Последний завет

Конечно, он управился бы гораздо быстрее, будь у него хоть один стоящий помощник. Взгляд Джафара упал на рулоны упаковочного полиэтилена, и старик вздохнул — три месяца ушло у него на то, чтобы упрятать десятки глиняных табличек с шумерскими письменами. Целых три месяца!..

Он сверился с настенным календарем, украшенным фотографией короля и его прекрасной жены-американки. Ну ничего! Зато теперь работа почти закончена и через пару дней посылочка с «игрушками» отправится прямиком в Лондон. С другой стороны, оно даже хорошо, что Джафар не торопился и все сделал сам — это практически исключало вероятность ошибки. Тем более в его бизнесе — торговле древностями — время всегда было лучшим союзником. Чем дольше ждешь, тем дороже продашь. Аксиома. В конце концов, сами древности ждали новой встречи с людьми четыре с половиной тысячи лет.

ГЛАВА 20

Иерусалим, среда, 13:23

Из Псагота ехали с ветерком. В машине долго тянулось неловкое молчание. Первой не выдержала Мэгги:

— Какого черта вы заикнулись о Нури?

— Я рассчитывал, что Акива нам что-нибудь о нем расскажет.

— Неужели не было ясно по разговору, что он ничего не собирался нам рассказывать? Еще неизвестно, может, это против его интересов — рассказывать что-либо нам.

— Вы еще скажите, будто Акива Шапиро убил моих родителей. В чем вы его подозреваете?

«Что ж ты так припустила-то, девочка? Ну-ка осади лошадок…» — мысленно одернула себя Мэгги. Идиотская беседа с Шапиро настолько взвинтила ее, что она совсем позабыла о двух главных принципах работы настоящего переговорщика — соблюдении хладнокровия и недопустимости поспешных оценок.

— Ури, объясните, что в моей идее такого безумного? — уже совершенно спокойно проговорила Мэгги.

— Вы же сами все видели. Он фанатик. Такой же, каким был мой отец. Они — два сапога пара. Все последние годы слыли боевыми соратниками и закадычными друзьями. Как можно подозревать одного в злом умысле против другого?

— Допустим. Убедительно. Шапиро пока отметаем. Кто остается?

— В каком смысле?

— В прямом, Ури! Кто убил ваших родителей? Итак, ваши версии.

Ури отвел глаза от дороги и устремил на Мэгги пораженный взгляд.

— Вы знаете, мне казалось, я не на допросе. И вообще я не привык, чтобы…

— Чтобы что? Я хочу вам помочь, потому и спрашиваю.

— Я не привык к подобной манере общения. Я привык все делать и решать сам. У меня даже нет ставки помощника режиссера, обо всех съемках я договариваюсь лично. И провожу их тоже лично. И, знаете, раньше я как-то обходился без любезной помощи различных… ирландских красавиц!

— Ну, насчет «красавиц» — это вы бросьте, хотя за комплимент, конечно, спасибо. Вы человек восточный, у вас свои правила в отношении женщин, но я человек западный, и у меня свои правила. Понятно?

Ури вновь стал смотреть на дорогу.

— Понятно.

— Вот и отлично. Честно сказать, я тоже не люблю работать в паре с кем-нибудь. Я привыкла, чтобы в зале находились только оппоненты и я. И больше никого.

— И как? Получается?

— Не жаловались.

— Я не об этом. Как вообще так вышло, что вы стали переговорщиком, которого ценит сам Белый дом?

«Пытается исправиться после „ирландской красавицы“…» — догадалась Мэгги и улыбнулась:

— Да как вам сказать…

— А вот так и скажите, как есть.

Она уже хотела было выложить ему всю свою подноготную, даже то, как «особо ценный переговорщик» учудил год назад такое, что и в страшном сне не приснится. И как еще неделю назад расписывала «барьеры» для разных склочных парочек. Но… не стала.

— Наверно, все это у меня из детства.

— Как у маньяков?

Они переглянулись.

— Нет, серьезно. Наверно, ваши родители терпеть друг друга не могли, постоянно ссорились, закатывали сцены, да? И вы, пережив все это, решили посвятить свою жизнь воцарению мира между людьми?

— Вы проницательны. — Мэгги действительно знавала как минимум нескольких своих коллег, которые избрали профессию именно под влиянием тех обстоятельств, которые описал сейчас Ури. — Но у меня все было с точностью до наоборот. Родители всегда жили душа в душу. У нас была самая дружная семья в целом квартале. А вот многим соседям не повезло. Сами знаете… Супругам в общем-то свойственно ругаться, мужьям — время от времени напиваться, а женам — спать с разносчиками молока и коммивояжерами. Как говорится, все мы люди. И вот сколько я себя помню, соседи всегда приходили со своей бедой к маме.

— Зачем?

— Просить совета.

— А вы, стало быть, подглядывали в дырочку и мотали на ус?

— Не совсем. Я просто не отходила от маминой юбки, и так получалось, что присутствовала почти при всех «судебных процессах». Маму ценили. Даже играя во дворе, я часто слышала от соседок что-нибудь вроде: «Иди к миссис Костелло! Она плохого не посоветует!» Нет, правда, она была этаким неофициальным мировым судьей. Ну а поскольку я всегда крутилась поблизости… так невольно и понабралась.

— Наверно, ваша мама гордилась, когда вы пошли по ее стопам, но уже на профессиональном уровне.

— Родители и сейчас мной гордятся.

Ури тут же помрачнел, а Мэгги прикусила язык. Конечно, это было грубо с ее стороны — вот так в лицо ему, совсем недавно потерявшему отца и мать, хвастаться тем, что с ее родителями все в полном порядке. С другой стороны, она была благодарна Ури за интерес. Раньше ее никто и никогда не спрашивал о том, как она стала переговорщиком. Вот, скажем, Эдвард — ему бы это и в голову не пришло…

Чем ближе они подъезжали к Иерусалиму, тем теснее становилось на дороге. Палестинцы тащились на своих арбах и пешком нескончаемыми толпами. Многие из них даже отдыхали на дороге, укладываясь прямо вдоль обочин. Мэгги рассеянно скользила по ним взглядом и вспоминала о разговоре с Шапиро. С одной стороны, он дал понять о своем посвящении в тайну Гутмана, ибо предупредил ее и Ури: «Вы не захотите узнать то, что знаю я, поверьте…» Это раз. Теперь Шапиро убежден, будто израильские власти убили Гутмана именно из-за той тайны. Это два. Непонятно одно: почему Шапиро, человек явно увлекающийся и эмоциональный, не выложил Ури как на духу то, что знал? Может быть, из-за того, что Ури пришел к нему не один, а с ней? И может, потому что именно с ней? Нет, все равно странно. Ведь если эта тайна призвана убедить стороны в том, что мирное соглашение — величайшая ошибка, Шапиро наверняка захотел бы довести ее до сведения американских посредников.

А может, Шапиро ничего и не знает? Просто ему очень хочется выставить стариков Гутман «великомучениками», которые пострадали за правду?..

Мэгги была слишком занята своими мыслями, а Ури арабами, постоянно лезшими под колеса, чтобы заметить в зеркальце заднего вида белый «субару», который вот уже четверть часа на некотором отдалении следовал за ними…

Они вернулись в дом родителей Ури. Мэгги невольно поежилась. Внутри не было холодно, но в комнатах царил дух запустения. Хозяева ушли из жизни один за другим, и дом осиротел — точно так же как Ури… На коврике под дверью валялись десятки открыток и писем — это слали свои соболезнования многочисленные друзья семьи Гутман, которые жили за границей. Все местные лично почтили своим присутствием это скорбное жилище после гибели Шимона и вскоре вновь придут — уже в дом сестры Ури, — чтобы оплакать Рахель. Ури фактически устранился от этого процесса, передав его в руки сестры, как, собственно, и в первый раз. Мэгги этого внутренне не одобряла. Она хорошо знала, что вся эта суета с поминками и прочим нужна не усопшим, а живым. Чтобы занять их делом и отвлечь от черных мыслей. В самом деле, когда в твоем доме столпотворение от многочисленной родни, знакомых и друзей, тебе некогда убиваться горем. Это было сильное успокаивающее средство, а Ури сам от него отказался.