Последняя из рода. Скованные судьбой

Они так и сделали, но прошло еще не меньше двух часов, когда отряд советника Горо приблизился к ним на расстояние, с которого хорошо слышался топот копыт и лошадиное ржание.

Ни Талила, ни полководец Осака не говорили об этом, но оба не могли не думать, что появление советника Горо не сулит им ничего хорошего.

«Я не буду ему верить, — пообещала Талила сама себе. — Я не буду ему верить, что бы он мне ни сказал».

Но даже она не была готова к тому, что советник Горо ей покажет.

Катану Мамору.

И его обрубленные под корень волосы, перевязанные грязной веревкой.

— Теперь вы готовы меня выслушать, госпожа Талила? — спросил советник Горо, вдоволь насладившись вязкой, липкой тишиной, когда повисла с того мгновения, как он бросил им под ноги свои дары.

У нее свела горло такая судорога, что Талила не понимала, как умудряется дышать. Словно завороженная, она смотрела на катану и на волосы, что валялись на земле перед ней, и мысленно била себя по рукам, потому что хотела шагнуть и поднять все это, прижать к груди... Боль, поднимавшаяся изнутри, разрывала сердце на части, выламывала и дробила ребра, скручивала судорогой желудок.

Соблазн рухнуть на колени перед драгоценными для нее вещами, которые швырнули в грязь словно ненужные тряпки, был столь велик, что даже уничижительный взгляд советника Горо, которым тот буравил ее лоб, не казался ей такой уж существенной преградой.

А вот его едкий голос привел ее удивительным образом в чувства. Она сделала глубокий вдох и посмотрела на мужчину.

— Я всегда готова вас выслушать, советник.

И улыбнулась уголками губ, представив, как с ее ладони срывается пламя и поджигает этого ублюдка.

Глава 26

То, что его предали, Мамору понял слишком поздно. Еще позднее он осознал, кем был этот человек.

И ему некого было винить, кроме самого себя. Он доверился не тому. Он слишком сосредоточился на переправе через реку, и все его мысли занимали самураи, которые ступали в бурную, бурлящую воду, и совсем забыл, что ему, как военачальнику, полагалось следить за всем.

И за всеми.

И если бы он делал, что должно, то его войско не угодило бы в эту ловушку.

Их застали врасплох, и первые несколько минут расстреливали из луков, словно новорожденных, слепых зверят. Те, кто застряли в реке, метались, не зная и не понимая, в какую сторону им двигаться: вперед, назад?.. Но скрыться им было негде, и потому они стали первой мишенью. Кто-то, отпустив веревку, ушел под воду, надеясь отплыть; кто-то размахивал мечом, рассчитывая отбить стрелу; кто-то воспользовался телом погибшего товарища как щитом...

Мамору всего этого не видел. Он сразу же бросился вперед, оставив реку и переправу за спиной, в самую гущу воцарившегося хаоса, пытаясь понять, с какой стороны на них налетел враг.

И когда он понял, то непроизвольно застыл на месте, несмотря на то, что вокруг него свистели стрелы, и уже начиналось сражение.

Враг налетел на них ни с какой стороны.

На них напали изнутри.

Второй его лучший полководец. Хиаши, которому он доверял, как себе.

Который немало времени провел вдали от своего господина в гарнизоне у реки. И которому посулил место Мамору — место первого полководца Империи — если тот схватит его живым.

Обо всем этом он узнал уже позже. Пока же Мамору видел, как одни его люди бьются против других — его же людей. Облаченных в одинаковую одежду. Держащих одинаковые знамена… И определить, кто на какой стороне, было непросто. Но заметив в руках полководца Хиаши лук, стрелы из которого летели в самураев, застрявших на переправе, кое-что Мамору для себя уяснил.

И, обнажив катану, бросился к предателю.

Ему на пути попадались растерянные самураи, которые в обрушившемся на них хаосе не понимали, где друг, а где — враг. И невозможно было определить, пока перед лицом не вырастала чужая катана, или тот, кто еще вчера делил с тобой тяготы пути, доставал лук и тайком пускал стрелу. У Мамору не было слов, которыми он мог бы помочь преданным ему людям, и он выкрикивал лишь имя полководца Хиаши, раз за разом называя его предателем.

Горько. В самом начале он подумал, что на них напал враг, подразумевая Императора. Но нет. Его предали те, кому он верил. За кого сам, не задумываясь, отдал бы жизнь.

И вот как все обернулось.

Его пытались остановить. Кто-то вырастал у него на пути с обнаженными катанами, но самураи, что остались ему верны, со всех сторон бросались к нему, чтобы защитить своего господина.

С каждой минутой посеянный изначально хаос словно уменьшался и упорядочивался, и очень быстро некогда единое войско разделилось на две неравных части, и самураи определились, кого станут уничтожать они.

До полководца Хиаши Мамору все же добрался. Вдоволь испачкавшись в чужой крови и полный сжигающей все на своем пути ярости. Он не стал ничего спрашивать, и ни одно слово не вырвалось из плотно сжатых губ. Мамору налетел на предателя подобно вихрю, в несколько движений разметав по сторонам тех, кто стоял возле Хиаши, и они сошлись один на один.

— У меня не было выбора, господин, — а вот Хиаши посмел раскрыть рот, посмел искать себя оправдания. — У них вся моя семья, и вы видели, что они сделали с вашими слугами...

Мамору усмехнулся бы, но он берег дыхание.

— Поймите же меня, господин! — рвано выкрикивал Хиаши, пока их катаны танцевали свой смертоносный танец, и воздух вокруг дрожал от жгучей ненависти и силы, которую Мамору вкладывал в каждый свой удар.

Он почти не слушал, что выкрикивал Хиаши, — слишком громкими были биение его собственного сердца и нарастающий рокот в груди. Остальная часть боя вокруг них словно потонула в тумане: краем глаза он различал смутные силуэты воинов, но все это отошло на задний план в момент, когда он застыл лицом к лицу с предателем.

Металл гулко звенел при каждом столкновении катан, и воздух наполнялся звоном стали и горячим дыханием двух противников. Мамору вкладывал в каждый замах столько ярости, что Хиаши, один из лучших самураев в Империи, теперь едва успевал парировать. И находил силы захлебываться оправданиями.

— Я не мог иначе! Моя семья...

Мамору не отвечал — лишь тяжело дышал. У него тоже была семья.

Слабый стон вырвался у Хиаши от осознания, насколько жалкими его оправдания выглядят перед лицом разрушенных судеб.

— Это… вы бы на моем месте…

Но он недоговорил, потому что Мамору рванул вперед, едва не сбив его с ног. Лезвия скрестились с таким звоном, что на миг заложило уши, и искры, сорванные соприкосновением металла, рассыпались вокруг двумя ослепительными дугами.

— Ты сам выбрал, — прошипел Мамору. — Все остальное — пустые слова!

Он уже сделал замах, целясь в правый бок Хиаши, когда тому на помощь подоспело несколько самураев, и Мамору отказался отброшен от своего противника на десяток шагов. Биться сразу с тремя никогда не было просто, но он умел это делать. Он стиснул зубы и перехватил катану обеими руками, придав себе устойчивость.