Последний человек

Несколько недель спустя все мы покинули Дункельд. Айдрис и ее мать сразу отправились в Виндзор, а мы с Адрианом поехали медленнее и с частыми остановками, ибо он все еще был слаб. Плодородные местности Англии, которые мы проезжали, восхищали моего спутника, из-за болезни долго не видевшего красот природы. На нашем пути встречались шумные города и возделанные поля. Землепашцы убирали обильный урожай; женщины и дети, занятые более легкими работами, выглядели счастливыми и здоровыми, и самый вид их радовал сердце. Однажды под вечер, выйдя с постоялого двора, мы прошли тенистой тропой к возвышенности, откуда открывалась широкая панорама холмов и долин, извилистых речек, темного леса и живописных селений. Солнце уже садилось, а тучи, разбредясь по небу, точно остриженные ягнята по полю, золотились в его прощальных лучах; дальние холмы еще были освещены; шум вечерних работ достигал нашего слуха, смягченный расстоянием. Адриан, ощущавший всю бодрость вернувшегося здоровья, всплеснул руками и воскликнул в восторге:

— О, сколь счастлива земля и населяющие ее! Человек! Господь воздвиг тебе роскошный дворец, и ты достоин обитать в нем⁷⁰, У наших ног расстилается зеленый ковер, над головами у нас лазурный свод. Внизу — поля, где все рождается и зреет; вверху — небо, объемлющее все сущее. В этот вечерний час, в час отдыха, кажется, будто все сердца поют гимн любви и благодарения; а мы, подобно древним жрецам, поднявшись на вершину, облекаем эту песнь словами.

Только Благой Промысл мог возвести величавое здание, где нам суждено жить, и создать законы, которыми оно управляется. Если бы конечной целью нашей было всего лишь существование, а не счастье, к чему тогда изобилие и роскошь, которыми мы наслаждаемся? Зачем было бы столь прекрасным место нашего обитания, а прирожденные инстинкты сопряжены с приятными ощущениями? Само поддержание жизни в нашем теле доставляет наслаждение, ибо плоды, которыми мы питаемся, окрашены в роскошные цвета, обладают сладостным ароматом и приятны на вкус. Разве все это было бы так, если бы Он не был всеблагим? Жилища нужны нам для защиты от непогоды; но взгляни, какие материалы припасены для них: деревья с их лиственным убранством и камни, которые так приятно разнообразят пейзаж.

Но вместилищем Всеблагого Духа являются не одни лишь творения природы. Заглянем в душу человека, где царит мудрость, где воображение погружает свою кисть в краски более прекрасные, чем даже цвета заката, и окрашивает этими яркими тонами повседневную жизнь. Воображение — вот щедрый дар, достойный дарителя. Оно стирает с действительности ее свинцовый налет и от пустынного моря жизни манит нас в свои блаженные сады и рощи. А Любовь? Разве она не божественный дар? Любовь и ее дитя, Надежда, способны одарить бедного богатством, слабого — силою, скорбящих — радостью.

Моя судьба не была счастливой. Я испытал горе; я побывал в мрачном лабиринте безумия и выбрался оттуда едва живым. И все же я благодарю Бога за то, что жил! За то, что узрел Его престол — небо и Его подножие — землю. Я рад, что видел смену дня и ночи, солнце — источник света — и кроткую странницу луну; что видел огненные цветы неба и цветы — эти звезды земли; что видел посев и жатву. Я рад, что узнал любовь, узнал и сочувствие ближним в их радостях и горестях. Сейчас я рад тому, что в сознании моем текут мысли, подобно тому, как течет кровь в жилах; само существование есть радость, и я благодарю Бога за то, что живу!

И вы, счастливые питомцы матери-земли, разве не вторите вы моим словам? Вы, связанные естественными узами спутники, друзья, любовники! Ощы, радостно трудящиеся для своих чад; женщины, при взгляде на своих детей забывающие о муках деторождения; дети, которые «не трудятся и не прядут», но любят и любимы!

О, если бы из нашего земного дома были изгнаны болезни и смерть; если бы ненависть, тиранство и страх не гнездились более в сердцах людей; если бы каждый мог обрести в своем ближнем брата, а на просторах земли убежище; если бы иссякли источники слез и уста не произносили более слов скорби. О Земля, ты покоишься под благостным оком Неба! Может ли зло посещать тебя, может ли горе сводить в могилу несчастных детей твоих? Молчите об этом, чтобы демоны не услышали и не возликовали! Выбор — в наших руках. Сшит нам пожелать — и наше обиталище станет раем. Ибо воля человека всемогуща, о нее тупятся стрелы смерти; воля облегчает страждущим их недуги и отирает слезы скорбящих. Чего же стоит человек, если он не обратит все силы свои на помощь ближним? Душа моя — лишь слабая искорка, тело хрупко как волна на излете, но я посвящаю все силы ума и тела, что остаются мне, одной лишь этой цели и беру на себя служение счастью ближних!

Голос Адриана дрожал, он возвел к небу глаза и прижал к груди руки; все его хрупкое существо изнемогало от слишком сильных чувств. Жизнь теплилась в нем, как мерцает на алтаре пламя, угасающее над пеплом жертвы, угодной Небесам.

Глава шестая

Когда мы приехали в Виндзор, оказалось, что Раймонд и Пердита отправились на континент. Я поселился в домике сестры, радуясь будущей жизни вблизи Виндзорскою замка. Удивительно, что, породнившись благодаря браку Пер-дипы с одним из богатейших людей Англии и связанный теснейшей дружбою с самым знатным ее лицом, я был беднее, чем когда-либо в жизни. Зная взгляды лорда Раймонда, я никогда, даже пребывая в крайней нужде, не обратился бы к нему за помощью. Что касается Адриана, то напрасно я повторял себе, что еш кошелек всегда открыт для меня и что, единые душою, мы и богатством должны бы владеть сообща. Я никогда не считал его щедрость своей защитой от бедности; я даже спешил отстранить предлагавшиеся мне деньги и лгал, уверяя его, что не имею в них нужды. Мог ли я сказать моему великодушному другу: «Содержи меня в праздности. Ты посвятил свои силы и состояние на благо людям, но можешь ли ты столь дурно их направить, чтобы позволить бездельничать сильным, здоровым и способным трудиться?»

Не решался я и просить его употребить свое влияние, чтобы найти мне приличную должность, ибо тогда мне пришлось бы покинуть Виндзор. Я бродил вокруг замка, в тенистых зарослях, а дома оставался наедине с книгами и мечтами. Я изучал мудрость древних и созерцал счастливые стены, приютившие мою любимую. Чтобы занять свой ум, я читал поэтов былых времен, изучал философию Платона и Беркли;⁷¹ углублялся в историю Греции, Рима и Англии и следил за тем, что делала владычица моего сердца. По вечерам я мог видеть тень Айдрис на стене ее покоя; днем созерцал возлюбленную издали в саду или в парке, на верховой прогулке с обычными ее спутниками. Я слышал музыку ее голоса и был счастлив. Мне даже казалось, что, представ перед нею, я могу разрушить чары. Каждую героиню, о которой читал, я наделял красотой и совершенствами Айдрис; такова была Антигона, ведущая слепого Эдипа в рощу Эвменид и совершающая погребальный обряд над Полиником;⁷² такова была Миранда в уединенной пещере Просперо;⁷³ такова была Гайдэ на песчаном греческом острове⁷⁴. Я безумствовал от страстной любви, но непобедимая гордость мешала мне хоть чем-нибудь себя обнаружить.

В то время как я предавался роскошным духовным пиршествам, скудной пшцей, которую мне случалось похищать в лесу у белки, пренебрег бы и крестьянин. Признаюсь, меня часто искушала мысль вернуться к беззаконным проделкам юности и подстрелить одного из почти ручных фазанов, смотревших на меня с деревьев своими блестящими глазами. Но они были собственностью Адриана и питомцами Айдрис; и хотя воображение, распаленное голодом, твердило мне, что настоящее их место не в зеленой листве, а на вертеле, в моей кухне,

Скрепился духом я и этих яств не ел.

Итак, я ужинал одними лишь чувствами и только во сне видел «те сладкие блюда»⁷⁵, что были недоступны мне наяву.

Однако именно в это время готовилась перемена в моем существовании. Сироте, одинокому и заброшенному сыну Вернэ, предстояло соединиться золотой цепью с лучшим обществом и обрести сужденные нам в жизни узы и обязанности. Для меня должны были совершиться чудеса, и общественному механизму мощным усилием был дан обратный ход. Слушай же, читатель, эту повесть о чудесах!

Однажды, когда Адриан и Айдрис ехали верхом по лесу с матерью и обычными своими спутниками, Айдрис, отозвав брата в сторону от кавалькады, спросила его, что сталось с его другом Лайонелом Вернэ.

— Как раз отсюда, — ответил Адриан, указывая на домик моей сестры, — можно увидеть его жилище.

— В самом деле? — удивилась Айдрис. — Но почему, живя так близко, он не навещает нас и не принадлежит к нашему кружку?

— Сам я часто его навещаю, — ответил Адриан, — но тебе легко догадаться, отчего он не появляется там, где его присутствие кому-то неприятно.

— Я поняла, — сказала Айдрис, — и, каковы бы ни были его мотивы, я буду уважать их. Но расскажи хотя бы, как проводит он время? Что делает и о чем думает в своем уединении?

— Милая сестра, — отвечал Адриан, — ты задаешь больше вопросов, чем у меня найдется ответов. Если ты принимаешь в нем участие, почему бы и тебе не навестить его? Он сочтет это большой для себя честью, и ты сможешь отчасти вознаградить его за обиды, нанесенные ему судьбою.

— Я охотно буду сопровождать тебя, — сказала Айдрис, — но не затем, чтобы мы таким образом с ним расплатились. Ведь ты обязан ему жизнью, а это долг неоплатный. Итак, давай завтра приедем сюда вдвоем и навестим его.