Последняя девственница королевства

— Не надо! — вскрикнула Нова, извиваясь в удерживающих ее руках, но Корональ, отведавший ее стыдливой дрожи, ее застенчивой неопытности, словно голову потерял и не слышал. Он целовал девушку между ног, отчего она вздрагивала от каждого касания, как от удара хлыстом, жадно вылизывал ее, отчего у Новы из глаз лились слезы, испаряясь на алых, горящих от стыда щеках, и поглаживал горящую желанием дырочку девушки осторожно-осторожно, чтобы подступающее наслаждение не угасало, но и не было слишком быстрым. — Пожалуйста, не надо…

Его язык нашел очень чувствительное место, Нова даже не представляла, что ее тело может так остро ощущать прикосновения, которые кололи ее словно иголками. Крепко схваченная Короналем, она металась, изо всех сил напрягая бедра под его руками, беспомощно постанывая, стараясь вывернуться из-под его ласкающего языка. Но чем громче, беспомощнее и откровеннее были ее стоны, чем сильнее она виляла бедрами, стараясь избавиться от невероятно стыдного и такого же невероятно прекрасного наслаждения, тем крепче прижимался к ее горящему тайному местечку ласкающий рот. И Нова, дрожа, как раненное животное, без сил откидывалась назад, чувствуя, как его ладонь чуть надавливает на ее дрожащий живот, чуть выше лобка, заставляя девушку покориться его ласке, и тогда ощущения ее становились совсем непереносимы.

— Нельзя, так нельзя! — стыдливо шептала она, стараясь подняться и закрыться, но рука Короналя пробралась под ее платье, скользнула по ее животу, по груди, принуждая Нову лечь. Ладонь Короналя сжала приятную округлость и пальцы потеребили острый сосок — еще одно доказательство того, что девушке все это приятно, еще одно свидетельство того, что она испытывает удовольствие от ласки.

— Можно, — жарко и хищно ответил Корональ, целуя дрожащие бедра девушки, поглаживая их ладонями и стирая с них напряжение. — Мне все можно!

— Нет! — взвизгнула Нова, чувствуя, как его горячий язык проникает в ее дырочку, слегка, но это бессовестное касание словно тугой узел в ее животе завязывает, и внутри словно бьется и пульсирует второе сердце, и накатывает, подступает что-то такое, чего Нова никогда не испытывала, то, от страха перед чем она почти забывала как дышать, и обмирала. Она невероятно широко раскрыла глаза, обмирая от страха перед приближающейся развязкой, и из последних сил оттолкнула Короналя, прикрыла содрогающееся тело руками. — Ты обещал, ты давал слово, что не тронешь меня! Ты не умеешь держать своего слова… так же, как мой отец!

Корональ на миг замер, чуть касаясь лбом ее дрожащего живота, и Нова сама напугалась того, что произнесла. Горячее, возбужденное дыхание Короналя еще опаляло ее кожу, но Нове уже чудился звон быстро настывающего льда.

Он отпрянул от нее быстро, резко, словно от источника с отравленной водой.

— У тебя нет сердца, — выдохнул он яростно. Щеки его пылали от стыда, и Нова прикусила язык, пожалев о сказанном. Корональ был с ней нежен и страстен, он ласкал ее, желая доставить ей удовольствие, а она неосторожно ранила его в самое сердце, заставила его устыдиться в собственной откровенной и искренней нежности. — У тебя нет сердца!!

Его голос загрохотал гневно, он вцепился в Нову и грубо, рывком, стащил ее с тумбы.

— Пойдешь служить Пустотнику! — рявкнул он, терзая ее, тряся, как тряпичную куклу.

— О, Ваше Величество! — прорыдала перепуганная Нова. — Пощадите! Я не хотела оскорбить Вас! Ради святых Духов — не надо! Я боюсь его!

— Ты еще капризничать вздумала? — с хохотом выкрикнул Корональ, за руку вытаскивая ее из тайного убежища и едва ли не швыряя к выходу. — Избалованная глупая стерва… ты все еще думаешь, что твое желание что-то значит и может что-то изменить?

Глава 11

Корональ ворвался к Пустотнику, словно буря, таща вслед за собой упирающуюся и подвывающую от страха Нову.

— Вот тебе, — зло пропыхтел он, швырнув девушку вперед. Он рассчитывал, что та, пробежав по инерции еще несколько шагов, упадет прям на грудь Пустотнику, прямо в его жадные руки, но Нова сумела остановиться в шаге от жуткого мага. — Ты же хотел женщин? Вот, будет тебе прислуживать!

Но Пустотник, кажется, остался не в восторге от подарка Короналя. На тот момент он любовался собой в зеркало — расчёсывал золотые локоны, промокал виски салфеткой, смоченной розовой водой, подкрашивал губы нежно-розовой помадой, и, кажется, прикладывался к какой-то небольшой бутылочке, выточенной из цельного куска горного хрусталя. Если б Корональ не был так разъярен, он бы непременно обратил внимание на странную жидкость, плещущуюся и переливающуюся в этом красивом сосуде. Но на счастье Пустотника, Корональ был так взбешен, что если б тот сейчас стоял на потолке, Корональ и не заметил бы.

Девушка, скорчившаяся от страха, рыдающая, прикрывающаяся руками, одетая в убогое платье служанки, Пустотника не впечатлила. Он, неприязненно морщась, все ж подошел, откинул золотые волосы, чтоб рассмотреть девушку, больно стиснул подбородок Новы, поднимая ее зареванное лицо к свету, и так же брезгливо встряхнул рукой, словно испачкался.

— Это, по-твоему, подарок? — неприязненно ответил Пустотник. — Это какая-то жалкая крыса. Странно, что ты, Корональ, не знаешь, как следует подносить подарки Пустотникам. Привел бы ее в порядок для начала, одел бы во что-то подобающее, а потом вел бы ко мне. Да и вообще, с чего ты решил, что мне вообще нужна какая-то девица? Я разве просил тебя об этом?

— Безмозглый склеротик, — выругался Корональ. — Ты ничего не помнишь?

Пустота странно влияла на своих слуг…

В Пустотники идут самые тщеславные маги. Они отрекаются от своей стихии ради призрачной надежды обрести власть — ведь Пустотники служат самому Понтифику. Но вот незадача — Пустота высасывает их досуха, оставляя голодую неутомимую жажду власти и зияющую дыру в воспоминаниях между прошлым и настоящим. Пустотники лишаются своей памяти; они хорошо помнят лишь слова Понтифика, его приказы, его слова, все, что связано с этим, но свои честолюбивые планы они забывали. Каждый день и час в их головах рождались хитроумные многоходовки и заговоры, Пустотники готовы были плести интриги, убивать и отнимать. Но вот незадача; проходила неделя, другая, третья — и от самой хитроумной интриги не оставалось и следа. Даже тени воспоминания.

Ничего.

Странная расплата за гордыню и тщеславие; но и в этом странном явлении Понтифик усматривал Равновесие. Растворялись в небытие все честолюбивые и гадкие мысли самых гордых тщеславных магов, ставших слугами пустоты, и в их разумах оставалась только страшная, гложущая жажда, пустота и вечное служение Понтифику.

Пустотники не вели дневников, не записывали своих планов, потому что существовал риск потерять записи или вовсе передать их в руки врагов. Пустотники не заводили дружбу и круг единомышленников, потому что могли забыть, кто союзник, а кто враг. И не влюблялись Пустотники по этой же самой причине. Они просто все забывали.

А чтобы помнить хоть что-то, чтобы уловить ускользающую мысль и жизнь, они и пили часть магии, той самой, что Корональ дарил ради поддержания Равновесия.

Ее было немного и хватало ровно настолько, чтобы воспоминания не затухали, дремали в разуме Пустотника. Одно слово, один намек — и Пустотник мог вспомнить почти забытое, лишь бы было кому напомнить. Но не было у Пустотника верных людей. Напомнить Пустотнику о чем угодно мог только Понтифик, и заставить запомнить мог тоже только он. Но…