Последний Завет

Охотник топнул ногой, и зверьки поспешно разбежались.

— Так-то лучше, — удовлетворенно сказал он.

— Сам говоришь, не шуми, а вон как топаешь, — рассердился Густав, который все еще продолжал красться.

— Мне можно, — пояснил Герман, — я не такой здоровый.

— Па-ри-йх-мах-хер-ска-я, — по слогам прочитал Густав вывеску и заглянул в маленькое одноэтажное здание, примостившееся в тени пятнадцатиэтажной громадины, готовой в любой момент обрушиться, такой ветхий у нее был вид. — Тут раньше стригли, что ли, да?

Никто ему не ответил. Все, поддавшись любопытству, принялись изучать внутреннее убранство помещения. Зеленые от времени кресла валялись на полу среди осколков витрины, разбитых зеркал, клочков бумаги. Поодаль Герман заметил заржавевшие ножницы и несколько металлических расчесок. Возле стен располагались непонятные приборы — колпаки и ряд стульев под ними.

— В них что, головы надо было засовывать? — изумленно спросил Густав и потрогал свою голову, словно примерялся — пролезет она в жерло колпака или нет.

— Полагаю, что да. — Дуго кивнул. — Скорее всего, это аппараты для стрижки…

— Ну да? — не поверил Густав. — И что, туда можно было лохматую голову засунуть, а вытащить уже подстриженную?

— Только наголо, — хохотнул Герман, — скорее уж, это похоже на аппарат для удаления волос.

— А что, до войны было модно ходить лысыми? — спросил Франц, запустив руку в свои растрепанные соломенные волосы. — Что-то мне не верится. Почти на всех сохранившихся старых картинках и голографиях люди волосатые.

— Странная штука, — подал голос Дуго, — наверное, такие аппараты были востребованы только у определенной части населения, жрецов какого-нибудь храма, например. Впрочем, до войны была единая церковь, если я не ошибаюсь… А возможно, — он поднял вверх палец, — это вовсе и не машинка для стрижки, а аппарат для омовения волос. Сколько здесь было работников? Четверо. Вот, посмотрите, машин тоже четыре. Наверное, перед работой они проходили этот ритуал, чтобы клиенты видели, насколько они чистоплотны и как аккуратно лежат волосы у них на голове.

— Ага, — откликнулся Густав, — что может выглядеть аккуратнее лысого черепа. — И он загоготал, запрокидывая голову.

— Тише, — оборвал его Герман, — давайте не будем задерживаться здесь. Что-то мне вот этот дом не нравится. — Он кивнул на пятнадцатиэтажку. — Хотя эти колпаки и любопытны.

— Конечно, — согласился Пилигрим, — просто за свою долгую жизнь я видел множество любопытных вещей из прошлого и все равно не могу удержаться от восторга, когда в очередной раз удается обнаружить нечто новое.

— И что любопытное тебе удалось обнаружить? — поинтересовался Густав, когда они двинулись дальше.

— О, таких вещей великое множество! За время своих странствий я находил предметы, которые ставили меня в тупик. Некоторые находки просто необъяснимы. — Дуго покачал головой. — Хотел бы я когда-нибудь встретиться и поговорить с человеком, жившим еще до Последней войны. У меня к нему было бы множество вопросов. Я бы спросил, например, почему когда-то выпускали ящики, напичканные электроникой, с темным стеклом? Неужели через это стекло что-то было видно? Что это? Странное средство связи? Зачем была нужна зеркальная комната, где все уцелевшие зеркала кривые? Для чего использовались странные бумаги с фотографиями, которые многие люди прошлого повсюду таскали с собой или хранили в домах? Что это? Пропуска куда-то? Но куда? Может быть, в Убежища на случай войны или еще куда-нибудь? К сожалению, мы этого не знаем. Или двухколесная штука, очень похожая на мотоцикл Багажников, но без двигателя и с педалями. Таких штук сохранилось великое множество, точнее части от них, есть и одноколесные и трехколесные агрегаты. Кто их делал и для чего, если у людей уже были мотоциклы? Почему их использовали по всей земле? У меня множество вопросов, великое множество. И часть из них касается приборов, работающих от электричества. Сейчас запустить их не представляется возможным, и невозможно, соответственно, понять принцип их работы. Знаете ли вы, например, что у людей прошлого даже зубные щетки были электрические, я уж не говорю о щипцах для накрутки волос, электрочайнике, электропечи и многих других замечательных вещах, которые сейчас нам недоступны? Мы научились обходиться без электричества, мы вернулись обратно в каменный век, но я, убей меня бог, никак не могу понять, почему мы не можем снова пойти по пути технического прогресса?! Что нам мешает? Что служит барьером к возвышению человечества? Быть может, наша разобщенность? А может, наша гордыня? А может, в нас сломалось что-то, что давало человеку прошлого веру и силы? Особенно веру, ведь вера важнее всего. Если есть вера, то все получится, — Пилигрим замолчал.

— О как, — сказал Густав и осклабился. — Я простой вопрос задал, а ты тут целую сказку мне прочитал.

— Это вопрос, который меня заботит больше всего, друг мой. Этот и еще кое-какой вопрос, — Дуго почесал подбородок, — очень заботит… И я очень надеюсь на его разрешение…

— О какой вере ты говорил? — спросил Герман, и Франц подумал, что никогда не видел его таким серьезным. — О вере Мегаников?

— И о вере Мегаников тоже, — ответил Дуго, — но в основном я имел в виду веру в будущее, веру в возможность развития, веру в то, что когда-нибудь человечество снова возвысится…

— И опять себя уничтожит, — мрачно заявил Герман.

— И, наконец, — сказал Дуго, не обратив никакого внимания на его пессимистичную реплику, — индивидуальную веру каждого в свои собственные силы. Надо верить — и тогда все получится.

— Я подумаю об этом, — усмехнулся Герман, но глаза у него оставались серьезными, — но ничего не могу обещать.

Впереди показался поворот на перпендикулярную улицу. Они были метрах в семидесяти, когда от здания, возвышающегося у выхода на другую улицу, оторвалась внушительная каменная глыба и ухнула вниз. Шли бы они чуть быстрей — и их бы расплющило в лепешку.

— О черт! — От неожиданности Герман отпрыгнул назад. — Густав, я беру свои слова назад! Бастионовцы — круглые дураки, если жили в таком месте!

Клубящаяся пыль затягивала улицу, все разговоры пришлось на время прекратить.

В носу у Франца защекотало, и он чихнул. Бетонная крошка проникла в носоглотку, и дышать стало невыносимо трудно, в глаза как будто песка насыпали, впрочем, примерно так оно и было.

— Эй! А… — хотел что-то сказать Густав, но тут же закашлялся и махнул рукой — решил отложить разговор на потом…

Пришлось отойти назад и переждать, когда пылевое облако рассеется. Герман оглянулся на своих спутников: одежда их стала серой, а волосы и брови казались седыми, как у Пилигрима.

— Попали в пыль и сразу стали все одного возраста, — сказал он, помогая Францу отряхиваться.

Госпитальер подумал, что за последнее время отношение разведчика Ветродувов к нему сильно изменилось, он стал все больше походить на старшего брата, уже не пихал кулаком, так что можно было упасть со стула, как на совете, да и грубые шутки в его адрес звучали гораздо реже. Наверное, охотнику было даже приятно, что появился какой-то человек, о котором можно заботиться.

— Спасибо. — Франц пожал Герману руку.

— За что? — удивился охотник.

— Ну, — Госпитальер замялся, — ты меня все время выручаешь, ну и…

— Ну и что такого? — спросил Герман. — Придет время, ты меня тоже выручишь. Я прав или как?

— Конечно, — закивал Франц.

— Ну вот и отлично! — Герман улыбнулся, хотя ему стало как-то не по себе, он почувствовал, что и правда за последнее время привязался к мальчишке. По опыту разведчик знал, что все, к чему он испытывал привязанность, рассыпалось, становилось прахом, поэтому довольно грубо пихнул Франца кулаком в плечо. — Будь готов меня выручить! И попробуй только потом сказать, что у тебя не получилось!