Последний гетман

Нечто подобное и ожидал Разумовский – но все же… Кресло под ним тяжело заскрипело. Екатерина недовольно покосилась и, откинув вуаль, пристально уставилась на вошедшего.

Он был в длинном сером кафтане, суконных панталонах, чулках и башмаках. И сам весь длинный, нескладный. Рост выдавал петровскую породу, но крепости не было. Хилое, вытянувшееся растеньице, которое Кирилл видел полгода назад, пожалуй, больше прежнего истончившееся. Синяки под глазами – били иль от жизненной, вечной печали? Лицо выражало еще меньше смысла, чем прежде. Опухшие, красные веки – от слез, поди?

При всем бессмыслии он узнал сидящего рядом с женщиной мужчину и сделал к нему два робких шага, бормоча:

– Вы? Опять… навестить несчастного?..

Кирилл растерянно указал на женщину, вздрогнувшую при этом обращении. Узник неохотно отвел взгляд от знакомого лица и перевел на незнакомое, женское. Но Екатерина уже справилась с первым смущением, покивала головой как-то по-матерински; красивые глаза ее засветились радушной печалью. Кириллу показалось – вот-вот обнимет несчастного. Но нет – остался только пристальный интерес. Вероятно, она сравнивала узника со своим мужем-уродцем, сравнение было не в пользу узника. Кирилл понимал, что долго эта немая сцена продолжаться не может. И верно, Екатерина спросила:

– Знаешь ли ты себя?

Лицо узника задрожало, нижняя челюсть отвисла, он плохо владел речью, заикался, но что-то понимал:

– Я знаю… я п-принц, а может… ам-ампиратор, да?.. Чего от мени с-скрывают? Богородица б-была, еще к-кто-то б-был… в-вы тоже Б-богородица, да?..

В нем жили как бы два человека. Один в детских воспоминаниях, пьяных намеках тюремщиков, долгих дум, догадок, прозрени скудеющего ума… другой, сотканный из мышиного страха, грубости, грязи, ругани, окриков, с завистью взирающий на убегавшую мышку… ему-то куда бежать?! Он готов был расплакаться, лицо пошло судорогами, слюна потянулась с нижней губы…

Кирилл, вторично видя его, понимал: никакого Императора Иоанна Антоновича здесь нет, есть несчастный, погибший при жизни идиот… Кажется, поняла это Екатерина, она холодно и отстраненно теперь уже смотрела. И вопрос был чисто царский, последний:

– Что тебе желательно? Проси.

Ответ был, при таком-то состоянии души, вполне резонный:

– В… монастырь хочу… к л-людям… Екатерина опустила вуаль, встала, на ходу пообещав:

– Пожалуй…

В карете ее чувства прорвались более открыто.

– Вы видели, Кирилл Григорьевич? Вы все поняли? Хотя вы-то и раньше с ним встречались?..

– Вместе с Петром Федоровичем, ваше величество.

– Почему ж мне не сказали?

– Если б я пересказывал все разговоры и встречи… – начал было Разумовский, но закончил без обиняков: – При таких моих хитросплетениях разве б вы доверились мне, ваше величество?..

Екатерина догадалась о неуместности попрека:

– Вы, как всегда, правы… мой дорогой Кирилл Григорьевич!

Он припал к ее руке, чуть повыше перчатки. На открытом запястье Екатерина, вероятно, ощутила слезы, руку не отдернула, другой рукой погладила взмокший парик:

– Полно, полно, я не забываю верных друзей… Негоже гетману, утритесь, – выдернула из-за кружевного обшлага платочек.

Кирилл махнул им по лицу, поцеловал… и без всякого спросу засунул за свой обшлаг, суконный.

– Ах, сантименты!… – начала отходить от недавнего наваждения Екатерина. – Извольте, граф, быть у меня к вечеру.- Слушаюсь, ваше величество, – и он взял подобающий тон…

Все же как ни хорошо знал гетман Императрицу Екатерину Алексеевну, и он бы вздрогнул, прочитав данную этим же вечером Инструкцию. Но того ему было не дано. Наисекретнейшую Инструкцию прямо с голоса Императрицы писал Григорий Теплов. Пространно и веско говорилось о судьбе узника номер один; между прочими там был и такой пункт:

«… Ежели, паче чаяния, случится, чтобы кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер, без именного, за собственноручным Ее Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа, и захотел арестанта у вас взять, то онаго никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде ж так оная сильна будет рука, что опастить не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать. В случае же возможности, из насильствующих стараться ежели не всех, то хотя некоторых захватить и держать под крепким караулом и о том рапортовать ко мне немедленно через курьера скоропостижного…»

VI

Екатерина не хотела, подобно Петру III, тянуть с коронацией. Шел второй месяц после дворцового переворота, а взаимные дрязги не утихали. Все жаждали получить больше того, что они уже получили. Григорий Орлов полеживал на дворцовых диванах с видом разобиженного дитяти. Как же, претендовал на титул Государя при своей возлюбленной Императрице, а остался всего лишь фаворитом! У него не хватало ни ума, ни такта Алексея Разумовского. Княгиня Екатерина Дашкова жила теперь с мужем во дворце, на правах статс-дамы, но тоже вроде как была обнесена честью; в порыве всеобщей славы она возомнила себя первой организаторшей «революции» на французский лад – ни больше ни меньше. Но назойливее всех вел себя Бецкий – поговаривали, отпрыск прежних коронованных дам. Кирилл Разумовский, на правах какого-то непонятного главнокомандующего, вынужден был тоже бывать во дворце – время после переворота шло смутное, тягостное. Околачивался граф Кирила там, не зная, что делать. Еще из прошлого царствования знал он все закоулки громадного деревянного дворца; из какой-то опаски Екатерина не решалась перебраться со всем своим двором в новый Зимний, где шли бесконечные отделочные работы.

Вскоре произошла эта смехотворная история. Влетев в приемную, где кроме Екатерины была одна лишь Дашкова, Бецкий повалился на колени с воплем: «Скажите, ваше величество, кому вы обязаны вашим воцарением?!» Зная его непомерную экзальтацию, Екатерина спокойно ответила: «Я обязана своим воцарением Богу и избранию моих подданных». Бецкий начал стаскивать с себя Александровскую ленту со словами: «Разве не я настроил к этому умы гвардейцев? Разве не я бросал деньги в народ?» В это время в кабинет вошел Разумовский – уж и не припомнить, по какому поводу; последние слова он услышал и со своей обычной флегмой посоветовал: «Ваше величество, вы ищете достойного человека, кому можно поручить изготовление короны, – вот он перед вами!» Бецкий был в восторге от такого предложения.

В общем, корона была готова, и медлить дальше не имело смысла. Двор засобирался в Москву. Из двадцати пяти сенаторов двадцать должны были сопровождать Императрицу, а пятеро, во главе со старшим сенатором Неплюевым, оставаться на страже Петербурга. Кирилл Разумовский опасался, как бы ему не угодить на эту почетную должность, но Бог миловал. В сутолоке Императрица позабыла, что он своего рода главнокомандующий над всеми окрестными полками и гарнизонами. Вновь назначенный сенатор – где ж ему быть, как не в свите Государыни? Ко всему прочему было решено до торжественного въезда в первопрестольную остановиться в подмосковном имении, Петровском. Лучшего пристанища не сыскать. Одно – что на Петербургской дороге, а другое – что и обширно, и удобно для пребывания.

Государыня Елизавета Петровна скакала из одной столицы в другую, как батюшка, – за сутки. Двенадцать лошадей, запряженных попарно цугом, несли ее экипаж, больше похожий на походный дворец, да две запасных пристяжки следом скакали со вздетой на них упряжью. Если падала лошадь, пяти минут было довольно, чтоб заменить одну упряжку на другую. Екатерина спешить не любила. Выехав из Петербурга 1 сентября, она лишь 9-го остановилась в Петровском, которое давно уже называли Разумовским. Личный обоз, со всей дворней, тащился еще медленнее. Единственное, многочисленные слуги и курьеры давно были отосланы вперед и лучшие хоромы готовили для Государыни. Да и не только для нее. 11 сентября в Петровском собрались члены Синода и высшее духовенство, придворные дамы, знатные особы – для поднесения всеподданнейших -поздравлений. Недостатка в речах не было. Первым выступил по праву старшинства в Синоде новгородский архиепископ Димитрий: «Се царствующий град Москва вместо возженных светильников с горящими любовью сердцами усретает вожделенную матерь и государыню свою, преславныя дела и заслуги отечеству и церкви показавшую. Гряди, защитница отечества, гряди, защитница благочестия, вниди во град твой и сяди на престоле предков твоих».