Последняя из рода. Скованные судьбой

Вздохнув, Талила выпрямилась и направилась за ним.

Потом он уехал, уведя за собой воинов, а она осталась одна.

***

Но не совсем.

Глава 24

Не единожды он водил за собой войско, но никогда — так.

Прежде он шел по земле и чувствовал за своей спиной Империю. Теперь же Империя лежала перед ним, а позади него были те, кого многие называли предателями. Отступниками. И страна вдруг превратилась для него в неизведанное, опасное болото, где один неверный шаг мог привести к гибели.

Мамору не знал, кого они встретят за следующим поворотом. Не знал, что ждет их в ближайших деревнях, мимо которых они будут проходить. Не знал, не готовится ли засада в городах, что лежали на его пути. Опасность подстерегала везде, на каждом шагу, и это было одной из причин, почему он отправил Талилу долгим, окружным путем.

Так сложилось, что земли на востоке всегда считались мятежными. Нынешний Император относился к ним с подозрительностью, которую можно было принять за паранойю. Любые недовольства там подавлялись особенно жестко. Когда-то он сам сдерживал мятежи в тех деревнях. Восточные земли были обложенными дополнительными податями и уплачивали в казну на десятину больше. И пусть теперь он идет не с императорским знаменем, а против него, у него не было иллюзий — его там не ждут ни как спасителя, ни как освободителя.

Императора там ненавидели. Мамору — пожалуй — тоже. Без него Талиле будет легче. И спокойнее. А это все, чего он для нее хотел.

И все же…

Мамору сжал поводья в кулаках.

Если бы он мог, он не отпустил бы ее вообще.

Но он знал, что это невозможно. И потому убеждал себя, что сделал правильно. Что так будет лучше. Но в глубине души он знал, что солгал себе.

Не будет ему спокойно, пока она не вернется.

— Господин! — запыхавшийся голос полководца Хиаши заставил его резко вскинуть голову.

Тот скакал ему навстречу в сопровождении двух дозорных, и все трое выглядели взволнованными. Это было не к добру.

— Они сожгли переправу через реку, господин.

Взгляд Мамору невольно метнулся к горизонту. Их путь пролегал через низину, за которой шел крутой подъем, затем спуск и лишь после — бурная, широкая река.

— Уже давно, пепелище даже не дымится...

— Император все же пошел на это, — негромко сказал Хиаши и покачал головой.

Отрезал часть страны от самого быстрого, короткого и спокойного пути. Отрезал купцов и торговцев, крестьян, повозки с рисом и многое, многое другое.

Но и преградил путь армии, которую вел за собой Мамору.

Он посмотрел на полководца.

— Как далеко нам обходить?

Тот нахмурился, отчего на переносице залегла глубокая складка, и двумя пальцами провел по гладкому подбородку. Даже в походных условиях он всегда следил, чтобы был начисто выбрит. Потом обернулся и попытался объять взглядом длинную цепочку, в которую растянулось войско. И у него не получилось оглядеть всех.

— Пять дней... Может, шесть, господин, — помрачнев, сказал Хиаши. — До ближайшей переправы.

— Если ее не сожгли.

— Не думаю, господин. Она — последняя на много-много дней пути.

— Ты сомневался, что сожгут эту, — Мамору изогнул бровь.

Правда, он тоже сомневался. Но гораздо меньше, чем его полководцы, не раз и не два бывавшие в боях. Но, кажется, лишь он один в достаточной степени понимал, сколь безумен был его младший брат. Безумен и опасен.

— Поворачиваем, — бросил он полководцу. — Приказывай.

Один из дозорных протянул Хиаши рог, и тот, набрав в грудь побольше воздуха, дунул в него, и по равнине разнесся протяжный, глубокий звук. По длинной ленте, в которую растянулось войско, пробежала рябь: это самураи вскидывали головы и оборачивались, пытаясь угадать причину прозвучавшего рога.

Хиаши, схватив поводья, ударил жеребца пятками и поскакал вдоль войска, выкрикивая приказ разворачиваться. Мамору сделал то же самое, но направился в противоположную сторону, в самое начало строя.

Он думал, что этот долгий и длинный крюк дорого обойдется войску. Припасы были не бесконечны. Их было мало, и пришлось разделить на две части, и собой увезти они смогли далеко не все. Теперь же их придется растягивать на еще больший срок, а пять-шесть дней, о которых говорил Хиаши, могли запросто превратиться в неделю, полторы...

Мародерства Мамору намеревался избегать так долго, как только возможно. Потому что земли вокруг и без того были истощены подготовкой к войне, которую загодя начал Император. Отобрать у крестьян рис означало лишить их возможности засеять новый урожай, когда в страну придет тепло. А это, в свою очередь, означало голод — уже летом и точно осенью.

Но порой выбора не оставалось... Между крестьянами и своим войском Мамору выберет, конечно же, войско. Но он очень не хотел этого делать.

Без надёжного Такахиро оказалось сложнее, чем он предполагал, и ему пришлось ждать, пока вернется Хиаши, чтобы отдать ему еще один приказ.

— Нужно начинать урезать вечерние порции, — сказал он мрачно, смотря в такое же хмурое лицо полководца. — На четверть. Пока.

— Да, господин, — кивнул тот. — Я отдам приказ.

— Только тихо, — Мамору поднес к глазам ладонь, щурясь против солнца, показавшегося из-за туч. — Я не хочу, чтобы раньше времени пошли разговоры.

— Я займусь этим сам, — пообещал Хиаши. — Стану отмерять рис несколько дней. Потом они привыкнут.

— Да, — он одобрительно прикрыл глаза, хотя знал, что незамеченным это все равно не останется.

Конечно же, о том, что риса стало меньше, заговорили уже на первой вечерней стоянке. Никто не роптал. Пока.

Мамору смотрел на плошку, которую держал в руке, и поверх пламени вглядывался в лица самураев, с которыми делил сегодня небольшой костер и трапезу. Даже в походе он старался проводить каждый вечер с разными людьми, чтобы услышать всех.

— А если и вторая переправа окажется сожжена, господин? — спросили у него, когда плошки, и без того наполненные не доверху, опустели.

— Не окажется, — ответил он с уверенностью, которую на самом деле не чувствовал.

Но его самураи знали, что он лгал редко, почти никогда. И потому поверили ему с первого же слова. Лица тех, кто сидел подле него у костра, смягчились; на них вернулись улыбки, и кто-то принялся рассказывать истории, кто-то засмеялся, кто-то удачно пошутил, и самураи отозвались громким, дружным хохотом...

Мамору слушал их и улыбался, но его глаза оставались сухими и холодными.

Что он скажет им, если вторая переправа действительно окажется сожжена?..

Он знал это настроение, знал, как стремительно могут произойти перемены в войске, и чем дальше от дома, чем дольше времени проведено в походе, тем жестче становились люди, тем острее отзывались на малейшие преграды. Он верил, что среди них не было слабаков, но даже сильные устают, даже сильные сдаются, позволяют чувствам взять верх над разумом...