Последний снег

— Ночь на дворе. Мы что, не можем подождать до утра?

— У нас нет времени.

— С чего это такая спешка?

Его длинная тень тянулась через комнату, накрывая ее с головой. Лив поняла, что боится его — боится собственного сына. Он весь вибрировал от напряжения. Она показала на стул, на спинку которого была наброшена ее куртка. Синяя ткань тускло мерцала в свете лампы.

— Сядь, — скомандовала она.

Симон неохотно сел, оперся локтями о колени и запустил руки в волосы, словно намереваясь выдрать их с корнями. Под всеми этими мускулами она по-прежнему видела маленького мальчика. Это все еще был ее мальчик с дрожащими губами и всхлипами в голосе.

— Не понимаю, зачем нам куда-то ехать. Мы свободны, мама. Дедушки больше нет.

— Надень куртку.

— Что?

— Куртку, которая висит на спинке стула, надень ее.

Он поднял голову и посмотрел на нее белыми от страха глазами. Медленно, не отводя взгляда, взял куртку и сунул руки в рукава. Куртка была ему мала. Ткань натянулась на плечах, рукава едва доставали до запястья. Дыхание короткое, прерывистое.

— Довольна?

Она покачала головой.

— Я хочу знать, что ты делал в моей куртке в то утро, когда застрелили отца.

Он закрыл лицо руками и долго молчал, собираясь с силами, чтобы начать.

НОЧЬ НА 2 МАЯ

Старческие руки вырывают его из сна. Настойчивые, сдирают с него одеяло. В комнате темно, слышно только дыхание деда. Пгаза не сразу привыкают к темноте, но постепенно он начинает различать морщинистое лицо.

— Что случилось, дедушка?

— Вставай, парень! Надо спешить.

У деда с собой ружье, и он невольно вздрагивает. Решил было, что дед помешался и хочет его застрелить. Собрался позвать маму, но дед, словно прочитав его мысли, зажимает ему рот. От скрюченных пальцев пахнет порохом.

— Волки рыскают снаружи. Надо преподать им урок.

— Ночь на дворе.

— Солнце скоро поднимется. Пошли!

Дед протягивает ему ружье. Старческие пальцы не в состоянии удержать оружие, не говоря уже о том, чтобы стрелять. Вот почему дед разбудил его в такую рань — чтобы сделать палачом. Ему хочется протестовать, но что-то в голосе деда заставляет повиноваться. Голос больше не визгливый, а спокойный и решительный, наверное, жажда крови оказывает такой эффект. Старик посматривает в окно из-за занавески, пока он одевается, дыхание со свистом вырывается из легких.

По лестнице дед спускается первым. Ступеньки поскрипывают, старческие кости хрустят. Они состарились вместе — дом и дед, их лучшие годы давно позади.

В прихожей завязывает шнурки сначала себе, потом деду. Тянет время, притворяясь, что не может найти шапку. Снаружи их ждут ветер, холод и темнота. Решает надеть мамину куртку — она самая теплая. Дед теряет терпение и подгоняет его, как непослушную скотину.

Ледяной ветер обжигает лицо. На востоке небо начинает розоветь, но до рассвета еще далеко. Дед показывает на озеро.

— Ты бери восточную сторону, а я — западную. Встретимся на болоте.

Он нежно поглаживает ствол ружья.

— Если что, долго не раздумывай. Стреляй на поражение.

Им было не впервой разделяться, дед считал это лучшей стратегией охоты. Пригибаясь от сильного ветра, он идет по лесу и напрягает слух, выискивая подозрительные звуки. Но все, что он слышит, — это шорох деревьев и поскуливание собаки, которую они оставили дома. Дед раньше никогда не оставлял Райю, видимо, он действительно верит, что где-то бродит волк, способный разорвать собаку в клочки. Бросает взгляд на мамино окно. Белые занавески едва заметно колышутся на сквозняке, а может, ему это кажется. Он знает, что мать всегда спит лицом к двери с ножом под матрасом. Ее тайны постоянно преследуют его.

Внутри у него живет чудовище. Посмотришь — не заметно, но люди это чувствуют. Если долго стоять перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение, можно заметить хищный взгляд. Люди часто говорят, что он копия Видара, им нравится издеваться над ним. Наверное, им известна правда. В детстве ему нравилось быть похожим на деда, он даже воспринимал это как комплимент, но потом осознал, каким жестоким может быть этот мир и на что люди способны по отношению друг к другу.

Белый туман стелется между елями. В ушах шумит кровь. Монстр внутри просится наружу. Рука ноет от тяжести ружья, пальцы онемели от холода металла. Уже почти рассвело. Еловые лапы цепляются за куртку, царапают кожу, но боль только дразнит монстра, подстегивает его.

На болото он приходит первым. В сумрачном свете оно похоже на открытую рану, над которой поднимается ледяной пар. Высматривает деда, который должен подойти с другой стороны, но деда не видно. Возраст сделал его медлительным и неповоротливым. На самом деле им с матерью больше нет нужды делать все по его указке. Он так и сказал маме на Рождество, когда она тайком принесла ему подарки. Дед слишком стар, чтобы командовать нами, теперь мы можем сами решать, как поступать. Но она только улыбнулась своей невеселой улыбкой, призывающей его замолчать. Тут и у стен есть уши, словно говорила она. Так и есть. Дед всегда слышал, о чем они шепчутся, и видел, как они обмениваются взглядами. Он был как всемогущий бог или как дьявол. И даже дряхлея у них на глазах, все равно казался бессмертным.

Между деревьев высилась охотничья вышка, в тени подгнившего строения примостился нерастаявший сугроб. Закинув ружье на плечо, он полез по шаткой лестнице. Перекладины влажные и скользкие, надо быть осторожным. Сперва его намерения самые невинные — отыскать деда. Но, оказавшись у бойницы с ружьем, он вдруг понимает, что это его шанс освободиться.

Все тело вибрирует от волнения. Держать ружье удается с трудом. Солнце у него за спиной. Из-за деревьев показывается дед. Идет неуклюже, как подстреленный зверь. Это будет жестом милосердия, приходит мысль, смерть положит конец страданиям — и деда, и их собственным.

Дед опускается на колени, шарит руками по земле — он уронил очки. Глаза — две черные щели, когда он поднимается и поворачивает лицо к солнцу, к нему.

Он столько раз думал об этом: как было бы хорошо, если б дед умер. Они получат свободу. Без него все станет проще. Никто не будет контролировать каждый их шаг.

Пуля вылетела из дула с такой силой, что его отбросило назад. К небу взлетели черные птицы. В ушах еще гремел выстрел, а он снова прицелился. Дед научил его стрелять, и он бы гордился таким метким выстрелом, если б не лежал сейчас там, во мху.

Все происходящее кажется сном. Сквозь бойницу видно, как тело деда перестает биться, как опускается все ниже в землю, словно почва хочет засосать его. Перед глазами все плывет.

Он закидывает ружье на плечо и поспешно спускается. Бросает взгляд на неподвижное тело, пытается осознать, что это дед там лежит. И тут слышит голоса. Или это вой волков?.. Они гонятся за ним. Поворачивается и со всех ног бежит обратно в дом. Прячет ружье в сарае и на цыпочках крадется в свою комнату. Дверь в комнату матери закрыта. Ему до смерти хочется ворваться и все рассказать. Все кончено, скажет он, и мать сразу поймет, что он имеет в виду. Подвинется, освобождая ему место под одеялом, погладит кончиками пальцев по векам, как когда он был маленьким, и шепнет, что да, чудовища больше нет, он прогнал его.