Последний порог

— Ты хочешь уговорить его стать предателем?

— Предателем? Милан — коммунист, офицер советской разведки. Какое же это предательство, если мы перетянем его на нашу сторону? По-моему, это был бы патриотический поступок. В конце концов, Милан все же венгр... — Чаба говорил это для того, чтобы принудить отца высказать свое мнение.

Хайду почувствовал себя загнанным в угол. Спокойствие, казалось, изменило генералу, он встал и нервно заходил по комнате.

Чаба присел на подлокотник кресла, несколько секунд он смотрел на отца, а затем спросил:

— Скажи, отец, не лучше ли нам поговорить друг с другом начистоту?

«Хорошо бы, — согласился мысленно Хайду, — очень хорошо бы, только я не уполномочен на откровенный разговор с сыном». Когда генерал узнал об аресте Радовича и сообщил об этом своему связному сверху, тот приказал пока никаких шагов не предпринимать и ждать, посоветовав сделать так, чтобы Радович не мог ничего рассказать.

— Отец, — начал Чаба, встав перед отцом, — Милан просил меня передать тебе, что он больше не выдержит, а если его принудят говорить, то он назовет Эккеру твое имя первым. Я думаю, он хотел спровоцировать меня, чтобы я его умертвил.

— Ничего он не провоцировал, — приглушенным голосом возразил Хайду. — Его нужно умертвить...

— Значит, это правда?

— Да, правда. Больше я тебе ничего сказать не могу. Если Радович во всем признается, нас арестуют. Твою мать, разумеется, тоже.

— И мама принимает участие в движении?

— Она ни о чем не имеет ни малейшего представления, однако, несмотря на это, нацисты ее из своих лап не выпустят.

Чабе казалось, что выдержать это невозможно — усталость, нервотрепка, а теперь еще признание отца... Итак, перед Чабой стояла дилемма: умертвив друга, он спасал собственных родителей, свою невесту, но навсегда терял самого себя. Если же он этого не сделает, а Милан признается, то тогда он, Чаба, можно сказать, собственными руками убьет родителей, а может, и свою невесту. Ни по одному из этих путей он не мог пойти, так как его замучила бы собственная совесть. С растерянностью и отчаянием он посмотрел на отца и спросил:

— Выходит, что ты, ярый антикоммунист, вошел в контакт с коммунистами и вел с ними переговоры?

— Ни в какой контакт с ними я не входил: я отклонил их предложение. — Заметив душевное смятение сына, он продолжал: — Сынок, наши сторонники хотят заключить мирный договор не с красными, а с англосаксами. Правда, с твоим другом я действительно вел переговоры и он знает, к чему мы готовимся. Мы хотим свергнуть диктатуру Гитлера, однако не покушаемся на Германию, которая ведет борьбу против Советского Союза. Не знаю, понимаешь ли ты меня.

— Ты поддерживал связь с участниками антигитлеровского заговора?

— Естественно. Гитлер и его клика арестовали тысячи людей, но не всех. Число оставшихся на свободе противников фюрера растет день ото дня. Если нам удастся договориться с англосаксами, то...

— Не продолжай, отец! — Чаба вскочил на ноги. — Меня это не интересует. Лучше скажи: что же нам теперь делать?

Генерал уже успел взять себя в руки: он был, как и прежде, решительным солдатом и главой семьи. Он уже полностью успокоился, так как теперь он понял замысел Эккера.

— Действовать нужно немедленно, сынок.

— А как?

Генерал посмотрел на часы. Было начало четвертого. Телефонные разговоры подслушиваются, следовательно, звонить опасно, даже если разговор будет вестись обиняками. Действовать придется самостоятельно.

— Где сейчас содержат Радовича?

— В медизоляторе, Для большей безопасности я дал ему снотворного. До вечера он не проснется, к тому же допрашивать его сейчас все равно нельзя.

— Правильно сделал, — похвалил сына Хайду. Немного поразмыслив, он продолжал: — Ты можешь сейчас вернуться на службу?

— В любое время, Как-никак я несу ответственность за жизнь Милана. Эккеру это даже понравится.

— Тогда соберись с духом, сынок, и езжай на работу.

— И что же я ему скажу? Правда, он еще спит, так что никакого разговора у нас не получится.

— Его необходимо умертвить.

До Чабы не сразу дошел смысл слов отца, возможно, еще и потому, что произнесены они были каким-то безразличным тоном, как будто речь шла о чем-то обыденном. Неужели и приказ об убийстве может быть таким бездушным? Чаба не поверил собственным ушам. И это сказал его отец? Чаба даже встать не мог.

— Умертвить Милана? И чтобы это сделал я?

Генерал подошел поближе к сыну и нагнулся к нему:

— Я тебе приказываю!

Чаба затряс головой. Грудь ему вдруг что-то страшно сдавило.

— Нет, — прошептал он и отвел глаза, чтобы освободиться от взгляда отца. — Нет, я этого не сделаю. Ты не можешь отдать мне такой приказ.

Неожиданное сопротивление сына заставило генерала задуматься.

— Чаба... — заговорил он более мягким голосом.

Чаба невидящим взглядом уставился в пустоту.

— Ты хочешь сделать из меня убийцу? — спросил он. — Нет, отец, убийцей я не стану.

— Если ты не умертвишь Радовича, ты убьешь меня с матерью... — Генерал остановился, ожидая, что же скажет Чаба, но тот молчал. Быстро оценив ситуацию, генерал еще раз утвердился во мнении, что все сейчас находится в руках сына, так как только он может увидеть Радовича. Налив в рюмки коньяку, он сказал: — Возьми себя в руки. — Вложив рюмку в руку сына, приказал: — Пей!

Чаба машинальным движением опрокинул рюмку в рот, а затем уставился на отца, который начала объяснять ему, почему он должен выполнить его приказ, при этом генерал ссылался на логику войны, а так же на древние неписаные моральные законы, согласно которым ради двух жизней нередко жертвовали жизнью одного человека. В данном случае речь идет даже не о двух жизнях, а о целой организации, участники которой стремятся спасти честь нации и создать новую Венгрию.

Коньяк оказал положительное действие на Чабу — дрожь прекратилась, он несколько успокоился. Он, конечно, не мог предугадать, что случится в ближайшие часы, однако уже твердо решил: что бы ни произошло, лишать Милана жизни он не станет.

— Меня не интересует мораль войны, — тихо проговорил Чаба. — Кстати, Милан Радович тоже сражался за новую Венгрию.

— Радовичу и его товарищам нет места в новой Венгрии. Смешно, что ты этого не понимаешь. Мы для того и собираемся свергнуть нацистский режим, чтобы иметь возможность договориться с Западом, а уж затем общими усилиями ополчиться против Советского Союза.

Чаба выпил еще рюмку коньяку и встал:

— Отец, ты знаешь, что я не разбираюсь в политике, однако кое-что я все-таки понимаю. Режим нацистов есть смысл свергнуть только тогда, когда этим же ударом можно покончить с войной. Ты понимаешь? Покончить с войной. Если бы Гитлер на законном основании принял ваши предложения, вы сотрудничали бы и с ним. Вы боретесь не против самих нацистов, а лишь против кое-каких внешнеполитических их шагов.