Последняя из слуцких князей. Хроника времен Сигизмунда III

— Ваша милость говорит чистую правду, — подтвердил Дурник. — Сходите к нему вы сами, пане, и расспросите, что он думает обо всем этом.

— А что, в самом деле, stante pede— сходите сами, это не повредит, — добавил Дубович. — На сегодня важных дел пока нет и не предвидится, поэтому вы, пане, можете сходить в коллегиум, а здесь останутся члены магистрата, бургомистры и наш уважаемый пан писарь.

— Хорошо, хорошо. Я и без того собирался сходить в коллегиум по судебным делам, — сказал войт, — а раз уж вы так хотите, то я пойду прямо сейчас.

Войт поклонился и пошел по улице в сторону коллегиума Святого Яна, размышляя о том, что ему спросить у ректора.

В то время коллегиум занимал значительную площадь, помещался в нескольких домах, купленных еще епископом Валерианом Протасевичем, и в основанных еще ранее, даже с перестроенной прежней Святоянской плебанией (в которой знаменитый Ройзий Маро писал свои «Постановления»), а также в докупленных и подаренных каменных зданиях. В центре всех построек стоял костел Святого Яна с высокой башней и крылечками. Около ворот коллегиума собрались молодые ученики-братчики, ожидая, когда зазвонит подвешенный над ними колокол. Одеты они были весьма пестро, с чернильницами у пояса, книжками под мышкой, в испятнанном и порой сильно поношенном одеянии. Несколько светских учеников и ксендзов из костела Святого Яна, одетых в черное, шли по двору, кто с ключами, кто с книжками. Возле дверей столовой собралась целая толпа: колокол как раз оповестил время завтрака. А из глубины помещения уже слышался голос священника — он, как здесь повелось, читал устав ордена перед началом еды. Было слышно, как вслух каются несколько братчиков — они во время чтения должны были отбывать наказания за провинности.

Пан Бориминский, здороваясь со знакомыми, миновал двор, прошел коридорами, где сновало еще больше учеников и ксендзов, нигде не останавливаясь, так как спешил попасть в ректорскую келью.

Войт пробрался сквозь толпу и, наконец, оказался перед одной из двух соседствующих келий ректора. Одна была более богатой, чем другая, выходящая на Провинциальную улицу, потому что в ней ксендз ректор принимал только почетных гостей, которые не хотели проходить через все заведенные здесь церемонии, причем с обязательным мытьем ног у входа. Над дверью той кельи висела икона Святого Ксаверия, кажется, личного покровителя ректора.

Войт постучал и сразу же вошел, потому что ученик-иезуит открыл ему. Ксендз ректор Гарсиа Алабянус стоял в дверях и как раз заканчивал разговор с братчиком:

— Пусть посадят его на три дня на хлеб и воду после чтения устава, а об остальном мы поговорим позже.

Братчик поклонился со сложенными на груди руками и вышел, а войт поздоровался с ректором. Келья, в дверях которой они стояли, была скромная, ничем не украшенная, кроме портрета основателя коллегиума и его первого ректора ксендза Станислава Варшевицкого. Около дверей висело кропило, рядом — деревянное распятие, скамьи, возле стен — шкафчики. Более торжественно выглядела вторая, тоже сводчатая, сюда ректор и провел Бориминского. Эта келья выглядела значительно большей, в ней были два окна. Стены ничем не обиты, на них висели иконы святого Игнатия Лойолы и первых девяти братьев ордена иезуитов, а также изображения нескольких предшественников ректора в виленском коллегиуме.

Тут стоял шкаф с книгами, рядом простая твердая кровать, а над ней — плетка — «дисциплина» — и распятие, веточка вербы и свечка. И больше ничего такого, что могло служить украшением, глазу не на чем было остановиться.

— Важное дело привело меня к вам, милостивый ксенже, — заговорил войт после приветствия. — В городе неспокойно, люди боятся. Я хотел бы посоветоваться с вами, что можно сделать.

— А почему неспокойно? — спросил Гарсиа Алабянус, повернув к пану войту лысую голову и взглянув на него живыми черными глазами.

— Да все из-за этой несчастной войны, к которой готовятся Ходкевичи и Радзивиллы, — пояснил войт. — Весь город в тревоге, люди беспокоятся, не знают, что делать. Уезжать, выбираться из города или сидеть и ждать, надеясь на Божью милость.

— Что же я могу вам посоветовать? — ответил ректор, не скрывая своего полного безразличия. — Поступайте так, как вам подсказывает ваш ум.

— Но тут как раз нашего ума не хватает, — пожаловался войт, — и мы были бы рады услышать совет, как нам себя вести, на что надеяться. Есть нам чего бояться или нет?

— Я знаю об этом не более вас, — отвечал ректор. — Да, похоже на то, что пахнет войной, но наш король уже отправил в Вильно панов сенаторов с ингибицией к воеводе и каштеляну.

— С ингибицией! — воскликнул войт. — Но прислушаются ли к ней?

— Этого я не знаю, — осторожно сказал ректор. Он не хотел показать, насколько хорошо осведомлен во всем, что творилось в городе.

— Мы хотели бы предложить магистрату выступить с представительством от города к панам каштеляну и воеводе, чтобы они не нарушали спокойствия и не вредили securities Metropolis— безопасности города.

— Это было бы не лишним, — сказал ректор, — но я вам и не советую этого делать, и не отговариваю.

Причину такой осторожности ксендза ректора в его разговоре с войтом надо было искать во всем известной болтливости пана Бориминского. Именно из-за нее ректор боялся сказать лишнее слово; он не хотел, чтобы весь город узнал про какое бы то ни было его участие в том, что назревало. Поэтому он хотел сохранить хотя бы внешний нейтралитет в этом деле. И так уже протестанты обвиняли иезуитов во всех грехах.

— А будет ли какой-нибудь толк, если мы это сделаем? — допытывался войт. — Мы надеемся на ваш ум и осведомленность, пане ректор, так посоветуйте что-либо.

— Плохого ничего не будет, — заверил его ректор, — но, опять же, и большого успеха ожидать не стоит. Сделайте так, как вы уже решили между собой, а я прикажу отслужить молебен за успех вашей миссии. Надо только не забыть дать знать об этом в каплицу Божьего Тела.

Ректор произнес это и встал, чем-то озабоченный, и пан войт, хочешь не хочешь, был вынужден распрощаться с ним. Проходя через ворота коллегиума, он взглянул на вывешенные там объявления и пробежал их глазами. Это были объявления о заказанных молебнах в день памяти какого-то святого, о диспуте по поводу получения ученой степени, а также об исключении из числа учащихся трех братчиков за какие-то проступки.

Депутация магистрата

На следующий день еще часы на ратуше не пробили двенадцати, а из ее дверей уже выходила депутация магистрата. Возглавлял ее почтенный пан войт Матей. За ним шли двое судей из магистрата, двое из рады, два бургомистра и городской писарь. Все они были так богато одеты, словно собирались участвовать в процессии или идти на смотр цеховых учений: в новых одеждах яркой расцветки, новой обуви из наилучшей кожи. По недавнему привилею наияснейшего Сигизмунда Августа (так его тогда называли) магистрат был приравнен к шляхте, а потому все чиновники в знак своего шляхетства подвесили к поясам сабли, ножны которых дребезжали, задевая камни мостовой.

По пути им низко кланялись горожане и даже купцы, глядя, как важно и стройно они выступали; люди давали им дорогу, чтобы не мешать, потому что все чувствовали: шли они не просто так, не на гулянье, а озабоченные каким-то важным делом, имеющим отношение ко всему городу. Так они прошествовали в молчании по главной улице, а потом, чтобы не обращать на себя лишнего внимания, повернули на улочку в Рыбном конце, а остаток пути unanimitate— единодушно — решили пройти напрямки, предместьем у самого дома виленского каштеляна.