Последний бой

Полковник вышел. К Брежневу подошла медсестра Нина Коровякова, что-то прошептала ему на ухо.

– Есть мнение, товарищи, сделать перерыв и вторую часть провести в Завидово.

– Нездоровится что-то, Леонид Ильич, да и сыро там, – Суслов просяще глянул на Брежнева.

– Едем, едем, Михаил Андреевич, у вас теперь калоши есть.

Все засуетились, вышли. Члены комиссии – в главную дверь. Леонид Ильич и Нина Александровна – в дверь за креслом председателя. За столом остался Каин. Рядом с ним – Люцифер.

– Мог ли ты представить, дорогой Каин, что судить тебя будут люди, погрязшие в большем грехе, чем ты? Да, кстати. Ты когда-нибудь видел меня в старой офицерской шинели или в фуражке с бородкой? Нет? Вот, пожалуйста, на стене мои портреты. Да, да – это я, Каин. Это мои портреты.

– Прекрати, Люцифер, прекрати. Меня за это убили, – портрет Сталина стал багровым.

– Ты жив, Иосиф. Вот, я перед тобой. Ты, Иосиф, это я, Дьявол. В тебе мне было легко. Эти, как ты их назвал, «пионеры», и сейчас думают, что я, поселившись в душах Колчака, Врангеля, Деникина, творил зло на земле. С ними у меня, Иосиф, не получилось, ты знаешь, что-то пошло не так. В Бога верили, в царя. Вот с Троцким, Свердловым, Блюхером, Тухачевским, Жуковым, с тобой – получилось. Со всеми понятно, ты боялся, что они мной станут. А Жукова ты зачем постоянно в клетке держал?

– Ты, Люцифер, просто Дьявол, а Жуков – Дьявол гениальный. Помнишь, взятие Берлина. Вот. Если бы Георгию было поручено строительство Днепрогэса, то турбины вращала не вода днепровская, а кровь строителей. Поэтому и приходилось его за воротник держать. Выключи свет, Люцифер, – устал я.

Портрет Сталина принял прежние коричневатые тона.

Брежнев через свой кабинет прошёл в комнату отдыха. Проходя мимо своего стола, он закрыл красную папку с документами. Пиджак повесил на спинку кресла. Два солнечных зайчика от Звёзд Героя забегали по стене и остановились. Нина Александровна поправила подушку под головой Леонида Ильича. Из тумбочки достала пузырьки с лекарствами, из каждого взяла по одной пилюле, положила в неглубокую чашку, задумалась, вынула из кармана халата ещё таблетку – положила туда же.

Брежнев спал. Во сне ему медленными картинками вспоминалась война. Как он дважды в группе сопровождения представителей штаба фронта посещал Малую землю. А когда начинала действовать таблетка из Нининого халата – в мутнеющем сознании рисовалось и то, чего не было, а было написано группой военных писателей. Брежнев искренне в это верил, а во сне – так и красочно представлял.

Второе посещение Малой земли было отмечено тем, что взрывом снаряда его контузило и сбросило в воду залива. Матросы сейнера «Рица» его спасли.

Во сне Леонид Ильич видел это со стороны. Его высоко подбрасывает взрывной волной, он беспорядочно кувыркается, но стремится перейти в управляемый полёт. В какой-то момент рядом с собой видит летящего Люцифера. Генеральская шинель на нём расстёгнута, серо-грязные крылья распущены. Брежневу всё хочется постичь, что больше помогает лететь Люциферу – полы шинели или крылья. То вдруг узнаёт в нём генерала Давида Ортенберга. То Лазаря Кагановича. И тот, и другой влияли на его военную карьеру в 18 армии.

– Вам, дорогой Лазарь Моисеевич, мой горячий фронтовой привет… Работаю начальником политотдела 18-й армии… Не забыл всех ваших указаний, – во сне, но уже просыпаясь, вслух говорит Брежнев.

Нина не прислушивается. Ей неинтересно:

– Вставай, Лёня, пора, все собрались уже.

– Присядь ко мне, – Брежнев открыл глаза, уткнулся подбородком в её тугую грудь, – ты с нами поедешь.

Действие второе. Завидово.

Кругом тяжёлый, посеревший снег, дороги и тропинки между домами вычищены. Возле постройки с поленницей дров у стены – егерь. На длинном, добротно сбитом столе – разделанный кабан. Порубленные и завёрнутые в чистую ткань куски предназначаются гостям. Первым приехал Брежнев с Ниной Александровной. Затем остальные на своих машинах: Косыгин и Пётр Андреевич Столыпин долго не выходят из машины, о чём-то темпераментно разговаривают. Юрий Владимирович приехал с Берией. Вышинский и Шейнин приехали на одной машине. Шейнин за рулём, рядом – Вышинский, Каин – на заднем сидении. Суслов вышел из машины один.

– Алексей Николаевич, вот вы не умеете делать ложки, притом очень хотите. Я так думаю, вы идёте к ложкорезу и внимательно смотрите все его операции – учитесь. Так какого чёрта вам далась эта коллективизация. Вы наверняка изучали опыт 906–910 годов. Сельские общины не получились, принесли только упадок. Только прямая собственность крестьян поднимала сельское хозяйство. Нет, вы опять на те же грабли, – разбитый пулей Багрова крест святого Владимира на груди Столыпина задрожал. Из пулевого отверстия показалась капелька крови.

– Им, Пётр Аркадьевич, нестерпимо хотелось положить учение Ленина в жизнь, – Люцифер сидел на крыше автомобиля, крылья его свисали по обе стороны открытых дверей. – К тому времени у них нагрелась вода в пулемётах, а как хотелось длинными очередями по умирающему крестьянству.

– Ну, согласитесь, Пётр Аркадьевич, насколько идеологически красивее выглядел бы труд коллективного хозяйства. Просто песня!

– Реквием, Алексей Николаевич, реквием. А промышленность, но это уже не при нас, позже. Вы же своим импортом по рукам производителю бьёте. А мы – санкции на ввоз. Не Европа, заметь, мы вводили жёсткие санкции, – Столыпин распалялся всё сильнее. – И у нас были свои Чубайсы и Гайдары, и тоже близко ко двору были.

– Вы, Пётр Аркадьевич, тоже не ангелок, кровушки достаточно пролито было, – Косыгин поправил галстук.

– Да, в год полторы тысячи человек к высшей мере приговаривали. Это говорит о том, что в условиях дикого напора терроризма приходилось проводить реформы, а ты подчёркиваешь правительственную или мою кровожадность? Вам нужны великие потрясения – нам нужна Великая Россия!

– К столу, дорогой Алексей Николаевич, а то Суслову без вас скучно, – Брежнев рукой показал на пустое место рядом с Сусловым.

Люцифер со Столыпиным не уходили, а медленно растворялись в надвигающихся сумерках.

– Тяжёлый вы человек, Пётр Аркадьевич, как мне было невозможно с вами и как легко с ними, – Люцифер повернулся к столу. Столыпин промолчал.

Стол без ресторанного изыска накрыт богато. В больших белых, без рисунка фарфоровых чашках отдельно – жареное на костре и варёное мясо оленя, посередине – большая горка овощей. Хлеб. Егерь колготится у кирпичного мангала. В рюмках – водка. Рядом с Брежневым – Нина Александровна, вполоборота к столу, как бы и не за столом.

– Михаил Андреевич, зачни-ка тостом, мясо на ветру стынет, – Брежнев взял рюмку.

– Товарищи, я предлагаю выпить за здоровье нашего Генерального Секретаря, неутомимого борца в деле строительства социализма.

Брежнев, не дожидаясь конца тоста, выпивает. Выпивают остальные. Молча, закусывают. Налили.

– Я предлагаю выпить за удачную охоту, за прекрасного следопыта и замечательного стрелка, – Косыгин неудобно встал, ему мешала длинная лавка (это не стул, не отодвинешь). Алексей Николаевич не любил охоту, но часто принимал в ней участие. Терпеливо стоял на номерах. Но стрелять почти не стрелял, да и зверь редко выходил в сектор его выстрела – не везло. А Брежнева он отмечал как настоящего охотника. Как «правильного» – любили говорить егеря.