сталина, Хрущев реабилитировал именно всех организаторов репрессий 30-х годов. При этом он скрывал свое собственное практическое участие в этих репрессиях. Одновременно, с XX съезда, он реализовал на практике принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Именно такой прием обеспечил ему поддержку и дал репутацию отца «оттепели».

Антисталинизм стал козырной картой в политических манипуляциях Хрущева. Всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление, препятствия и неудачи в своей политике, он спешил вытащить на поверхность дня новые обвинения в адрес Сталина. Он запугивал своих оппонентов сталинизмом, как жупелом, уверяя, что в случае утраты им власти его противники развяжут террор против партийного руководства.

В «разоблачениях» Сталина Хрущев руководствовался чисто политиканской практикой. Грубо искажая факты, создавая образ «маникального тирана», озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Все сделанное Сталиным для страны и народа было предано забвению. Деятельность Вождя представлялась как сплошная цепь ошибок и преступлений, причем его образ рисовался не на основе документов и фактов, а на фоне баек и инсинуаций, грубо искажавших истину.

Такое переписывание истории смогло осуществиться еще и потому, что вернувшиеся из заключения и родственники «реабилитированных» врагов народа, озлобленные и полные желания мстить, имели возможность публиковать свои инсинуации, искажающие образ минувшей эпохи и влияя на умонастроения людей. И мина замедленного действия взорвалась развалом государства.

И все-таки за всей суетливой возней Хрущева прежде всего стояло стремление оправдать свое преступление. Причем по юридическим меркам это было обдуманное преступление, а не жест отчаяния, совершенный в силу стечения обстоятельств.

О том, что Хрущев вынашивал идею устранения Вождя, пишет в своей статье, посвященной столетию Сталина, Генеральный секретарь Албанской компартии Энвер Ходжа: «…сам Микоян признался мне и Мехмету Шеху, что они с Хрущевым планировали совершить покушение на Сталина, но позже, как утверждал Микоян, отказались от этого плана». Это признание было высказано Микояном в процессе переговоров с руководителями Албании для перетягивания албанцев в оппозицию к Мао Цзэдуну.

«Микоян, — пишет Э. Ходжа, — вел разговор таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто они сами стояли на принципиальных, ленинских позициях и боролись с отклонениями китайского руководства… Единственная разница между Мао Цзэдуном и Сталиным в том и состоит, что Мао не отсекает головы своим противникам, а Сталин отсекал. Вот почему, — сказал далее этот ревизионист, — мы Сталину не могли возражать. Однажды вместе с Хрущевым мы подумали устроить покушение на него, но бросили эту затею, опасаясь того, что народ я партия не поймут нас».

Но кровь была. Даже зять Хрущева А. Аджубей пишет: «Я хорошо запомнил странную фразу, брошенную однажды Ворошиловым на даче в Крыму, когда там отдыхал Хрущев, было это летом 1958 или 1959 г. Ворошилов приехал в предвечернее время, погуляли, полюбовались закатом, сели ужинать. Ворошилов… проглотил лишнюю рюмку горилки с перцем… И вдруг он положил руку на плечо Никиты Сергеевича, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: «Никита, не надо больше крови…»

Однако, разделив вечером 5 марта 1953 года власть, «наследники» еще не были готовы к покушению на память Вождя и Генералиссимуса. Они готовились похоронить его с соответствующими заслугам почестями. В протоколе заседания комиссии по организации похорон записано: «Установить, что тело товарища Сталина должно быть положено в гроб в военной форме (не парадной). На кителе прикрепить медали Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, а также планки к орденам и медалям».

Генерал-лейтенант Рясной, на которого была возложена исполнительская часть траурной церемонии, рассказывал: «На даче выяснилось, что хоронить Сталина не в чем…» Ф. Чуев пишет: «Рясной открыл шкаф, а там «всего четыре костюма — два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин его так ни разу и не надел. Да еще бекеша висела — старинная, облезлая, выцветшая. «Лет сто ей, наверное, было, ей-богу, — говорит Рясной. — Бекеша или архалук вроде шубейки — наденет, бывало, и по саду гуляет. Один (зеленый) китель генералиссимусский был весь замазанный, засаленный, а другой — обштрипанный…

Да, в этом отношении о нем ничего не скажешь…

Вспоминаю потрясение женщины-врача, которая как-то вела Сталина под руку в поликлинике и обратила внимание, что локоть шинели его зашит грубо и по-мужски неумело…» Рясной поднял чекистов, вручил им генералиссимусский китель с обтрепанными рукавами и велел отвезти в правительственную химчистку в Кунцево: «Вычистите и привезите туда, где будет вскрытие». Новый костюм не шили. Сталин лежал в гробу в своем стареньком, но сносном: рукава подшили, китель вычистили».

Утром 6 марта 1953 года из всех репродукторов раздавалась траурная музыка, прерываемая время от времени трансляцией обращения ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР, сообщением о смерти Вождя. Его внезапная болезнь и смерть потрясли и взволновали весь мир. Для современников Вождя свидетельства эпохи еще не писались «поверх тщательно выскобленных пергаментов поры минувшей», и не воспринимать «Сталина великой фигурой было невозможно».

Премьер-министр Джавахарлал Неру в послании советскому правительству писал: «Служба Сталина своему народу в мирное и военное время принесла ему уникальную славу, и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений…»

В личном соболезновании генерала де Голля сказано: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы».

Но в самой стране смерть Сталина вызвала не только чувства горя и скорби — она захлестнула людей волной растерянности, трагизмом и тяжестью непреодолимой катастрофы, разрушением уверенности в осуществлении надежд на будущее.

Люди не скрывали своих слез, как в семье не прячут своего глубокого горя при потере любимого отца. Дети, женщины и даже мужчины плакали на улицах и в вагонах метро, в школах и учреждениях, на фабриках и заводах, в ухоженных квартирах и скромных комнатах — это было воистину общенациональное горе, общая трагедия, охватившая все слои населения. Страна ощутила себя осиротевшей.