Последний из Двадцати

От кинжала пахло женственной, аккуратной магией. Последнему из Двадцати будто когтями полоснули по щеке. Продолжи он глядеть на кинжал и готов был бы поклясться, что услышит почти змеиное шипение. Чавьер пожал плечами.

— Она такая была. В меру вредная, в меру наивная, в меру ревнивая… — мастер как будто хотел оправдать чародейку. Рун отрицательно покачал головой.

— По поводу последнего ты точно привираешь. В меру ревнивая? Знала ли она что вообще что такое мера?

Чавьер спорить не стал и развёл руками. Рун же прочистил горло.

— Ну, допустим, почему селяне это твоё сокровище не отыскали я понял. Они, наверняка, не знают, что это за штука, но стороной её обходят.

— Как есть, — согласился Чавьер.

— Но что мешает тебе взять этот кинжал и уйти восвояси?

— Всякое, — мастеру как будто было чуждо лукавство. Он облизнул высохшие губы, посмотрел на солнце, прищурился. — Твоя сестрица по мастерству напортачила. Сам кинжал держит мой облик таким, каков он есть. А вот это…

Он пальцем указал на малозаметную трещину на рукояти клинка, а Рун тут же понял о чём речь. Кинжал призван был удерживать — форму, облик, место… Трещина на рукояти испортила изначальный замысел — и теперь Чавьер в какую сторону бы не пошёл, возвращался к кинжалу.

— Хитрить пробовал, — заведомо предупредил механик. — Кинжал сам привязан к месту. Здесь на меня пара пьянчуг напала, ну и… сам видишь, трещина.

— И как же мне тебя расколдовать?

Чавьер лишь закачал головой и ухмыльнулся в ответ, погрозил пальцем.

— Ты тут чародей, паря, тебе и ману в руки. Я ж тебя не спрашивал, как чинить.

Рун выдохнул, признавая его правоту. Поймал себя на том, что рассматривает собственные ладони — ещё чуть-чуть, и будто какой селюк плюнет в них и разотрёт.

В кинжале сидела защитная бестия с характером хозяйки. Рун не видел, но чувствовал почти волчий взгляд, устремлённый на него прям из кинжала. Парень закрыл глаза — это всегда помогало отрезать от сознания окружающий мир и хоть на мгновение, но сконцентрироваться.

Совершенно некстати и как будто невзначай ему вспомнилось, как деревенский мальчишка лет пять, а то и шесть назад, набравшись смелости огорошил вопросом — на что способен чародей?

В детской глупости и непосредственности Рун ухмыльнулся и ответил, что на всё. В то нежное время ему казалось, что для магии попросту нет границ — главное придумать и воплотить задумку в жизнь, слепив её из маны. Прав был старый Мяхар — юность богата, а возраст, год за годом спешить отсечь то беззаботность, то безмятежность. Возраст тащил на колючей, драконьей спине этот вопрос из раз в раз насмехаясь над Руном.

На что способен чародей?

На всё ли? А рассеять, разбить чужеродное по составу заклинание — может?

Рун окружил кинжал магическими потоками. Чавьер, косноязычно выругавшись, выронил и короб и оружие из рук, попятился назад. Пастухи не без интереса смотрели, что будет дальше. От их костра несло сыром и тёплым хлебом. И сивухой. Хороший выдался денёк, скажет самый молодой из них после. Было что выпить, было что посмотреть…

Юный чародей скользнул всем собой в кинжал. Он на миг ухмыльнулся, представив, что же там такого увидели селюки. Для них не каждый день чародей по кинжалам скачет.

Магическая побрякушка встретила его забвением, окунула с головой в темноту, выбивая дух. Рун не сразу, но справился с собой, огляделся. Со всех сторон его окружали плотные, узкие стены заклинания. Не распознать в нём такого обыденного, до безобразия скверного проклятия было попросту невозможно.

Почуяв вторжение, проклятие ответило чародею. Слов не было, только истеричный призыв убираться прочь и никогда больше не возвращаться. Поняв, что Двадцатый не реагирует, проклятие окропило его ядом страха. Парень блокировал легко и непринуждённо — яд прошёл мимо его сознания, оставив лишь мрачное послевкусие в мыслях.

Решив, что долг платежом красен, Рун разросся — его неровный облик пошёл рябью. Облако помыслов, каким он был сейчас, спешило нарастить клыки, лапы и щупальца — и видят Архи, для того будут причины.

Проклятье настойчиво шептало. Её слова укором крошились о выставленный им щит равнодушия. Парень же вдруг ощутил, что его самого подташнивает от вдруг навалившейся образности.

Старый Мяхар любил водку, драку, девок помоложе и незамутнённые разумом юные уши. И если Кианор искал веселья в проказах, а Виска желала пристроить к своей извечной игре новую куклу, то вот Руну частенько нечем было занять своё время.

Старый учитель вздыхал: поговаривали, что вскоре он отдаст Архи душу — и надо искать учителю преемника. Рун слышал, но держался подальше — как будто этим можно было что-то исправить. Раздавив внеочередной ком маны, старик довольно кряхтел, наслаждаясь разливающимся по костям могуществом. Чародей, неустанно говорил он, должен обладать хорошим воображением. Выдумка частенько побеждала выучку — говоря это, он опасливо оглядывался по сторонам. Услышь его тогда мастер Рубера и ссоры было бы не избежать. Чародей без выдумки, продолжал он, что птица без крыльев. Беда только в том, что…

Что воображение бьёт и в обратную сторону. Рун не раз и не два имел дело с проклятиями, несколько раз даровал свою милость обращённым во что-либо людям — благосклонности ради и хорошего настроения для. Но только сейчас он осознавал всю многомерность абсолютно чужих, выстроенных по непонятным законам заклинаний.

Кошмары о былом, Сон четвёртый, часть четвёртая

Только здесь и сейчас Рун понимал, сколь ленивы крестьяне, что живут под сенью защитного купола. Спроси любого из них — и они обязательно расскажут про тысячу дел, которые томятся в ожидании рабочих рук. А всё туда же — собрались, будто у кибитки бродячих артистов и смотрят, не надоедает же им.

Их взгляды липли к чародею, будто пиявки. Каждого — от мала до велика снедало любопытство: каких бисяков тут только что случилось?

Каждый из них знал, что лезть в душу чародея — на грех нарываться, но уж гадать что у проклятого в голове — и вовсе уму не постижимо.

Они, подумалось Руну, наверно и не пытались постичь, тем более — понять.

Парень чувствовал себя бесконечно уставшим и голодным — наверно, согласился бы даже проглотить ту гадость, что стояла на столе.

— Видали, а? Вы видали? — рослый, но недалёкого вида детина не уставал теребить собственный затылок, оглядываясь по сторонам. — Юродивого-то нашего того-ага. В камень. Видали, люди?

Ему отвесили подзатыльник, призывая умолкнуть. Здраво, согласился с селянами Рун. Он бы тоже не решился злить вымотанного чародея.

Последний из Двадцати оглядел перстень на руке. Раньше он воспринимал его всего лишь как украшение или символ Несущего Волю. Матриарх бесстрашно доверяла почти детям ключ активатор от своего личного автоматона — то ли знала способ, как его вернуть, то ли могла заставить явиться украшение даже из небытия. Помыслить о её безрассудности ему было попросту не под силу.