Последний порог

Коротко и немного сбивчиво Чаба рассказал Андреа обо всех событиях, которые произошли с ним за несколько последних часов.

Андреа сидела рядом, положив свою горячую руку на колено Чабы.

— Вел я себя отвратительно, — продолжал Чаба, — как истеричная женщина.

Андреа встала, выключила свет и распахнула окно. Жалюзи приподняла настолько, что между ними образовались щели величиной в палец. В комнату хлынул поток свежего воздуха. Стоя у окна, она сквозь щели смотрела в сад.

— Боже мой, — бормотала она себе под нос, — что же нам теперь делать?

«В чем же наша вина, если на нас обрушивается такое наказание? Перед кем мы виноваты? — В этот момент она почувствовала, как сильные мужские руки обняли ее сзади. — Бедный Чаба! — подумала она. — Несколько недель назад ему до слез было жаль Эстер. Бедный Чаба, да и я тоже...»

Взяв обе его руки в свои руки, она осторожно сдвинула их себе на живот:

— У меня будет ребенок. Я не хотела говорить тебе об этом, а теперь нужно, чтобы ты знал. — Повернувшись, она обняла Чабу за шею: — Дорогой мой, у нас будет ребенок!..

Чаба наклонился, и они долго целовали друг друга. «Андреа — единственная моя надежда в жизни, — думал он. — Я люблю ее, а она — меня. Если мне суждено будет умереть, мне ничего не жаль, кроме ее любви».

— Что нам делать, Чаба? — спросила она, а пока дожидалась его ответа, подумала о том, как прекрасна тишина.

Однако она не хотела, чтобы время остановилось — тогда и эта проклятая война никогда не кончится. «Что же теперь будет с нами? Кто знает? Что бы ни случилось, я была счастливой. Вот уже восемь лет, как Чаба любит меня. Восемь лет счастья! Может ли кто-нибудь, кроме меня, похвастаться восьмилетним счастьем? Отец говорил, что, по данным западных агентств, уже погибло более двадцати миллионов людей. Двадцать миллионов! В основном молодых. А ведь они тоже кого-то любили, и их тоже кто-то любил. Мертвые никогда больше не узнают, что такое любовь. А вот я знаю. И Чаба тоже знает...»

— Почему ты молчишь?

— Думаю.

— О чем?

— О тебе... О нашем ребенке, о родителях, о Милане, об Эккере и о самой себе. И еще о том, как же мне поступить.

— Я помогу Милану бежать, — сказал наконец Чаба. — Но как? Пока это только одни слова. Мне было бы легче, если бы я не любил своих родителей. Но я люблю их. Мне задали задачу, которую я не могу решить. — И вдруг он начал тихо смеяться.

— Над чем ты смеешься?

— Смеюсь ли, плачу ли — это все равно. Просто я вспомнил о теории порогов Эккера.

— Оставь ты этого идиота в покое!

— К сожалению, он не идиот. Он, скорее, дьявол, а дьяволы — существа довольно неглупые, да и в самой его теории порогов что-то есть.

— Такое понятие имеется в психологии.

— Я знаю. Однако Эккер ее как бы обновил: мы можем выбирать пороги, но если выбор был сделан неверно и непоследовательно, это ведет к гибели.

— Милан — человек последовательный, — заметила девушка. — Он всегда выбирал тот порог, который следовало выбрать. Ерунда это, а не теория. Или, быть может, ты полагаешь, что Эккер, как отец новой теории порогов, никогда не умрет? Нужно не теории выдумывать, Чаба, а... — Она неожиданно замолчала, направилась к дивану и села, закрыв лицо руками.

Чаба медленно приблизился к девушке, взял с тумбочки сигарету, пепельницу и, закурив, сел рядом с Андреа.

— Продолжай.

— ...Жить по-человечески. Несколько недель назад меня удивил отец. Часть своих бумаг он сжег, а другую часть упаковал. Я полюбопытствовала, что же именно он упаковал и почему. Он попросил, чтобы я оставила его в покое. Между нами произошел такой разговор. «Какое тебе дело до моих бумаг?» — спросил он. «А чего ты скрытничаешь? — поинтересовалась в свою очередь я. — Или ты думаешь, что я не знаю, чем ты занимаешься? Мне известно больше, чем тебе кажется». Он испугался, но еще больше он испугался, когда я сказала: «Если гестапо и не знает, то я-то уж наверняка знаю, от кого из западных корреспондентов и каким образом ты получаешь информацию». Отец побледнел и немного успокоился только тогда, когда я сказала ему, что он хоть что-то да делает.

— Что же делает твой отец? — спросил Чаба, будто не имел об этом ни малейшего представления.

— Через какого-то человека из шведского посольства он переправил куда надо какие-то важные сведения. Я кое-что прочла, видела около двадцати фотокопий с фотографий. Это были снимки военных корреспондентов... Мы, конечно, слышали об ужасах, которые творят немцы, но не хотели им верить, поскольку так нам спокойнее жилось. А сегодня ночью, перед тем как отец ушел, чтобы известить Пустаи об опасности, мы долго разговаривали с ним. Затем мы говорили о тебе, о твоих родителях — короче говоря, о многом. Я рассказала отцу все, что узнала от Эндре. Папа сказал, что мы даже не догадываемся о том, какую ошибку совершили и совершим в будущем, если не выступим против гитлеровской Германии. Но это невозможно, так как твой отец и его соратники больше боятся рабочих, чем самих немцев, а настоящего движения Сопротивления нельзя организовать без участия в нем широких народных масс.

— Мой отец тоже чего-то организует.

— Теоретически, так сказать, в салонной обстановке. Отец говорил, что победу нужно завоевывать в уличных боях, на баррикадах, а не за чашкой кофе и рюмкой коньяку. То же, чем занимаются твой отец и его соратники, непростительное преступление. Чаба, я прекрасно разбираюсь в том, что такое врачебная этика, но я пришла к выводу, что могу считать себя свободной от этой этики. — На миг она задумалась, а затем продолжала: — Да, конечно, так и следует поступить. До тех пор пока продолжается эта война, а мы живем среди убийц, нам не следует забивать себе голову врачебной этикой, если речь идет именно об этих самых убийцах. Руководствуясь ею, мы невольно встанем на путь лжегуманизма, превратимся в сторонников теории Христа о всепрощении и непротивлении злу насилием. Мы должны сознательно убивать нацистов, всех нацистов, независимо от того, немец он или же венгр.

Чаба схватил девушку за плечи и сильно встряхнул ее:

— Замолчи, Андреа! Ты несешь бред! Мы не можем действовать методами нацистов. Не забывай о том, что мы — люди.

— В этом тоже наша вина. Мы продолжаем до сих пор считать нацистов людьми. — Она встала.

Чаба смотрел на Андреа, и его охватило такое чувство, что перед ним стоит совершенно незнакомая ему женщина. В лице Андреа уже не было прежней нежности, его черты стали как бы тверже, взгляд более острым и решительным. Она подошла к шкафу, поискала что-то в нем. Через минуту она обернулась к Чабе с каким-то конвертом в руке.

— Прежде чем уйти из дома, папа поручил мне передать этот пакет, если он не вернется, в шведское посольство. Он вчера получил его от кого-то. Прочти, посмотри фотографии, а уж только потом, если у тебя не пропадет желание, будешь морализировать и дальше о врачебной этике.

Положив недокуренную сигарету в пепельницу, Чаба с недоверием покосился на конверт. В нем оказались фотокопии двух писем. С чувством любопытства и даже страха он начал читать письмо.

«Веймар,

30 января 1943 г.

Д-р медицины В. Польцер,

гауптштурмфюрер СС

Начальнику имперской полиции и главного имперского управления безопасности господину рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру

Настоящим направляю Вам подробный доклад о результатах своей работы по пересадке костных тканей и их заменителей.

В настоящее время я работаю над пересадкой живой костной ткани нашим раненым и больным. Однако имперский врач СС группенфюрер д-р Гравиц поставил под сомнение результаты моей работы, распорядившись считать ее успешной только после проведения 100 операций, закончившихся с положительными результатами. По сей день мной проведено всего лишь 47 опытов, из которых 14 увенчались успехом. Неудавшиеся опыты окончились летальным исходом, причем смерть наступила в результате быстрого развития других заболеваний.

Мне удалось установить, что пленные, которых мне передавали для проведения опытов, страдали различными заболеваниями или же были сильно ослаблены физически.

Господин рейхсфюрер, мне пока что не удалось полностью выполнить Ваш приказ из-за отсутствия в моем распоряжении здорового материала для опытов.

С глубоким уважением прошу Вашего распоряжения, чтобы я лично имел возможность отбирать для себя опытный материал среди русских военнопленных. Целесообразнее всего было бы разрешить мне немедленную поездку в Аусшвитц, где я могу на месте выяснить все вопросы, имеющие отношение к пересадке живой костной ткани. Аусшвитц является, как мне кажется, очень подходящим местом для проведения таких опытов, так как большая территория лагеря и его обособленность от внешнего мира позволяют проводить опыты, не привлекая к ним внимания посторонних лиц.

Должен заметить, что лица, над которыми проводятся подобные опыты, в их ходе громко кричат, так как с целью наиболее полного получения научных данных мы не прибегаем к методам обезболивания.

Высокоуважаемый господин рейхсфюрер! Если мое предложение полностью соответствует Вашему мнению, то я просил бы Вас отдать в отношении меня соответствующий приказ, руководствуясь которым я мог бы проводить вышеназванные опыты в Аусшвитце (или Люблине) или каком другом восточном лагере.

Хайль Гитлер!

Преданный Вам В. Польцер».

Прочитав донесение, Чаба опустил его на колени. Вздрогнул, будто ему стало холодно.

— Это неправда, — вымолвил он. — Этого не может быть.

— Не может быть? — переспросила Андреа и вынула из конверта несколько снимков: — Пожалуйста. — Она протянула фото Чабе: — Убедись сам, что это чистая правда.

Бросив взгляд на фотографию, Чаба сразу же узнал профессора Польцера. В форме офицера войск СС, он стоял возле операционного стола, на котором лежал привязанный голый мужчина с искаженным от боли лицом. Чаба невольно закрыл глаза.