Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– Ну так вот: все, что вы говорили про Абакумова – это чушь полная, ибо «ленинградское дело» начало не МГБ. Абакумов не имел полномочий самостоятельно разрабатывать партийных работников такого уровня. Дело инициировал сам товарищ Сталин, исходя из сведений, полученных от человека, который такие полномочия имел. Вам что-нибудь говорит фамилия Мехлис?
– Конечно, – кивнул Павел. – Он был раньше министром государственного контроля.
– А что это за министерство, знаете?
– Ну…
– Вот именно. Учат вас, учат, а толку… Не знаете истории собственной страны. Товарищ Сталин всегда придавал контролю огромное значение. В марте 1919 года он стал наркомом государственного контроля – фактически первым наркомом, поскольку только с его приходом это ведомство стало нормально работать. Основной задачей наркомата было проверять государственные учреждения
Так вот, в 1948 году от него начали поступать сигналы: в Ленинграде не все благополучно. Сначала он раскопал то, что ленинградская верхушка принимает весьма недешевые подарки от некоторых руководителей заводов, что в городе отвратительно налажен учет трофейных ценностей – а это почва для колоссальных злоупотреблений. Потом сообщил дополнительные наблюдения своих людей. Например, в Музее обороны Ленинграда блокаду представляют едва ли не главным событием войны, а Кузнецова – основным ее героем, совершенно забыв о том, что городу помогала выстоять вся страна и первым секретарем все-таки был товарищ Жданов. Насторожило его и следующее: с тех пор, как Кузнецов стал начальником Управления кадров ЦК, во многих регионах на ключевые посты назначаются выходцы из Ленинграда, и у них как-то очень уж успешно идет работа, выполняются и перевыполняются планы. Можно было посчитать Ленинград кузницей отличных кадров, но можно и задуматься: ведь председатель Госплана Вознесенский – тоже ленинградец, и нет ли тут какого-нибудь мухлежа? Зная Мехлиса, можно было не сомневаться, какой ответ он выберет.
В сумме из всех этих донесений следовало: в ленинградской парторганизации творится что-то непонятное и весьма подозрительное. А нюх у Мехлиса был как у хорошей собаки. Товарищ Сталин тогда никаких мер не принял и принять не мог, Политбюро никогда бы не дало санкции на разработку фигур такого уровня без железных оснований по линии МГБ, а оснований таких не было. Однако доклад министра госконтроля он запомнил крепко.
Вскоре после этого умирает товарищ Жданов. В последнее время он тяжело болел, и смерть его не была ни неожиданной, ни безвременной, однако сопровождалась она весьма странными обстоятельствами, и я до сих пор не понимаю, почему товарищ Сталин не приказал провести по этому делу расследование. В последние дни жизни Жданова медики, лечившие его, поспорили о диагнозе. Женщина-врач, снимавшая электрокардиограмму, поставила ему инфаркт, остальные доктора с ней не согласились, более того, потребовали, чтобы она переписала свое заключение. Как и положено члену партии, она не осталась равнодушной к судьбе больного и написала письмо начальнику Главного управления охраны Власику, где изложила эту историю. Власик передал письмо своему начальству – министру госбезопасности Абакумову, и в тот же день оно было на столе у Сталина. Почему-то товарищ Сталин не отнесся к нему серьезно – это, надо сказать, очень странно, ведь на следующий день Андрей Александрович умер. Как бы то ни было, расследование Абакумов проводить не стал.
Тем временем кто-то рассказал о письме начальнику Лечебно-санитарного управления профессору Егорову – одному из тех, на кого она жаловалась. Там созвали комиссию, комиссия все проверила еще раз и решила: лечение было абсолютно правильным. Женщину эту серьезно прижали, и тогда она написала второе письмо – секретарю ЦК Кузнецову. Вероятно, запомнила, что именно Кузнецов приезжал к товарищу Жданову в день его смерти, вот и обратилась за защитой…
Маленков замолчал, потянулся к конфетнице и вдруг быстро взглянул на Павла. Опять все те же конспиративные игры: говорит одно, имеет в виду другое? Зачем он вообще рассказал историю смерти Жданова? Раз не было следствия, стало быть, это к делу не относится. И как мог Абакумов пропустить такой сигнал… Ах вот оно что! Павел, изо всех сил стараясь сдержать улыбку, спросил:
– Почему вы думаете, будто Абакумов не начал расследования?
– А вы полагаете, это было не так? – пожал плечами Маленков. – Я ведь не вдавался в подробности, судил только по его действиям.
– Так в действиях-то все и дело! Я ведь почерк СМЕРШа хорошо знаю, довелось вместе поработать. Артисты те еще! У них любимая забава – пугнуть, спровоцировать
и смотреть, что получится. Иной раз дело не стоит выеденного яйца, а они…– Да оно действительно не стоило выеденного яйца! – воскликнул Маленков. – Я ведь тоже консультировался с врачами. Сердце товарища Жданова находилось в таком состоянии, что речь шла уже о днях жизни, максимум о нескольких месяцах. Ни о каком убийстве и речи быть не могло, так что незачем было этих медиков пугать, и никто их не трогал, пока за них Рюмин не взялся. [91]
91
Письмо доктора Тимашук четыре года спустя послужило основанием для широко известного «дела врачей», которое начал тот самый Рюмин, автор доноса на Абакумова.
– Да я и не о медиках говорю… – начал было Павел и замолк.
Вот теперь и увидим, пойдет Маленков на разговор или все же уйдет в сторону… Тот не сразу ответил, несколько секунд думал о чем-то, сосредоточенно размешивая чай, потом заговорил другим тоном, негромко и размеренно.
– Послушайте, Павел Андреевич, я никаких выводов о вещах, которыми не владею, делать не приучен. В чекистских методах я разбираюсь плохо. А вы опытный человек, и если хотите высказать свое мнение, то прошу вас, не стесняйтесь. Мне будет интересно послушать, как смотрит на все это профессионал…
Председатель Совмина выглядел по-прежнему открытым и искренним, но в глубине глаз плясали некие неуловимые чертики. Ясен перец, больше, чем можно говорить, Маленков не скажет – а вот если он, Павел, сделает из его слов свои выводы и выводы эти ему сообщит, то может получиться интересно…
– Кого же, по вашему мнению, хотел пугнуть Абакумов? – спросил Маленков.
– По-видимому, Кузнецова. Если, допустим, они с товарищем Ждановым друг друга недолюбливали и в день смерти Кузнецов к нему приехал, то это подозрительно…
– Не просто недолюбливали, – заулыбался Маленков. – И не один он приехал, а с Вознесенским и с первым секретарем Ленинградского обкома Попковым. И не только были там, а присутствовали на вскрытии тела, разбирали и опечатывали бумаги товарища Жданова, чтобы отправить их в Москву.
– Ну вот, видите… Тимашук, обращаясь к Кузнецову, рассказывала о том, первом своем письме, адресованном Власику?
– Конечно. Она изложила всю историю, от начала до конца.
– То есть Кузнецов понял, что у МГБ есть повод начать расследование смерти товарища Жданова. А если бы оно началось, то ко всем этим фактам было бы привлечено внимание…
– Абакумова, – закончил фразу Предсовмина. – Тут надо понимать, кто это такой. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Откуда? – пожал плечами Павел. – Я совсем из другого ведомства.
– Ну так вот, чтоб вы знали, – Маленков засмеялся. – Министр госбезопасности Абакумов имел хватку бульдога и привычку всегда идти напролом. Если кто попался ему на зуб – не выпустит, если чего решил – сделает, если что-то мешает – снесет, не глядя. Угрожать, подкупать, договариваться с ним было бесполезно, и об этом все знали. Он, как хороший пес, признавал только одного хозяина – Сталина, да еще против Лаврентия не шел. Пользуясь вашими любимыми военными сравнениями, Абакумову переть против Берии было все равно что «тридцатьчетверке» таранить КВ-2. [92] Но Лаврентий заступался только за своих, а Кузнецов ему своим не был… Да, интересные вы мысли высказываете. И с какой целью, по вашему мнению, Абакумов мог пугать Кузнецова?
92
КВ-2 – сверхтяжелый танк для уничтожения укреплений противника. Т-34, хоть и считался лучшим танком Второй мировой войны, относился к категории средних танков.
– Заставить его занервничать, потом активизировать агентурную разработку…
– Не годится, – усмехнулся Маленков. – Агентурную разработку человека такого уровня он не мог проводить без санкции Политбюро – но тогда в ней нет смысла, поскольку почти наверняка произошла бы утечка информации, и объект стал бы очень осторожен. А если бы каким-то образом узнали, что госбезопасность разрабатывает секретаря ЦК без санкции – вот тогда уж точно Абакумову бы мало не показалось. Конечно, товарищ Сталин мог и сам отдать такой приказ – но для этого должны были существовать очень серьезные основания.