Последний рубеж

— Долой!

— Кто за красную ленточку, подымай руку, братва! Ну, смелей, кто — «за»?

Среди тех, кто поднял руку, оказалось больше девчат, чем парней, и, когда это обнаружилось, оглушительный хохот потряс стены клуба. Смеялись и девчата, но, правда, у многих из них от смущения заметно порозовели щеки.

Вот откуда Саша и взяла красную ленточку, о которой написала в дневнике. И сейчас, читая Толстого, она думала: не эта ли ленточка вдруг открылась князю Андрею на Аустерлицком поле? Хотя он и был князь, но человек думающий, признавала Саша. А она теперь больше всего уважала людей думающих и, кстати, в этом тоже видела доброе влияние Кати.

Вот так и было, рассказывают: ехала Саша делегатом на съезд комсомола в Москву, ехала с томом Толстого и по дороге все думала о красной ленточке.

Продолжим про Сашу. На этот раз никаких нападений бандитов на эшелон не было, и она благополучно добралась до Харькова. А тут вдруг произошло одно происшествие. В губкоме комсомола, куда Саша явилась с котомкой за плечом и с мандатом, как это и было ей предписано, нисколько не удивились, что она в штанах, только сказали, смеясь:

— А-а! Это ты Орлик? Знаем, слышали, слышали про тебя. На, держи талон на обед.

Тут уж Саше пришлось удивиться — откуда могут в губкоме знать про нее, кто им и что о ней рассказал? Недоумение и растерянность Саши еще больше возросли, когда к ней подкатился кто-то из губкомовских работников и спросил:

— Уже пошамала, Орлик?

Саша кивнула, хотя на самом деле еще не «шамала», то есть не ела.

— Тогда топай в тот зал, там Фрунзе выступит… Доклад нам сделает. В широком плане и с обзором. Ну, ты ж понимаешь.

Саша снова кивнула, хотя кто такой Фрунзе, не знала, и подчеркнутую важность слов «ну, ты ж понимаешь» еще тоже не очень понимала. Она уже было двинулась по направлению к залу, но губкомовец остановил ее:

— Т-р-р! Еще рано туда. Слушай пока меня, ясочка.

— Слушаю, — покорно сказала Саша.

— После Фрунзе возьмешь слово и выступишь, ясно? Ты с фронта, а у нас тут как раз мобилизация. Вот так, сердяга.

— Что — вот так? — Саша просто обмерла.

— Ну, брось дурака валять, чудачка! Что тебе тут не ясно? Сядь и прикинь пока тезисы, и чтоб тоже, понимаешь ли, все было в широком плане, с обзором и анализом. На пять!..

— Да я не смогу! Что вы!

— Всё, всё, договорились. Зашпандоришь речугу. С трибуны. На, держи пять, некогда мне с тобой!..

Он потряс руку Саши и стремглав убежал, а она осталась стоять в коридоре как пригвожденная, не зная, что делать: смеяться или по-всамделишному заплакать. С ума сойти! Как это она вдруг станет выступать перед людьми, да еще по каким-то тезисам, и притом в широком плане, с обзором и анализом? Да еще с трибуны! Мама родная, да она, Саша, толком никогда и у себя в роте на политбеседе не выступала, а скажет с места несколько слов, и всё.

Вконец расстроенная, героиня наша присела в уголке на подоконник, котомку с плеча сняла и положила рядом. Голова кружилась, и все больше хотелось пореветь. Как убедилась Саша, слезы чудесно действуют: соленую влагу слижешь со щеки, носиком пошмыгаешь, и, глядишь, на сердце легче становится, даже улыбка как бы сама проступает на лице — смешно почему-то.

Но сейчас на Саше были штаны. Как же можно ей реветь? Откровенно говоря, Саша просто не учла, что до прихода в губком надо было как-нибудь ухитриться переменить штаны на юбку. В Москве, думала она, другое дело, а тут, казалось, никто и внимания не обратит, в чем она. Действительно, на ее штаны никто не посмотрел как на нечто необычное, потому что в почти таких же точно штанах, заправленных в сапоги, щеголяли в коридорах и комнатах губкома еще и другие девчата. Только на голове у них были не шлемы, а красные косынки. Оказалось, губком в эти дни проводил мобилизацию комсомольцев на фронт, и те, кто приехал из дальних мест, здесь же, в комнатах губкома и харчились, и ночевали.

Кроме талона на обед, прибывавшим сюда парням и девушкам выдавали еще и паек, состоявший из куска почти каменной твердости колбасы и полфунта грецких орехов, которые многие тут же принимались грызть.

Вот эти орешки и спасли Сашу. Она стала с ожесточением раскалывать их крепкими своими зубами.

— Здорово, — сказал, проходя мимо по коридору, какой-то невысокий военный человек с бородкой. — Завидно даже!

Саша уже чувствовала себя лучше. Оказалось, и орехи могут облегчить душу.

— Хотите? — Она с улыбкой протянула горстку орехов военному. — Коли вам так завидно, то пожалуйста! Угощайтесь!

— Нет, благодарю, — отозвался военный, тоже приветливо улыбнувшись ей. — Где тут народ собирается, не скажете ли?

— В зале, говорят.

— Ну да, но где этот зал?

— А я не знаю. Я приезжая.

— Откуда? — поинтересовался военный.

— С Таврии я… Про Каховку слыхали?

— Как же, слыхал, слыхал.

— А про плацдарм знаете?

— А вы оттуда? С плацдарма?

Он внимательно оглядел Сашу с головы до ног. Наверно, ему было странно — перед ним как будто паренек, а говорит о себе в женском роде. Но в следующее мгновение Саша различила во взоре военного нечто иное. Он не фигурку ее оглядывал, не лицо, а шлем, гимнастерку, штаны и сапоги. И в этот момент как бы тень нашла на лицо военного. Он постоял в задумчивости, перебирая пальцами пуговки своего френча, вздохнул:

— Из какой же вы части?

— А вам это можно знать?

— Можно, можно. Я Фрунзе.

— Ой, это вы докладчик будете! — обрадовалась Саша и вскочила. — Слушайте, тут вы должны мне помогти. Мне велели выступление делать после вас, а я не могу, я простая санитарка. Сделайте, чтоб я не выступала, ой, сделайте!

Смеясь, он развел руками:

— А это, милая, не в моей власти, пожалуй. Выступать надо, когда есть о чем сказать. Когда нечего — другое дело.

— Ой, вот же и оно — нечего!

— Ну, тогда лучше молчать, я за это.

— Скажете им? Так буду благодарна!

— Скажу, скажу. Как вас величают?

— Орлик… то есть… Дударь я. Саша. Уговорились? Дайте пять, ну дайте!.. Спасибо.

Вот такой уговор заключили между собою в тот осенний денек Фрунзе и героиня нашей повести, и оба остались довольны, хотя еще мало знали друг о друге. Саша явно понравилась ему своей непосредственностью и независимым видом, он понравился ей потому, что был по-свойски прост и добродушен. Все шло до сих пор отлично, и Саша уже была уверена, что от «речуги» с трибуны она будет освобождена, как вдруг опять все зашаталось, и уговор дал трещину.