Последний сон Андрея Лыкова

– Ладно, гуляй дальше, – удерживаясь от дальнейшего сползания вниз, сказал он, – не сбивай меня с мысли розовостью своих прелестных щек. Я бы даже сказал – щечек.

– Только информашка не нужна. Нужен вопрос-ответ. По плану.

– Да провались он!.. Уже все спрошено. И на все отвечено!..

– Это – тебе. А вот люди интересуются.

Бескова исчезла, круша дробными ударами двадцатилетней резвости ножек и без того отщелкнувшуюся масляную краску ветхих редакционных полов. Новая власть охотно использовала местные СМИ, но платить за это не хотела. Хоть тоже жди победу коммунистов на выборах.

Андрей глянул ей вслед и подумал в самых ласковых и нежных выражениях нечто такое, о чем в газетах не пишут.

А ему сейчас предстояло писать в газету. Значит, нужно думать о другом.

Лыков потянулся, «поскрипел» телом и стал изобретать вопрос-ответ из информации о том, что по наблюдениям экологов раков в реке стало меньше. Он уже написал заголовок: «Кто съел раков?», когда из отдаления донеслось:

– Андрей! Заверстай, пожалуйста, сам. Светлана Васильевна убежала.

– Марафонцы хреновы…

Он скрепя сердце написал вопрос от жительницы их поселка Екатерины, 32 лет: «А правда ли, что в нашей речке стало меньше раков и куда они делись?», а далее ответ: «Правда…» Потом дело пошло легче. Хотя все равно раком.

– Раки – это к драке, – проскрипел себе под нос Лыков, перебрасывая «вопрос-ответ» на главный компьютер.

Затем повернулся на стуле и пальцем постучал по клавише, стоявшей в кабинете с незапамятный лет, ундервудистой на вид – черной, с несгибаемо-литыми никелированными стержнями полозьев, стройно-высокой, точно на цыпочки привставшей, – печатной машинки «Optima». Литера замелькала, растворилась в воздухе, и по резиновому валику покатились приятная дробь. Сто лет машинке, а она как живая.

Пока лента терпела, Лыков печатал на машинке то стихи, то какую-нибудь литературную мелочь. Она помогала ему. Она была внимательна, нежна и поэтична. А потом лента изодралась в лохмотья, стала путаться, мазать, собираться комком… Кончились поэтические вечера.

Другой ленты взять было негде. Лыков подумывал изготовить ее самостоятельно, но дальше дум дело не шло.

«А что бы, если бы слегка?..» – само собой пронеслось в голове нечто не отчетливо сформулированное, когда он пошел к Бесковой, чтобы принудить саму ее заверстывать «вопрос-ответ»: нечего барствовать с юных лет.

На вопросительной форме этого «А что бы…» особого акцента не делалось. Так, были некоторые колебания, но они отступили, как только он вспомнил точки сосков, упруго скользившие изнутри по тонкой ткани розового трикотажа. Даже в животе похолодело.

Был такой момент, когда женщины нового мира СССР-России конца восьмидесятых – начала девяностых годов двадцатого века освободились от некоторых деталей туалета и совершенно запросто давали воображению мужчин (и примкнувших к ним отдельных женщин) благодатную почву для фантазий. Но это когда уже было! А эта, глянь ты, что хочет, то и ворочит…

Андрей, войдя, небрежно ткнул пальцем в экран компьютера и склонился, зайдя за стол Бесковой, к самому ее стулу:

– Открывай. Смотри.

– Заверстал?

– А как же. И заверстал, и отправил в типографию, и напечатал, и разнес газеты по домам…

– Ну, ладно, хоть написал. Тааак… Почитаааем.

Была – не была: рука Лыкова легла на плечо девушки, не столько интересовавшейся тем, куда делись раки, сколько прикидывавшей, как встанет «вопрос-ответ» на полосе. Он пригнулся рядом, тоже изучая экран.

Пальцы скользнули в круглый трикотажный вырез. Самую малость. А лицо оказалось где-то у самых волос, пахших сухо и травянисто.

«Вполне невинно,– решил он. – Не с поцелуями же приставать ни с того, ни с сего?»

Чем же они пахнут? Чем-то луговым. Нет степным. Нет…

Очевидно, лучше бы было вначале пройти поцелуи, а уж потом лезть с руками к юному секретарю, волосы которого пахли лугом, степью, лесом и горами. Всем на свете. И еще коноплей.

Да он и не хотел ничего такого… Он хотел слегка, по касательной. Нежненько.

А уж когда рука пошла вниз, под ладонью проступила косточка ключицы, внутренне охнул. «Ох, зря! Ох, дурак!..» Не вышло нежненько. Грубенько получалось.

– Ой! – ударили снизу голубые, покруглевшие глаза.

– Живу я тут,– сказал Андрей и зачем-то шевельнул пальцами.

Затем склонился еще ниже и легонько, почти невесомо поцеловал Бескову в щеку.

– Жалко раков?.. А ресницы у вас, Антонина Васильевна, черны и блестки, как хвост михеичева петуха.

– Какого петуха? – лицо ее и без того розовое еще больше порозовело от смущения, она потянула плечо книзу, тактично пытаясь освободиться от бесцеремонной руки.

– Петуха Михеича – деда Мухина из Осиновки. Хвост у него черен!.. Не у деда, у петуха. Вот как ресницы у тебя. И наоборот.

Рука скользнула чуть глубже (вот зачем?), и пальцы из пике стали плавно выходить на полугоризонталь, нежно касаясь основания грудей.

К чему эти прыг-скоки? Куда…

А какая нежная кожа. Какая гладенькая.

– Не надо,– поежилась Бескова.

Кажется, у нее даже зубы чуть стукнули от морзца, прошедшего меж ровненьких, оттянутых для осанки назад лопаток.

– Петуха?

Нужно было выпускать шасси и опускаться на землю. Точнее, делать мертвую петлю и возвращаться на обратную траекторию, вылетать из-под розовой скользкой материи, под которой без всякого движения покоились посторонние его пальцы.

Но Лыков не мог! Рука потяжелела и перестала слушаться. Она отнялась. И перестала чувствовать не то что нежность и тонкость кожи, но даже и ее теплоту.

Взять бы ее оторвать и выкинуть.

– И петуха, – услышал он, – и вот… руки.

– Руки? Хм…Чуть распустил ее, по-дружески, а уж вы с претензией. Опять же обстановка. Чувства. Когда еще случай представится? Не сидеть же тут каждую пятницу после обеда? Это – никакой страсти не хватит.

Но руку все же убрал, угловато скособочившись. Просто так – по-человечески – приподнять ее не получилось.

– Прям, как в… спину раненый боец, – выдавил он с трудом. И через силу продолжил ненужную беседу:

– Сглупил. Нужно бы начать с лирических строчек.

– Нужно бы.

– Я тебе разве не нравлюсь?

– Нравишься,– она улыбнулась слегка. – Глаза. И нос.

– Не тяни. Прислушайся к словам искушенного человека. Не-тя-ни. Нужно быстро решить и быстро решиться.

– Лыков, ты же семейный человек,– она уже справилась с растерянностью и смущением и была улыбчива, озорна и… слишком молода. Глаза ее вновь неудержимо блистали голубыми огоньками.