Последний выстрел. Встречи в Буране

— Входи, Миша, это мой кабинет, — пригласил брат.

Сперва они вошли в небольшую комнату, где за столом с пишущей машинкой сидела молоденькая девушка-секретарь. Из этой комнаты вели направо и налево двери с табличками — «Председатель» и «Заместитель председателя». Все оборудовано, как в солидных приемных большого начальства.

— Мне звонили, Зиночка? — небрежно спросил председатель.

— Нет, Иван Петрович, не звонили, — бойко ответила секретарь.

Иван Петрович досадливо нахмурился. Михаилу Петровичу подумалось, что Ваня, видимо, был бы рад-радешенек, если бы ему сказали, что звонили оттуда-то и оттуда, что из-за этих звонков покоя нет...

Председательский кабинет был просторный, светлый, в нем два стола, расположенных буквой «Т», у стен — мягкий диван и шеренга стульев. На стене, над председательским креслом, висел портрет Мичурина, под портретом — умело вычерченная карта колхозных угодий.

— Богато, с комфортом живешь, председатель, — сказал Михаил Петрович.

Брат поудобней сел в кресло, ответил, улыбаясь:

— А ты как же думал. Прибедняться не в моем характере.

— Больницу разместить бы в таком здании, из твоего кабинета получилась бы хорошая операционная.

Брат расхохотался.

— Кому что, а курице просо...

В кабинет заглянула секретарь.

— Иван Петрович, к вам главный бухгалтер, — доложила она.

— Пусть войдет, — сановитым тоном разрешил председатель.

Игнат Кондратьевич вошел, поздоровался, разложил на столе бумаги для подписи, и пока Иван Петрович внимательно разглядывал и подписывал, старик расспрашивал доктора о рыбалке.

— Не клюет, говорите? Ишь ты, как оно, — сочувственно качал он седой головой. — Время-то как раз подходящее для клева, и погодка стоит славная... Вы, Михаил Петрович, все за огородами удочки забрасываете. Да какая ж там рыба? Рыбка тишину любит. Подальше от села надобно уходить, в луга. Там и сазанчика подцепить можно.. Водятся красавцы в Буранке нашей, водятся!

— А эту, Игнат Кондратьевич, не подпишу! — строго отрубил председатель, возвращая какую-то бумажку.

— Да как же, Иван Петрович? Зоотехник просит...

— Сначала пусть ко мне зайдет.

— Хорошо, хорошо, Иван Петрович, — торопливо согласился тесть. — Я думал, он согласовал с тобой.

Опять заглянула секретарь.

— Иван Петрович, кладовщик просится.

— Зови, — распорядился председатель и радостно глянул на брата, как бы говоря: вот видишь, дел невпроворот.

Катков, только вчера выписанный из больницы, не вошел, а ворвался в кабинет и стал плаксиво жаловаться:

— Зарезала нас, Иван Петрович, зарезала...

— Погоди ныть! — прикрикнул на него председатель. — Толком говори.

— Весь дневной удой молока докторша приказала свиньям вылить...

— И ты струсил! — гневно упрекнул председатель. — Мало ли что докторша прикажет... Вези на молокозавод — и точка!

— Там не примут, Иван Петрович, не примут... Она ведь обязательно позвонит на завод, как увидит, что повезли.

Иван Петрович ударил кулаком по столу.

— Сказано — вези! Я сам позвоню на молокозавод. Примут, не могут не принять!

— Ох, Иван Петрович, не послушают тебя на заводе, — усомнился Игнат Кондратьевич. — С докторшей надо переговорить. Это вернее.

Председатель нажал кнопку и приказал вбежавшей девушке:

— Позвони Фиалковской, пусть немедленно явится.

— Мучает она, ох как мучает нас, прямо спасения нету, — жаловался Катков, осушая лысину верхом шерстяной кепки с пуговкой.

Михаил Петрович вспомнил, как три дня назад этот же Катков умоляющими глазами смотрел на Фиалковскую — помогите, мол, век не забуду, а теперь вот жалуется.

— Из-за этой докторши можем не выполнить месячный план, — подзуживал кладовщик председателя, зная, что тот из-за плана никого не пожалеет, ни с чем не посчитается.

Фиалковская вошла без доклада, и председатель сразу грубовато заговорил:

— Это что же вы делаете, Лидия Николаевна.

— О чем вы, Иван Петрович? — с наигранным недоумением перебила она.

— О молоке. Да кто вам дал право!..

— Простите, Иван Петрович, — опять перебила она, — я только посмотрела — тара очень грязная и сказала товарищу Каткову, что он плохо разбирается в санитарии.

— Я вижу — вы много разбираетесь. Да вы знаете, куда молоко предназначено! — упрямо наступал председатель.

Фиалковская улыбнулась и с явной иронией ответила:

— А как же, Иван Петрович, знаю. Мне товарищ Катков объяснил в популярной форме — государству, говорит, молочко...

— Да, государству! — подхватил председатель.

Михаил Петрович неприязненно поморщился от того, что брат не понял тона, каким разговаривала с ним Фиалковская.

— Уясним раз и навсегда — не мешайте вы нам, доктор, — с угрожающими нотками в голосе предупредил председатель.

— Боже сохрани, Иван Петрович, да я с удовольствием не стану мешать, если бидоны регулярно будут мыть горячей кипяченой водой, если кипятильник всегда будет в исправности...

— Наладим, Иван Петрович, наладим кипятильник, — торопливо пообещал Катков.

Вмешался более хитрый и дипломатичный Игнат Кондратьевич.

— Правильно доктор говорит, нужно учесть справедливые замечания. Спасибо, Лидия Николаевна, что подсказали.

— Хорошо, Игнат Кондратьевич, что хоть вы понимаете.

— Как же не понять! — откликнулся он. — Для пользы дела стараетесь... Вы уж, Лидия Николаевна, простите на первый раз, пусть отвезут молочко, больше такого не повторится.

Председатель кивнул головой Каткову — давай, мол, действуй, уговорили докторшу... Катков уже напялил кепку и готов был вышмыгнуть из кабинета, но Фиалковская вежливо, даже с каким-то сожалением ответила:

— Извините, Игнат Кондратьевич, я уже позвонила на молокозавод, проконсультировалась... Там не примут молоко из грязной тары.

Председатель чертыхнулся. Бросившись в кресло (кресло под ним жалобно застонало), он сверлил докторшу злыми, студенистыми глазами, готовый, кажется, кинуться на нее с кулаками. Катков преданно поглядывал на начальство, не зная, что ему делать.

— Ах, беда, беда, урон-то какой терпим, — с бухгалтерской расчетливостью сокрушался Игнат Кондратьевич.

— А мы этот урон возместим за счет врача! — выпалил председатель. Такая мысль, видимо, пришла к нему неожиданно, и он, ухватившись за нее, стал запугивать Фиалковскую. — Слышите, Лидия Николаевна, задержите молоко, скиснет оно, заплатите из своего кармана!