Последний выбор

— Вась, не спеши… — сказал Иван, но было поздно.

Я дёрнулся придержать стопор — но тоже не успел. Механизм стремительно начал раскручиваться, как часы со слетевшим коромыслом. Колёсики крутятся всё быстрее, тяги летают, как сумасшедшие, от нарастающего гула начинает вибрировать земля. Леса закачались, и мы поспешили спрыгнуть.

— Ой… — сказала сдавленно Василиса.

— Вот тебе и ой… — мрачно ответил Иван. — Ручонки шаловливые…

— Извините, я не…

— Бонг! — гулко сказал механизм и начал останавливаться.

— Всё, блин, поломали, рукожопы, — самокритично сказал я, давая понять, что не исключаю себя из круга несущих ответственность.

— И что теперь? — спросила Василиса.

— А я знаю? Надо хоть глянуть, не зря ли.

Я залез обратно, откинул верхнюю часть механизма и заглянул внутрь кубической ёмкости.

— Ну что там, что? — волновалась девушка.

— Как тебе сказать… С одной стороны, теория была верной. Тут был кристалл.

— Был? — испуганно спросила она.

— Ага, — кивнул я, рассматривая механизм изнутри, — но вынимался он не так. Надо было, во-первых, опустить вот этот стопор, во-вторых, выдвигать вместе с ёмкостью сюда, влево-вниз, видишь?

— Вижу… — упавшим голосом сказала Василиса.

— А теперь там только пыль. Сжатое в нём время выдавило обратно. Я даже представить себе не могу, какая бездна энергии освободилась разом. Это, я не знаю… Как взрыв сверхновой, наверное.

— И куда она ушла? — заинтересовался Иван.

— А я знаю? — повторил я. — Но кристалла у нас больше нет. Если собрать эту штуку обратно, запустить и подождать лет тыщу, наверное, вырастет новый. Но это не точно.

— Мы попали, — констатировал капитан.

— Простите меня, простите, — плакала девушка.

— Плюнь, Васильиванна, с каждым могло случиться, — великодушно сказал я.

На самом деле не факт, что я сам бы не дёрнул за эту штуку секундой позднее. Она, правда, напрашивалась быть дёрнутой.

— Что случилось? — к нам бежит от дирижабля Настя.

Лицо её совершенно потерянное, бледное и изумлённое, а ещё — с ним что-то не так, и я не могу понять, что именно.

— Ну, мы тут, в общем… — сбивчиво начал пояснять Иван.

— …Плюшками балуемся, — закончил его мысль я. — А что такое?

— Я больше не чувствую Мультиверсум! — дрожащим голосом сказала она. — Как будто его нет. Хуже — как будто его никогда и не было! Ни его, ни Первомира, ни Дороги, ни маяков, ни реперов… Ничего!

— Настя, — тихо сказала Василиса, — твои глаза!

— Что «мои глаза»?

— Они голубые. Или всё же зелёные?

Девушка повернулась, и я понял — из её глаз ушла пронзительная кобальтовая синева. Теперь они цвета холодного морского льда, перелив голубого в зелёный.

— Это куда же нас закинуло? — почесал седеющую голову Иван.

— Спроси лучше «когда», — начал догадываться я. — Мы только что пульнули куда-то несколько тысяч лет. Или пульнули на несколько тысяч лет себя? Знаешь, Настя, а ты, может быть, права. Может, и не было никогда никакого Мультиверсума. Может, он только будет. Вот с этого места и начнётся…

— А как же мы? — спросила Василиса.

— А что «мы»? Мы уже свою роль сыграли, господа «Основатели».

— Юш, Конг, Инженер! — закричала звонким весёлым голоском рыжая Герда. — Айда наш старый дом смотреть! Погнали! Наперегонки, ну! — И сорвалась сразу, пока остальные тупят. Ох, хитра, полукайлитка, так и крутит пацанами!

— Вон, дети вырастут, и это будет их история, — сказал я, задумчиво глядя им вслед.

Черный фрагмент

Снилось, что я стою за пулемётом на стене Рыжего Замка, и идут мантисы, и Борух орёт на меня: «Стреляй, стреляй, Артём!», и Ольга рядом, оскалившись, зло щурится в прицел… Всё как было, только во сне пулемёт никак не хочет стрелять, а когда начинает, то пули не летят, а вываливаются из ствола, падая рядом. И мантисы накатывают, накатывают волной, и я оборачиваюсь — а во дворе тоже они, и бежать с этой стены некуда, и пулемёт ни на что не годен…

Мне в последнее время часто снится что-то такое. Когда кругом враги и бежать некуда. Наверное, потому что и правда — некуда.

Разбудил меня зуммер телефонного вибросигнала — с тех пор, как в Коммуне моими стараниями подняли сотовую связь, от неё нет спасения. «Борух» — обозначилось на экранчике кнопочного защищённого аппарата. Три часа ночи, хороших новостей не будет.

— Поднимай свой детский сад, — не тратя время на условности, типа «привет» или «извини, что разбудил», сказал усталый голос в трубке, — отведи детей в Убежище и бегом в штаб.

— Опять? — только и спросил я.

— Да. Прорыв, и серьёзный. Сирену дадим минут через десять, у тебя фора, поспеши. Сам понимаешь…

Я всё понимаю. Но как же мне это не нравится!

Ольги нет, она опять не пришла ночевать, осталась в штабе. Мне бы тоже ночевать там, но дети… Вышел в коридор, тихо стукнул в соседнюю дверь. Алистелия открыла сразу, в фиалковых глазах печаль и тревога.

— Я услышала, муж мой. Уже поднимаю детей.

— Давай, скоро дадут сирену, будет очередь на вход, а мне потом надо в штаб.

— Я могу сама, муж мой…

— Нет, я помогу. Вместе быстрее.

— Да, муж мой…

Как меня вымораживает это её «мужмойканье». Глаза в пол и даже по имени не назовёт никогда. А ведь хорошая тётка, умница, красавица, характер золотой, но… Как будто забором отгораживается этим «мужмоем». Мне бы больше времени, больше сил, больше внимания ей… Ей и детям. Херовый я муж и отец бесполезный.

Герда капризничает и отказывается вставать, вцепившись в одеяло. Вилора печально, совсем по-матерински вздыхая, уже натягивает гольфы, с сонных глаз перекрутив пятку на носок. Конграт, отличник начальной военной подготовки, оделся по полной форме за сорок пять секунд, забыв проснуться, и теперь стоит по стойке смирно, но без единой мысли на лице. А рыжий Ванюшка, по малолетству ещё не ходящий в школу, только лупает голубыми глазами, сидя в постели.

— Пап? А где мама? — спросил он.

— В штабе. Подъём, детишки, всем подъём, тревога.

— Прорыв? — моментально проснулся от слова «тревога» Конграт.

— Прорыв, — подтвердил я. — Детям в Убежище.

— Есть в Убежище! — ответил он и решительно потащил из-под одеяла младшего брата.

— Но Конг… — запротестовал тот вяло.

— Бегом, Юш! Тревога! Ротаапаадъём! — и уже подаёт ему штаны и майку.

«Юшем» Ваньку, нашего с Ольгой рыжего сына, прозвали младшие дети в детском саду. «Ванюша — Юш». Так и прилипло. Ольга, как первый раз услышала, аж с лица сбледнула, и до сих пор иногда дёргается. Что-то у неё с этим связано, но я не спрашиваю. Она назвала сына Ванькой в память о первом муже, погибшем в начале Катастрофы, и мне лучше в эти давние травмы не лезть. Юш и Юш, я привык, уже и сам его так зову.