Последний рубеж

Но теперь Саша знала: кроме этих жалких витрин, покосившихся заборов, есть Москва заводов и фабрик, Москва институтов, университетов и курсов, Москва великолепных театров, музеев и художественных галерей, Москва поэтов и писателей.

На улицах бросалось в глаза: театральных объявлений, извещений о диспутах и поэтических вечерах так много, что, казалось, после работы в холодных цехах заводов и нетопленных конторах москвичи только то и делают, что ходят в театры, спорят на литературных диспутах и аплодируют или свистят на поэтических сборищах. Но на каждом шагу давала себя знать и война. С уличных тумб сурово глядели конные красноармейцы в шлемах и звали:

«Пролетарий — на коня!..»

На Тверской Саша увидела витрину с только что наклеенной листовкой:

«Южный фронт — последний рубеж войны! Разобьем Врангеля — и войне конец!»

Саша с маху остановилась, будто ее очень поразили эти слова. Часто дыша, она стояла, как пригвожденная, у листовки. А ведь это так и есть! Последний рубеж взять — и конец стольким мучениям и бедствиям народа, и наступит время, когда действительно уже можно будет взяться за учебники. Саше представилось, как она ходит со стопкой книг под мышкой на рабфак, и голова у нее закружилась.

Очнувшись, Саша увидела — стоит перед ней пожилой человек, желтоволосый и узколицый, в стареньком обшарпанном пальтишке и держит перед ее носом флакон, издававший острый запах нашатырного спирта.

— Вам дурно, товарищ? — спрашивал этот человек.

А Саша уже пришла в себя и отвалилась от стены, к которой ее прижало в минуту, когда в голове все потемнело. Первым делом она отвела рукой флакон, потом, бегло оглядев того, кто оказал ей помощь, недовольно буркнула:

— Вот еще! Идите себе, знаете!..

Но в следующую минуту спохватилась, вынула из кармана завернутый в бумагу сахар.

— Возьмите. Раз носите с собой эту гадость в бутылочке, то, наверно, вам худо. Берите, берите!

Пожилой мужчина взял и хотел что-то сказать, но вдруг отвернулся, и плечи его затряслись. Кто он был? Что подумал и что хотел сказать Саше? Не угадаешь. Хочется предположить, что не случайно этот человек встретился Саше на ее жизненном пути. А вдруг она его еще встретит через годок? И встретит, представьте себе, в аудитории Московского университета, где он выступит с очередной лекцией перед молодыми рабфаковцами. Все ведь бывает!..

В здании Моссовета, где Саше встретилось много людей в кожаных куртках, с ней разговаривал рослый парень, сразу видно было — рабочий, тоже одетый в черную кожанку. Усы у него были светлые, глаза синие, с веселыми искринками. Саше он сразу понравился, а когда ей человек нравился, она терялась и смотрела себе под ноги или куда-то еще.

— Вот что, милочка, — сказала кожанка. — Ты из Каховки, как сообщили нам. Так вот, поедешь с нами. Мы везем… — кожанка вдруг пошутила, — одним словом, везем как бы зайца в разобранном виде, поняла? Едем на Южный, а особое дело у нас к тебе, красавица. Ты ведь из дивизии Блюхера, так?

Саша кивнула.

— Говорить ты, я вижу, не мастерица. А еще делегат комсомольского съезда! Ну, что там у вас под Каховкой, расскажи. В чем бойцы особо нуждаются?

Потупившись, Саша отвечала:

— Обувки нет… мало. Белья тоже. Шинелей. Полушубков…

— Ну, это мы где возьмем тебе полушубков? Еще шуб на соболях потребуешь?

— Ничего я от вас не требую, — хмурилась Саша. — Вы спросили, я сказала.

— Ладно, ладно, не обижайся, что ты, я же тебя люблю, касатка моя!..

А Сашу уже начинали злить эти шутки, и тут, как часто с ней бывало, ее конфузливость быстро сменилась атакующей напористостью:

— Может, перестанем бухтеть, а, товарищ? Просто — не можете?

Кожанка рассмеялась и прекратила шутки. Оказалось, человек хороший, только шутить, как решила Саша, не умеет. И когда он заговорил просто, Саша сразу все поняла.

Суть дела была вот в чем.

Москва, эта самая голодная и холодная Москва, как уже не раз делала, посылала на Южный фронт подарки для красноармейцев. Целый эшелон отправится сегодня вечером с Курского вокзала, где Саше и надлежит быть к пяти часам, так потребовала кожанка. Рабочие и служащие Москвы собрали в течение двух дней подарков на три больших пульмановских вагона. И все уже почти погружено. И если она, Саша, не отказалась бы помочь погрузке, то лучше поспешила бы сейчас же на Курский. Бойцам Южфронта эшелон повезет табачок, спички, мыло, карамель, чай, кофе, белье, шинели, башлыки на случай морозов, рукавицы, чайники и кружки.

— Но это не все! — вскричала кожанка, когда Саша недолго думая уже метнулась к высокой двери.

— Так я помогу грузить, — сказала Саша и опять потупила глаза, уж очень хорош был парень в кожанка. — Чего еще?

— Горяча ты, — покрутил он кудлатой головой. — Ноздри так и ходят у тебя!

— Давайте о деле говорить!

— Верно, значит, сказали, что ты в кавалерии была. Была же, а?

— О деле давайте.

— Но была?

— Ну была, была, господи!..

Парень в кожанке скользнул взглядом по худенькой фигурке Саши тем особым мужским взглядом, который был ей хорошо знаком.

— Я пошла, — решительно шагнула она к двери. — Прощайте!..

— Стой! Стой же!

Но Саша уже выбежала из дверей и вмиг сбежала вниз по лестнице к подъезду. Кожанке так и не удалось ее догнать.

Неслась Саша к Курскому вокзалу еще стремительнее, чем до того к Тверской. И лицо у бегущей, как многие замечали, было какое-то счастливое. Но как прохожие могли знать, что день у Саши и вправду счастливый. Сегодня она впервые услышала: «Я же люблю тебя», и хоть это было сказано в шутку, все равно радостно билось сердце. Впервые ведь…

Весь день до мглистых сумерек грузились на Курском вокзале вагоны и открытые платформы уходившего на юг эшелона с подарками. Саша помогала грузить, и же тут, на вокзале, узнала, что еще везет едущая с эшелоном делегация московских рабочих.

В момент, когда Саша, раскрасневшаяся и потная, подхватила с платформы тяжелый тюк и, взвалив его себе на плечи, понесла к вагону, кто-то сзади легко, точно перышко, снял тюк с ее плеча. И еще до того, как Саша обернулась, она услыхала веселый голос:

— Это я, не пужайся, родная! От меня, знай, не убежишь, нет!

Синеглазая кожанка опять стояла перед ней. Свалив тюк в вагон, где ношу подхватили другие руки, кожанка стала с шутливой сердитостью выговаривать Саше:

— Ты чего ершишься? Тебе важное дело хотят доверить, а ты — бежать! Э-эге! Пойдем, покажу, — потянул он за руку Сашу. — В кавалерии служила, конем под собой управляла, а сама осталась необузданной!

Потащил он Сашу к головному пульмановскому вагону, у которого стояла охрана. Кожанку часовые, как видно, хорошо знали и беспрепятственно пропустили ее и Сашу в заваленный ящиками вагон. Отодвинув дверь одного из купе, кожанка показала Саше на стоящее в углу свернутое знамя с золоченым острием на верхнем конце древка.