Последний контракт

— У меня к вам еще пара вопросов, Борис Викторович. Марковцев мог вернуться в ГРУ?

— С двумя-то миллионами долларов? — генерал пожал плечами и выдавил на лицо гримасу. — Зачем ему это?

— Нам стало известно, что он потерял и деньги, и недвижимость в Греции. Как вы ответите в этом случае?

Прохоренко некоторое время раздумывал.

— По сути он — наемник. А в ГРУ больших денег не платят; а вот «крыша» у них капитальная. Если бы Марковцева действительно приперло к стенке, он принял бы заказ от криминальных структур. Но я об этом ничего не слышал.

Адамского больше всего обеспокоили две вещи. Первое: Марковцев входил в группу агентов, лично подчиняющихся начальнику военной разведки. И если на него вышли в конце концов и сделали соответствующее предложение, то об этом, кроме узкого круга лиц, не знает никто. И проверить не получится.

Второе. Прохоренко вспомнил такие мелочи, которые во время внезапного, неожиданного разговора не вспоминаются — ведь тема предстоящего разговора от него была намеренно скрыта. Адамский был опытным оперативником и понял, что генерал был готов к этому разговору, на вопросы отвечал не раздумывая. Лишь пару раз запоздало сделал вид, что что-то там вспоминает, на чем-то забуксовал.

Но это лишь догадки, хоть и подкрепленные внутренним чутьем. Адамскому нужны были доказательства. Он был уверен в том, что с банком ведется игра. По логике и по корпоративным канонам не хватало одного голоса. И Адамский уже знал, где он получит тот необходимый для контрольного пакета акций голос.

Туман. А тумана — будь он в поле, на дороге, в голове или в делах — Адамский не любил.

«Должностные» проверки закончились, пора переходить к неофициальным, которые подчас дают искомый результат и звучат с неожиданным эффектом. Вернувшись в Москву, он первым делом вызвал своего помощника.

— Закажи билеты в Афины на завтра. На мое имя, Рукавишникова и Соболева. Я так и не сумел как следует рассмотреть храм Петра и Павла.

21

Москва

Катя Скворцова приняла звонок от генерал Прохоренко и поблагодарила его. Положив телефонную трубку, задумалась. За Марковцева взялись всерьез — Прохоренко все же имел беседу с Адамским. Возможно, даже наверняка, в скором будущем он получит от Матиаса задание, что позволит поставить синдикат банкира вне закона, на его положенное место.

Это обнадеживало и беспокоило одновременно. Сергея могли подставить, используя его единожды вкупе с его «громким» именем как в криминальной среде, так и в разведывательной, — и это была главная опасность. Необходимо было вовремя просчитать все ходы Матиаса, чтобы не напороться на неожиданности. В крайнем случае, если появятся хоть какие-то сомнения, — отзывать Марковцева с задания. Рисковать им Катя не могла по разным причинам.

Она никогда не страдала «синдромом чистого листа бумаги», даже мысленно не могла представить какое-то начинание в виде девственного листа. Или там незаполненного бланка. Наоборот, ее деятельная натура нуждалась в ворохе донесений и телеграмм, докладов и рапортов. Может, оттого, что одно дело вытекало из другого и работа представляла собой взаимно перетекаемый и безостановочный процесс. Что-то вроде микроадаптации: коррекции последующей операции в зависимости от результатов выполнения предыдущей.

А пока ничего конкретного. Сергей несколько раз разговаривал с Матиасом, но без фиксации на диктофон: цифровая технология обнаружения диктофонов была реализована в офисной системе банкира. Обычно датчики размещены под столом руководителя, под креслом для посетителя, под столом для совещаний. Адаптированный к помехам прибор подает сигнал тревоги отдатчиков, высвечивающийся на дисплее. И дом Матиаса наверняка нашпигован современной электроникой. Рисковать нельзя.

А вообще Марковцев, пользуясь случаем, больше обращал внимание на то, как поставлена работа по охране финансиста: сколько телохранителей сопровождают его днем, сколько остается в особняке ночью.

«Скорее бы зима», — неожиданно взгрустнулось Кате. Она два или три раза в неделю ездила на свою дачу. Прикормила синиц, бросая им семечки и вешая на кусты сирени кусочки сала. Неожиданно из леса пожаловал более крупный гость: большой пестрый дятел. Когда Катя впервые увидела это чудо в красной кардинальской шапочке и красных же революционных штанишках, остолбенела: дятел клевал сало! Потом Катя не очень широко, чтобы не спугнуть дятла, но довольно улыбнулась: «Давай, давай, дружочек...» Так же осторожно достала сотовый телефон и позвонил сестре: «Слушай, я говорю с тобой, а рядом, на ветке, сидит здоровенный дятел!» — «Ты лучше отойди подальше, — посоветовала сестра, — а то заклюет!» С тех пор, с перерывом на лето и осень, дятел прилетал регулярно.

Скорее бы зима наступила... Увидеть наконец-то своего пернатого друга, который однажды (и это была сущая правда) провожал Катю в глубь леса. Он перелетал с дерева на дерево, когда прячась за стволом, а когда нет, следуя на расстоянии пяти-шести шагов. Впору было вспомнить из Библии: и звери, и птицы — слуги мои. И задаться вопросом: какое потомство будет у этого дятла? Воображение нарисовало жирную тварь с пестрыми крыльями и свиным пятаком вместо клюва, преследующую тебя по пятам.

Она еле дождалась звонка от Марковцева.

— Привет. Как ты? Чем занимаешься? И ее ответ прозвучал в таком же стиле:

— Думаю. Думаю. Думаю. О тебе, о работе.

Катя не представляла Сергея, реагировала только на его речь. Просто слушала голос, всколыхнувший в ней забытые чувства. Человека знакомого и в то же время нет, близкого и далекого.

— А еще о чем думаешь?

— Не хочу об этом говорить... Тревожно на душе.

На Катю надвигалась черная туча беспокойства.

22

Афины

Сегодня Николай Румянцев мыслил «глобально», и тому была причина: он ознакомился с протоколом встречи Путина с духовными иерархами, разосланным в том числе и в зарубежные приходы Русской православной церкви. Встреча проходила в среду, 6 октября. Ответственным за протокол со стороны РПЦ был отец Филарет. Первые слова принадлежали президенту России: «Ваше Святейшество! Уважаемые иерархи Русской православной церкви!..» Главная повестка дня — борьба с терроризмом, дальше шли церковные просьбы. Отец Николай мысленно слал президенту России благодарность за земельный закон и в связи с этим был настроен более решительно: соглашаясь с архиепископами Тобольским и Тюменским, буквально настаивал: нужен закон о возвращении в собственность Русской православной церкви всего церковного имущества. Вот так по-простому: всего. Поскольку все, что на сегодняшний день передано РПЦ, годится только для церковной службы. Короче, отец Николай размышлял о реституции и в революционном ключе: вернуть изъятое у церкви имущество после 1918 года. Слава богу, глава государства признал: изъятие у церкви ее имущества после вышеназванного года «не только аморально, но и незаконно». И, как всегда, нашел «чем сердце успокоить»: «Если их сегодня передать, то церковь не в состоянии будет обеспечить их восстановление и содержание, потому что до последнего десятилетия она была обескровлена». Именно так значилось в протоколе.

Архиепископ Берлинский Феофан заявил так, словно обращался к Золотой рыбе, а не к главе государства: хочу, говорит, чтобы государство оказывало зарубежным приходам РПЦ не только политическую, но и материальную поддержку. А в ответ на эту буквально жаждоманию — тишина, точнее — ни строчки. Или же отец Феофан, с которым Николай Румянцев был хорошо знаком, забыл либо убоялся занести ответ президента в бумаги. Епископ Читинский Евстафий посетовал на демографический кризис и растущее число китайцев-мигрантов на подведомственной ему территории. Президент нашел красивый ход: «Обращайте китайцев в православие!» Типа шире открывайте им глаза, нечего, мол, щуриться. Какое, к черту, православие, тихо негодовал отец Николай, когда уже пятый год не удается переместить на территорию Китая иконостас и церковную утварь — для этого нужно ни много ни мало разрешение китайской компартии. У меня, говорит Путин, скоро визит в КНР, и я попробую решить эту проблему с китайскими товарищами. «Зюганова не мешало бы прихватить», — безмолвно злобствовал Николай Румянцев.