Последний бой Лаврентия Берии

Берия остановился.

– Товарищ Сталин… – начал он.

– Не стану тебя даже слушать, – оборвал его вождь. – Если каждый из нас начнет следовать своим хотениям, что будет со страной? Здесь ты сделал уже все необходимое, а человеку следует давать новый пост до того, как он перерастет старый. А вот теперь слушай очень внимательно, молчи и выполняй. Возможно, в ближайшем будущем партия понесет значительные потери. Если ты не спишь на пленумах ЦК, то должен видеть: все идет к новой чистке, и на сей раз кровавой. Кто ее подстегивает, я пока не знаю, но знаю, кого будут убирать под шумок криков об оппозиции. И твоя главная задача на сегодня – дожить до нового назначения. Ты считал, сколько у тебя врагов?

– Много, – усмехнулся Берия. – Пусть не мешают.

– Ну, так сейчас будет очень удобное время свести счеты. Пока я в Политбюро, твои бывшие коллеги не получат санкции на твой арест. Впрочем, сейчас во главе НКВД мы ставим верного человека, он тоже тебя прикроет. А вот если в Политбюро не будет меня, а в НКВД товарища Ежова… тогда бери семью и уходи, граница рядом. А уж беречься от покушений тебе придется самому…

…Поздно вечером, когда все в доме легли спать, Нина вошла в кабинет к мужу. Лаврентий просматривал сводки НКВД, которые оставил ему Сталин. Услышав жену, он перевернул лист бумаги, положил его на стол и поднял голову.

– Что-то случилось? – в ее голосе звучала такая тревога, что у него сжалось сердце. Уж лучше знать все, даже самое худшее, чем вот так, как ей приходится – подозревать и чувствовать.

– Почему ты так решила?

– Когда ты вернулся после разговора со Сталиным, ты был бледный, как эта стена. Что произошло, ты можешь объяснить?

– Нино, – он взял ее руку в свои и сказал виновато: – Пойми меня, пожалуйста… Я все время говорю всем своим сотрудникам: дома ни слова о работе. Хорош же я буду, если стану сам нарушать свои же приказы. Не обижайся, я ничего не могу тебе рассказать… Кроме одного: будь осторожна. Мы скоро переедем, и ты поменьше ходи по улице. Переведи Серго в другую школу, рядом с домом. Лучше всего в грузинскую, тогда у нас будет предлог: пусть думают, будто я решил, наконец, стать хорошим грузином. И пожалуйста, я очень тебя прошу: ни о чем меня не спрашивай, ничего не говори, просто делай, что скажу…

Нина молча смотрела на мужа. В этот миг она ненавидела Сталина. Приехал этот человек, и из их дома сразу ушло счастье. И только спустя несколько бесконечно долгих секунд она поняла: дело не в Сталине. И произнесла те слова, которые вертелись на языке у каждой женщины, как только лица их мужей становились такими, какое она видела сейчас перед собой.

– Лаврентий… Это война?

– Не совсем… Но можно сказать и так, – ответил Берия и взялся за следующую сводку.

Однако сосредоточиться он не мог, мысли все время вертелись вокруг тех невозможных слов, которые сказал ему Сталин: «Если меня в Политбюро не станет, то бери семью и уходи». Что же такое творится в стране?

Много раз с тех пор он спрашивал себя: когда он ошибся? Когда вступил на тот путь, с которого уже не сойти? В 1936-м у него не было выбора, его попросту никто ни о чем не спрашивал. И в 1931-м тоже, и в двадцатом, когда он стал военным разведчиком. И в девятнадцатом, когда партия направила его в самое логово врага – в мусаватистскую [48] контрразведку. И в восемнадцатом, когда он работал в Бакинском совете. И в семнадцатом, когда впервые пришел в ученический кружок. А не прийти он не мог, потому что уже к шестнадцати годам безумно устал бороться с нуждой. Мать не способна была одна прокормить их с сестрой, и он учился, работал где придется, и просто не мог не клюнуть на эту невероятно прекрасную мечту – построить общество, где не существовало бы голодных. Нет, не было в его жизни ошибки, в ней все так, как и должно быть. И если его за это убьют – что ж, пусть убивают. За это – он согласен…

48

Мусаватисты – азербайджанская националистическая партия. В 1918 году мусаватисты выступили против большевиков и вместе с турками оккупировали Баку, а когда турок сменили английские оккупанты, помогали им в качестве «туземной власти».

Часть вторая Битва во тьме

Наш путь не отмечен –

Нам нечем,

Но помните нас!

В. Высоцкий

Глава 7 В Германии, в Германии, в далекой стороне…

– Георгий, – встревоженно спросил Молотов, поднимаясь навстречу, – что случилось? Выпей воды…

Маленков осушил полстакана и тяжело опустился на стул, обхватив ладонями лицо. Наконец отдышавшись, глухо проговорил:

– Лаврентий жив.

– Что?! – выдохнул Молотов, хватая председателя Совмина за плечо. – Ты откуда знаешь? Кто сказал?

– Никита… – Маленков осторожно высвободился, откинулся на спинку стула, достал платок и, вытерев лицо, заговорил уже спокойнее. – Полчаса назад. Пришел ко мне с Булганиным и с этим своим псом, которого он посадил на московский округ. Я его чуть не убил на месте, только Москаленко его и спас, сунул мне пистолет под ребра…

Молотов тоже выпил воды, прошелся по кабинету, зачем-то принялся перебирать бумаги. Не отрывая сосредоточенного взгляда от поверхности стола, глухо сказал:

– Я, конечно, не поверил в самоубийство Лаврентия. Но я даже предположить не мог, что у них хватит идиотизма оставить его в живых. Хотя… – он задумался, – возможно, смысл в этом есть. После пленума все равно ничего уже не поправить. А Никита не врет?

– Нет… – покачал головой Георгий Максимилианович. – Он не врет. Мы ведь можем легко все проверить, и он это знает.

Молотов опустился на свой стул.

– Рассказывай.

Рассказывать, собственно, было нечего. За полчаса до того к Маленкову пришел Хрущев вместе с Булганиным и Москаленко и снова зачем-то завел разговор об экономической реформе. Как бы ее провести, чтобы и народ был сыт, и оборонка цела, и чтобы нам догнать и перегнать Америку. Услышав от Председателя Совета Министров то же самое, что тот сказал в театре, он помолчал несколько секунд и вдруг спросил:

– Ну, а если бы Лаврентий был жив? Смог бы ты провернуть эту операцию, пользуясь его советами?

Маленков не сразу понял, недоуменно посмотрел на Хрущева – лицо у первого секретаря было очень серьезным. А когда до него дошло… Следующие несколько минут попросту выпали из памяти. Опомнился он, лежа грудью на столе. Булганин держал его за руки, Москаленко больно прижимал к боку пистолет. Хрущев, стоя на прежнем месте, потирал шею.

– Сел бы ты, Георгий, – посоветовал он. – Так разговора не будет.

Маленков подчинился, тяжело осел на стул, распустил галстук.

– Сволочь! – проговорил хрипло.

– Нехай будэ так! – спокойно и жестко сказал Хрущев. – Меня за мою жизнь по-всякому обзывали. Хоть горшком назови, все равно в печку не поставишь, руки коротки. Это ведь ты недавно плакался: не знаю, мол, как управлять государством. Вот и пользуйся, пока идет следствие, советуйся, спрашивай. Только имей в виду: после того, что ты о нем на пленуме говорил, видеть он тебя не желает.

– А ты ему мой доклад… – Маленков не договорил, задохнулся.

– Не только твой доклад. Полную стенограмму, чтобы он понял – союзников у него нет. Может, и не надо было. Руденко говорил, его после этого чтения еле откачали, думали – все, некого допрашивать будет. Видеть никого из вас он категорически не желает, однако значительность свою показать ему даже там охота, поэтому на вопросы отвечать согласился. Можешь спрашивать у него обо всем, что тебя интересует. Мы с ним договорились, я выделяю ему отдельного следователя по этим вопросам. Завтра в двенадцать он к тебе придет, подготовь парню инструкцию, о чем с Лаврентием говорить.