Последний день рождения

– За Аню!
– повторил Александр и выпил свою рюмку до дна.

– Бедная Аня, мало она пожила, - пригорюнилась тётя Аделаида.
– Хорошая у тебя была жена, Николай.

Он ничего не ответил.

– А чем вы занимаетесь, Гоша?
– спросила Ольга.
– Где вы работаете, можно узнать?

– Когда как, - пожал плечами Гоша.
– Сейчас, например, составляю генеалогическое дерево для одного чудака. Только, боюсь, он будет недоволен: ему хотелось бы, чтобы у него в роду были князья и графы, а их нет как нет, всё люди самые обычные, с ничем не примечательной жизнью. А он привык считать себя исключительной личностью, эдаким сверхчеловеком, и предки у него должны быть соответствующие.

– Что это за работа!
– с презрением заметила Ольга.
– Вот у меня Борис уже десять лет работает в солидной организации, недавно его назначили начальником отдела, зарплату повысили; летом поедем отдыхать на Гоа. Да, Боря?

Борис молча кивнул.

– Был ученый, который исследовал жизнь австралийских аборигенов, - сказал Гоша.
– Оказывается, они не больше четырех-пяти часов в день заняты добычей пропитания и всякими хозяйственными хлопотами, а остальное время отдыхают, развлекаются или просто созерцают мир. У них нет ни зависти, ни вражды, ни войн, - они счастливы.

– Вы хотите, чтобы мы жили как первобытные люди?
– с сарказмом спросила Ольга.
– Назад в пещеру?

– Он же не об этом говорит!
– возмутилась Настя.
– Не притворяйся, что не понимаешь.

– Так разъясни, если такая умная, - сказала Ольга.
– Правда, образование так и не получила, зато умнее всех нас.

Настя покраснела и хотела что-то ответить, но тут вмешался Александр:

– Как я понял, Гоша хотел сказать, что при восхождении от низшей организации общества к высшей люди потеряли что-то очень важное. В результате современная цивилизация, которая должна была бы сделать человека счастливым, превратила его в несчастного невротика. Идея не новая, но никем до сих пор не опровергнутая. Куда подевался оптимизм, которые помог человечеству выжить в самые тяжелые периоды существования? Хорошее теперь случается в нашей жизни только для того, чтобы потом больнее чувствовалось плохое. Только для этого и ни для чего другого. Хорошее - это передовой отряд плохого, прокладывающий ему дорогу.

– Папа, что ты говоришь!
– всплеснула руками Настя.
– Уж ты был у нас таким оптимистом!

– Был, - коротко ответил Александр.

***

Наступила неловкая пауза.

– А его понимаю, - внезапно сказала тётя Аделаида.
– Помните, у Лермонтова:

С тех пор как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу,

Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя...

– Я никогда не отчаиваюсь, отчаяние - большой грех, - говорила далее тётушка, очень довольная, что всё внимание обращено на неё.
– Наш батюшка в церкви любит повторять заповедь святого Бенедикта: "Никогда не отчаивайтесь в милосердии Божием". Когда мне плохо, я вспоминаю эти слова, и мне становится легче.

– У нас Антон крещённый, - сказала Ольга, - а нас папа не крестил. Я крестилась только недавно, вот крестик, - показала она.

– Я тоже не крещённый, - сообщил Гоша, - наша семья была не в ладах с Господом. Как-то я спросил отца, верит ли он в Бога. Отец помолчал немного и ответил: "Верю ли я в Бога? Нет. Я сам могу создать его, я знаю, как это делается. Для этого не требуется большого умения - надо лишь понимать людей, их надежды, страхи и желания". Его ответ показался мне тогда игрой ума, желанием блеснуть остроумием, но сейчас это стало горькой истиной. Кто бы мог подумать, что идеология старого, несправедливого и жестокого мира снова вернётся к нам, и люди добровольно пойдут в рабство ко всем этим жрецам религии, которые, будто ожившие мертвецы, выйдут из своих мрачных подземелий.

– Пойдут в рабство, - повторил всё время молчавший до этого Борис.

– Что?
– переспросила Ольга.

– Нет, ничего, - ответил он, глядя в свою тарелку.

– Но согласитесь, в религии есть много поучительного, в ней есть особая мудрость, - с чувством проговорила Ольга.
– Недавно я прочла по совету своего духовника "Повесть о Петре и Февронии Муромских". Я чуть не расплакалась - какая сильная вещь! И что за удивительная женщина, ума необыкновенного: скажем, на корабле её начал домогаться один из бояр, а она уже была замужем, и боярин тоже был женатый, - так она велела ему испить воды с левого борта корабля, потом с правого, а когда он испил, спросила, какая вода слаще. Вода как вода, ответил он ей, и с той стороны и с этой. И женское естество одинаково, сказала, Феврония, почему же, забывая свою жену, ты думаешь о чужой?.. Как вам это? Удивительная женщина, ведь правда же?

– Вот на такой чепухе и держится церковь!
– неожиданно вспылил Гоша.

– Что?! Да что вы такое говорите?!
– Ольга поперхнулась соком, который пила.
– Вы не так сильно налегали бы на спиртное, молодой человек, а то уже не соображаете, что несёте.

– Это да, это конечно, - закивала тётя Аделаида.
– Меру надо знать, а так что же это будет...

– Гоша, нельзя оскорблять чувства верующих, - строго сказала ему Настя.
– Сколько раз я тебе говорила.

– А почему они могут безнаказанно оскорблять мои чувства?
– запальчиво ответил Гоша.
– Почему со всех сторон мне внушают, что церковь - это хорошо, и всё что связано с ней - свято? А я вижу, что это ложь, что история церкви полна самых гнусных преступлений, что число праведников в ней измеряется единицами, а число негодяев - миллионами, что так называемое священное писание отнюдь не священно, а представляет собой собрание нелепых, отживших представлений, наравне с фантастическими рассказами, которые не могут вызвать ничего кроме снисходительной улыбки, а в худшем случае, - мерзких баек и таких связанных с ними предписаний, от которых каждый порядочный человек должен чувствовать отвращение и ужас. Почему же я должен относиться ко всему этому с уважением, почему мне нельзя слова сказать против этого кошмара, который всё более овладевает нашим существованием? По-моему, любой неравнодушный человек, видящий, к чему ведёт распространение этой болезни, обязан бороться с ней... А вы как считаете, Александр Алексеевич?
– спросил он, не давая сказать рвавшейся в бой, пунцовой от гнева Ольге.

– Я?
– встрепенулся погружённый в свои мысли Александр.
– Вы о религии?.. Не беспокойтесь, Гоша, это последний рецидив, потом религия будет окончательно изжита.

– Вы так думаете?
– оживился Гоша.
– Почему?

– Религия тысячелетиями была нужна человечеству, она нужна и в настоящем, но будущего у неё нет. Или человечество избавится от этой болезни навсегда, или эта болезнь сожрёт его, как раковая опухоль, и отомрёт вместе с ним. Третьего не дано, - сказал Александр.

– Да, папа, настроение у тебя сегодня не праздничное, - Настя тревожно посмотрела на него.
– Ты не болеешь?

– Я здоров. Впрочем, в моём возрасте болезни вызывают не страх, а любопытство: интересно, от какой умрешь? Вот эта протекает лучше, зато в этой - смерть легче, - ответил Александр, нехорошо усмехаясь.

– Господи, Николай, что ты говоришь! Ты действительно сегодня не в себе, - запричитала тётя Аделаида.
– Хочешь, я свожу тебя к хорошей знахарке, - есть у меня одна знакомая, я сама к ней хожу. Она с тебя порчу снимет.

– Вы ходите в церковь и одновременно к знахарке?
– спросил Гоша.

– Да, а что?
– не поняла его тетушка.

Настя толкнула Гошу в бок.

– Нет, я просто так спросил, извините, - ответил он.

– Но, может быть, вы сделаете нам одолжение и объясните, почему Феврония вызвала ваше недовольство?
– с подчёркнутой иронией спросила Ольга.
– Или мы недостойны ваших разъяснений?

– Пожалуйста, объясню, - лёгко согласился Гоша, уже успокоившийся и улыбающийся.
– Что имела в виду Феврония под женским "естеством"? Если женщин как таковых, то разве они все одинаковые? Может, у Февронии что-то не в порядке было с глазами, но женщины бывают блондинками и брюнетками, шатенками и рыжими, высокими, среднего роста или низкими, худенькими или полненькими, стройными и не очень, - а сколько разных женских лиц, и каждое неповторимо!.. Может быть, она имела в виду характер? Но и по характеру женщины отличаются также сильно, как по внешности, - если у Февронии было хотя бы две подруги, она бы точно знала это. О чем же она говорила, что за "естество" одинаково у всех женщин? Неужели речь шла об интимных частях тела? Но и тут только полное неведение могло вызвать подобное утверждение; не буду вдаваться в анатомические подробности, скажу о чувственности. Есть женщины, за одну ночь любви с которыми мужчины готовы отдать жизнь, - вспомним знаменитую Клеопатру, - а есть холодные, как лёд. Где здесь одинаковость? Ещё раз повторю, все женщины разные во всех своих проявлениях, и это заставляет мужчину искать свою, лишь ему предназначенную избранницу, ошибаться и вновь искать, биться за неё, совершать подвиги, а бывает, идти на преступления. На том стоит белый свет - с древнейших времён и до наших дней такие любовные драмы заставляют вертеться мир.