Последняя аристократка

Женщина явно посторонняя, городская и, кажется, прежде здесь никогда не была, потому дежурный пошел к ней, не сомневаясь, что без него незнакомка не разберется, что к чему.

В неудачное время она приехала. До ближайшего села Михайловки всего пять километров пути, но и тот, кто вздумал бы туда проникнуть, не попал бы, потому что оно было оцеплено войсками.

Железнодорожник ничего толком не знал. Говорили, что колхозники бунтуют, хотя в это с трудом верилось. На семнадцатом году Советской власти кто бы осмелился бунтовать?

Но недаром же в Михайловку были направлены войска. План поставок сельчане не выполнили, понятное дело, недород в этом году вышел, но военные стали у крестьян изымать в счет недопоставок все их личные запасы, хотя михайловцы и так жили впроголодь. Вот тут-то, говорят, колхозники и не выдержали.

Дежурный тяжело вздохнул: кто везет, того и запрягают! Теперь в Михайловку, будто на поле боя, войска отправили, а из райцентра сам секретарь райкома партии Трутнев на машине прокатил.

Тот из себя матроса строит — в любую погоду в кожанке расхаживает, из-под которой тельняшка выглядывает. Гнилой человечишка, хоть и партийный.

— Не могу ли я вам, товарищ, чем-нибудь помочь?

Железнодорожник на станции уже тридцать лет служил и ещё помнил времена, когда к женщинам обращались "мадам" или "сударыня". Особенно к таким, на благородных похожим. Может, она и есть благородная? Случайно уцелела после всяких там войн и революций. Только не его это дело.

Но точно, дежурный угадал! Она его и спросила:

— Не подскажете ли мне, уважаемый, как попасть в Михайловку?

Ему неприятно было сразу огорчать такую вежливую, воспитанную женщину, потому для начала он ответил вопросом на вопрос:

— Вы к кому-то из родных приехали али по делу?

— Мне надо найти местного врача Петра Алексеева, не помню, как его по отчеству звать.

— По отчеству он Васильевич, — доверительно сообщил железнодорожник; врача он хорошо знал, как знали Петра Васильевича люди на много верст окрест. — Только, гражданочка, вы к нему попасть не сможете.

— Как так, не смогу? — она уставилась на него большими темными глазами, цвет которых из-за слабого света фонаря дежурный не мог определить.

— Войска там стоят, вокруг Михайловки. И к ним никого не пускают, и от них никого не выпускают. Очень уж они, михайловцы, перед властью провинились.

— Ай-яй-яй! — запричитала женщина. — Что же мне в таком случае делать? А не знаете ли вы поблизости какого дома, где я могла бы одну ночь переночевать?

И она сунула ему в руки купюру такую крупную, про которую железнодорожник только знал, что её выпускают, а сам доселе в руках не держал. Он подумал было, что про такое — дача взятки должностному лицу — он обязан был сообщить представителю НКВД, но потом решил, что никакая это не взятка, и к его работе отношения не имеет, а просто городские получают помногу и для них такие деньги — тьфу, не стоит и разговора!

Надо сказать, что такие деньги для Наташи были вовсе не "тьфу", как она прочла в мыслях у дежурного станции… Это были деньги, о которых, кроме нее, никто не знал.

Дело в том, что она перед самым отъездом отнесла в торгсин браслет из бриллиантового гарнитура и, так как знала, что ювелиры обязаны сообщать в органы обо всех сдатчиках таких дорогих вещей, постаралась проделать эту операцию в последний момент, надеясь, что чекисты не сразу хватятся её, а если хватятся, не сразу поймут, что она из Москвы уехала.

Снимут их с поезда? Вряд ли. Словом, она рискнула. А что в её авантюре нерисковое? Если на то пошло, у неё просто не было другого выхода. Пользоваться же драгоценностями Катерины она не хотела, несмотря на то, что подруга ей усиленно их предлагала.

После той картинки из сельской жизни, которую Наташа видела во сне, она поняла, что у селян прежде всего плохо с продуктами. Потому она и взяла за бриллианты не только деньги, но и продукты, которые по желанию сдатчиков можно было получить в торгсине.

В отличие от романтиков социалистического строя, Наташа верила в силу денег. Она успокаивала себя тем, что родилась и воспитывалась в другое время. То есть существовали, конечно, чувства и поступки, которые деньгами не измерялись и были ценны сами по себе, но пока в стране работали за деньги, она надеялась, что далеко не все люди бескорыстны.

— Кроме моего дома, поблизости жилья нет, — сообщил ей между тем служащий дороги. — Живем мы скромно, но если вас устроит…

— Устроит, — обрадовалась Наташа, но поняла, что надо объяснить свою предполагаемую неприхотливость. — Видите ли, я в цирке работаю…

"Работала!" — ехидно поправил её внутренний голос.

"Не твое дело!" — огрызнулась она.

— И нам в каких только условиях не приходилось жить!

"В цирке! — прочла она радостное оживление в мыслях железнодорожника. — Теперь понятно, откуда у неё такие деньги. Тогда, конечно, она может себе позволить их тратить, и я не нарушаю никаких законов, ежели хочу предоставить артистке свой дом для ночлега…"

Отчего у простых людей такое превратное представление о работниках искусства? В цирке она получала не так уж много. Как и её знакомые артисты театра. А уж балерины и вовсе не могли похвастаться большими окладами. Но вот поди ж ты…

Наташа вспомнила, как много лет назад, в разгар гражданской войны, крестьяне, узнав, что они — артисты, приняли у себя в селе труппу циркачей, как самых дорогих сердцу людей. Как хорошо, что она выбрала себе такую профессию, какая во все времена вызывает у народа любовь и уважение… Хотя и оплачивается более чем скромно…

Железнодорожник отвел её к себе, в небольшой, но чистенький домик, где их встретила его жена. Если в начале в её глазах и была какая-то настороженность, то после того как муж с нею поговорил — отдал деньги, как поняла Наташа — хозяйка прямо залучилась радушием.

Гостью накормили, напоили и, несмотря на возражения, положили на большой кровати, с которой сняли спящего ребенка и перенесли его на диван.

На кровати оказалась огромная душная перина, и Наташа пожалела о том, что на диване не дали расположиться ей.

Она думала, что после сытного ужина не сможет заснуть, но провалилась в сон, едва коснувшись подушки.

Утром её ждал сытный завтрак — похоже, хозяйка все не могла нарадоваться гостье, заплатившей за ночлег купюрой, равной двухмесячной зарплате мужа.