Последняя из слуцких князей. Хроника времен Сигизмунда III

Канцлер немного задумался над тем, как бы ответить более тонко и мягко, но воевода уже все понял, он раскраснелся и в гневе закричал:

— Пане канцлер! Он оскорбил вас, не дал согласия?

— Совсем нет, наоборот… — начал Сапега.

— Неужели согласился? — наступал на него воевода. — Быть этого не может! Слишком хорошо я знаю его и его иезуитов-племянников! Что он ответил? Что сказал?

— Слово в слово, — вмешался мозырский староста, который понял, что канцлер специально медлит с ответом, а воевода все больше переполняется злостью, — слово в слово сказал так: ответит потом, когда будет место и время, кто и как верен своим словам и обещаниям.

— Что это означает? — крикнул воевода. — Вызов?

— Да нет! Нет! — прервал его Сапега. — Это было сказано совсем в ином смысле. Каштелян обижен, причем справедливо, его нужно понять.

— Значит, отказал! — воскликнул воевода. — Отказал вам, панове, и мне отказал в том, о чем я просил, отказался дать позволение князю Янушу видеться с княжной.

— Он не сказал этого так определенно, и я думаю… — начал Сапега.

— А я думаю, — оборвал его Радзивилл, — что это окончится не иначе, как с оружием в руках. Видимо, он хочет, чтобы я пошел с войском добиваться исполнения договора! Что же, чего он хочет, то и получит! Я найду друзей, найду сторонников, как он нашел их у иезуитов и короля. Он хочет войны, хочет войны…

— Не делайте таких поспешных выводов, княже, — прервал его Лев Сапега. — Он и не говорил, и не думал о войне…

— Тогда что все это означает, пане канцлер? — горячо возражал воевода. — Что, если не это? Что он не считается с договором, не придерживается его, не пошел даже на маленькую уступку при вашем посредничестве, на мою просьбу не откликнулся. Упрекает, что я не придерживаюсь договора? Но, Богом клянусь, я исполняю его! Я держусь его, строго держусь! Прошу простить меня, панове, мои добрые друзья, что подговорил вас всех на это неприятное посольство. Простите мне, но я даже не предполагал, что все так окончится. Бог тому свидетель! Но я найду иное, более надежное средство против панов Ходкевичей, я не позволю измываться надо мной! Беру вас всех в свидетели, панове, что не я первый отступил от договора, что я не нарушаю его, что я его уважаю, и если даже не по доброй воле, то оружием заставлю его исполнить.

Воевода окончил и, усталый, упал в кресло, дрожа от гнева. Он взглянул на князя Януша, лицо которого тоже покраснело от крови, хлопнул рукой по колену и воскликнул:

— Война! Значит, война! Что же, я готов и к ней! Если не уступит, то, Богом клянусь, не жить ему! Получишь, Ходкевич, войну, если ты ее хочешь и вызываешь меня! И пусть на тебя падет пролитая кровь!

Совет возле ратуши. Войт у ректора

При тех обстоятельствах, о которых мы писали, не было уже не только надежды, а даже намека на согласие — обе стороны готовились к войне: Радзивиллы — к нападению, Ходкевичи — к обороне; а поскольку, как мы уже упоминали, день, когда княжна София должна будет выйти замуж, был определен — 6 февраля 1600 года, — то как раз к этому времени в Вильно возле дворца Ходкевичей и должна была начаться эта горячая борьба. Но силы были слишком неравными, потому что хотя Ходкевичи были известны в стране и имели множество приверженцев, связи, но с избытком имелось это и у Радзивиллов. Воевода, кровник семьи князей Острожских, возглавляя союз конфедератов и православных, пользовался могучей поддержкой у русских православных реформаторов как у братьев по вере. Этой силе Ходкевичи не могли ничего противопоставить. Кроме того, Радзивиллы хорошо понимали, какой опорой им могла быть мелкая шляхта в крае, поэтому стремились привлечь ее к своему двору, помогали, чем могли, устраивали на должности, защищали, сватали, женили, — в итоге имели множество сторонников, чем-то им обязанных. Они не только что хотели, то и делали на сеймиках в угоду своим опекунам, но и были готовы по первому зову сесть на коня с саблей в руке, даже не спрашивая, для чего это нужно. Такой шляхты, преданной роду Радзивиллов, в Литве было очень много; она не интересовалась существом дела, а слепо выполняла приказы: налететь, разгромить, не допустить к депутации на сеймиках, поднять крик, отлупить кого-то — все для них было законно, все допустимо. Шляхта вообще была морально испорченной. Почти вся она стала безразличной к этической оценке своих поступков, не служила тому, к чему была призвана, а слепо шла за хозяевами, которые поили, кормили ее, используя в своих целях. Радзивиллы называли шляхту czapkаi papkа— шапка и кашка, — что означало братскую дружбу и богатый стол; вот такая шляхта и оставила заметный след в истории их рода. Князь Миколай Радзивилл, прозванный Сироткой, постоянно повторял, что он называет Радзивиллов не иначе, как Рад-живилы.

Такой были политика и расчет и у других представителей этого рода. Присовокупим, что и разница в вере была им выгодной, потому что за Радзивиллами шли те, кто ненавидел католиков. Не удивительно поэтому, что и на этот раз они обратились за помощью к шляхте: кому написали, к кому отправили гонцов. Друзья их рода (так именовали их Радзивиллы) без колебаний откликнулись на этот призыв к борьбе. Пан воевода разослал во все стороны оповещения. С ними разнеслась и весть о начале новой гражданской войны. И в Короне, и в Литве никто из имеющих мало-мальское отношение к роду Радзивиллов не отказался помочь; выходило так, что все они были не прочь начать в Литве новую междоусобную войну.

Главными предводителями протестантской партии были, прежде всего, три князя Острожских: краковский каштелян, киевский и волынский воеводы. Они были из числа самых влиятельных магнатов в Литовской Руси. У них было много народа при дворах, они обещали солидную помощь. Каждый из них мог привести с собой шестьсот всадников и семьдесят гайдуков, а это насчитывало в целом три тысячи девятьсот человек. Менее значимым и не столь богатым считался смоленский воевода Абрамович, который был протестантом и стоял за Радзивиллов; обещая не так уж много, он хотел все же хотя бы чем-то помочь общему делу, которое считал делом борьбы за веру, поэтому и обещал прислать от своего двора пятьдесят всадников. Шурин воеводы Николай Нарушевич, жмудский каштелян, выставлял сто всадников и сто гайдуков. Замойский также без рассуждений был готов прислать людей с Подолья. Князь курляндский ответил на послание воеводы обещанием прислать отряд своих рейтаров. Князь Юрий Радзивилл пообещал дать несколько десятков всадников, да и все другие хоть что-нибудь да жертвовали на общее дело.

А вот Лев Сапега, хотя и был родственником воеводы, и хорошо относился к нему, тем не менее дать людей не обещал. Это было, как мы уже упоминали, в его характере: он не любил ни во что ввязываться; как католик и как большой сторонник короля он не хотел выступать против Ходкевичей, потому что они были в почете у Сигизмунда ІІІ, стояли во главе католиков Литвы.

Если же говорить о силах Ходкевичей, то по своему количеству они не шли ни в какое сравнение с силами Радзивиллов. Хотя их и поддерживали все католики, но военной помощи им никто не обещал. Для того, чтобы выставить хотя бы что-нибудь на защиту от Радзивиллов, им оставалось надеяться в основном на деньги, причем на большие деньги: на них нанимались, записывались в войско люди по всей Литве и за ее пределами. Дошло до того, что из-за интриг Радзивиллов приходилось искать наемников по заграницам, а они рядились в их войско только тогда, когда хорошо платили. Ежели к этому присовокупить то, что в ту пору у Ходкевичей не было таких уж больших и богатых владений, да и вообще богатства, то легко понять, в каком тяжелом положении они очутились. Им приходилось закладывать и отдавать в аренду свои имения. Жмудский староста Ян Кароль, стоящий во главе своей группировки, надеялся таким способом собрать тысячу шестьсот конных наемников и еще шестьсот пехотинцев. Он постарался также обзавестись и орудиями для укрепления обороны своего дворца-крепости.

Весть об этой подготовке, из которой никто не делал тайны, скоро дошла до короля. Ничего удивительного: вся страна была занята подготовкой к войне; все сравнивали силы сторон, предсказывали что проиграют войну Ходкевичи, а вместе с ними и все католики. Они боялись, что воевода, имея в руках такое войско, легко победит и не остановится на этом, а использует свою победу для обеспечения себе и своим сторонникам решающей победы в Литве. Это беспокоило католиков и самого короля, к которому все чаще начали доходить просьбы вмешаться в это дело. Но король не очень верил в то, о чем ему докладывали, считал, что положение не столь уж страшное. А, возможно, чувствовал, что Радзивиллы не будут так уж считаться с его посредничеством.

Воевода был сильно рассержен исходом своего недавнего посольства, еще больше возненавидел Ходкевичей и уже не помышлял о новых переговорах и примирении. Поскольку воевода был сильнее и не сомневался в своей победе, он и чувствовал себя увереннее.

Обе стороны с нетерпением и тревогой ждали решающего часа.

И вот закончился 1599 год. Новый 1600 год начался в тревоге, и, наконец, наступил февраль.

Король Сигизмунд ІІІ, обеспокоенный близкой развязкой всей этой истории и доходившими до него слухами о грандиозной подготовке к гражданской войне, в конце концов решил послать в Вильно четырех сенаторов, передал с ними письма к каждой из враждующих сторон, в которых запрещал им браться за оружие. На дорогу он напутствовал послов просьбой сделать все возможное, чтобы остановить пагубное кровопролитие. Сенаторы отправились в Вильно в январе 1600 года, но, пока они не прибыли и не начали действовать, нам стоит вернуться к описанию дальнейшего развития событий в самом городе.

Жители Вильно подумывали о том, что, может быть, придется покинуть город: они чувствовали, что могут стать безвинными жертвами этой войны, ведь она начнется обязательно в центре города, на рыночной площади, на улицах. Некоторые уже собрались уехать: им не хотелось очутиться между враждующими группировками.

Напрасно с болью и сожалением говорили жители Вильно о том, что станет с городом, на это никто не обращал внимания; поэтому они решили напомнить о себе тем, кто собирался воевать.

Симпатии горожан склонялись к партии католиков, потому что большая часть жителей Вильно была католической. Горожане-русины стояли за воеводу, потому что он защищал их от иезуитов. В 1599 году они вступили в конфедерацию под опеку воеводы. Но русинов было немного. Во главе магистрата в то время стоял виленский войт, которого незаконно назначил король, это был правоверный католик и преданнейший слуга иезуитов Матей Бориминский. В прошлом он служил секретарем короля.

В самом магистрате половина заседателей были православными, половина — католиками; но среди православных было уже более униатов, нежели приверженцев прежней веры. То же соотношение было и между бургомистрами и радцами: и там преобладали католики; чувствовалось и большое влияние иезуитов, хотя его подрывали частые споры с магистратом. Войт Бориминский был членом братства Божьего Тела и милосердия Иисуса — это явственно свидетельствует о том, на чью сторону он склонялся.