Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
«Нет, нет, ничего этого не было!» — говорила Марина Владимировна, и лицо ее загоралось темным румянцем, как будто подожженное углями изнутри. Впервые после смерти Елены Сергевны я слушала человека, для которого Булгаков был таким же, каким он был для Елены Сергеевны, каким, вероятно, был на самом деле — удивительным, необыкновенным, цельным и очень сильным… «Он никогда не был несчастным… — страстно говорила Марина Владимировна. — Энергичный и сильный, даже в самые последние, предсмертные годы своей жизни… Все, что было связано с ним, при всем трагизме его судьбы — праздник… Знакомство с ним — дар судьбы…»
Она волновалась так, что в конце концов у нее сгорел поставленный в духовку пирог. Это ее изумило — она привыкла
Елена Сергеевна умела быть с Булгаковым всегда. Но она умела еще и очень тактично иногда освобождать его от своего присутствия. Вероятно, это тоже было необходимо. В последний год его жизни, когда Булгакова все-таки не следовало оставлять одного, она иногда поручала Марине сопровождать его на прогулках. Это были прогулки по определенным маршрутам. В Мансуровский переулок, где жили Топленинов и Ермолинские. Или на Воробьевы горы… Там была лодочная станция, он любил греблю, а Елену Сергеевну это не увлекало, она предпочитала отправлять с ним Марину… И он рассказывал…
Как он рассказывал!.. Какие-то сюжеты сохранились… Точнее, ощущение их в памяти сохранилось, но передать это невозможно… Он был талантлив — не только в часы работы, не только на бумаге. Он был талантлив все время. Он сочинял, выдумывал, рассказывал по каждому поводу. По каждому поводу!.. Это было смешно, и Елена Сергеевна заливалась хохотом. Она часто смеялась от души. И это было трагично. Елена Сергеевна смеялась, а глаза ее заволакивали слезы…
А иногда на прогулках он молчал. Сосредоточенно молчал и думал. «Эхе-хе-хе…» — это было его частое выражение. И звучало каждый раз по-другому. И смешно и грустно…
Его устные истории невосстановимы… И все-таки Е. С., после долгих колебаний, попробовала кое-что восстановить. Голос Булгакова, его интонации звучали в ее душе, но как же оказалось непросто превратить это в текст на бумаге! Листки ее черновика испещрены правкой. (При публикации в «Дневнике Елены Булгаковой» один из восстановленных ею рассказов я озаглавила по первой строке: «Будто бы…»):
«Будто бы
Михаил Афанасьевич, придя в полную безденежность, написал письмо Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего, — словом, короткое письмо, очень здраво написанное, а подпись: Ваш Трампазлин.
Сталин получает письмо, читает.
— Что за штука такая?.. Трам-па-злин… Ничего не понимаю!
(Всю речь Сталина Миша всегда говорил с грузинским акцентом.)
Сталин (нажимает кнопку на столе). Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
Сталин. Послушай, Ягода, что это такое? Смотри — письмо. Какой-то писатель пишет, а подпись „Ваш Трам-па-злин“. Кто это такой?
Ягода. Не могу знать.
Сталин. Что это значит — не могу? Ты как смеешь мне так отвечать? Ты на три аршина под землей все должен видеть! Чтоб через полчаса сказать мне, кто это такой!
Ягода. Слушаю, ваше величество!
Уходит, возвращается через полчаса.
Ягода. Так что, ваше величество, это Булгаков!
Сталин. Булгаков? Что же это такое? Почему мой писатель пишет такое письмо? Послать за ним немедленно!
Ягода. Есть, ваше величество! (Уходит.)
Мотоциклетка мчится — дззз!!! Прямо на улицу Фурманова. Дззз!! Звонок, и в нашей квартире появляется человек.
Человек. Булгаков? Велено вас доставить немедленно в Кремль!
А на Мише старые белые полотняные брюки, короткие, сели от стирки, рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная с дырой на плече, волосы всклокочены.
Булгаков. Тт!.. Куда же мне… как же я… у меня и сапог-то нет…
Человек. Приказано доставить, в чем есть!
Миша с перепугу снимает туфли и уезжает с человеком.
Мотоциклетка — дззз!!! И уже в Кремле! Миша входит в зал,
а там сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода.Миша останавливается у дверей, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое! Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж… нет у меня сапог…
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть — неудобно!
Булгаков. Не подходят они мне…
Сталин. Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю! Ворошилов, снимай сапоги, может, твои подойдут.
Ворошилов снимает, но они велики Мише.
Сталин. Видишь — велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
Сталин. Вот уж, и пошутить нельзя! Каганович, чего ты сидишь, не видишь, человек без сапог! — Каганович торопливо снимает сапоги, но они тоже не подходят. — Ну, конечно, разве может русский человек!.. Уух, ты!.. Уходи с глаз моих! — Каганович падает в обморок. — Ничего, ничего, встанет! Микоян! А впрочем тебя и просить нечего, у тебя нога куриная. — Микоян шатается. — Ты еще вздумай падать!! Молотов, снимай сапоги!!
Наконец, сапоги Молотова налезают на ноги Мише.
— Ну, вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?
Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят…
Сталин. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку. — Звонит по телефону. — Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича. (Пауза.) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише.) Понимаешь, умер, когда сказали ему.
Миша тяжко вздыхает.
— Ну, подожди, подожди, не вздыхай.
Звонит опять.
— Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко. (Пауза.) Что? Умер?! Тоже умер? Когда?.. Понимаешь, тоже сейчас умер. Ну, ничего, подожди».
Сталин все-таки дозванивается, судьба писателя меняется, и далее идут новые повороты сюжета. Сталин — с Ворошиловым, Молотовым, Микояном, Кагановичем, Ягодой и срочно доставленным из Лениграда на «самом скоростном самолете» Ждановым — отправляется в Большой театр, на премьеру «Леди Макбет» Шостаковича… В театре — «все взволнованы, но скорее приятно взволнованы, так как незадолго до этого хозяин со свитой был на „Тихом Доне“, на следующий день все главные участники спектакля были награждены орденами и званиями. Поэтому сегодня все — и Самосуд, и Шостакович, и Мелик ковыряют дырочки на левой стороне пиджаков»… Но опера вождям не понравилась, и — вместо орденов — назавтра в «Правде» появляется разгромная статья «Сумбур вместо музыки» [165] .
165
У Е. С.: «Сумбур в музыке». — «Дневник Елены Булгаковой», с. 311.
Неожиданный след и другого фантасмагорического рассказа Булгакова о Сталине чудом сохранился в очерке Бориса Слуцкого об Осипе Брике.
«О. М., — пишет Слуцкий о Брике, — рассказывал, что Булгаков читал во МХАТе пьесу „Заговор“. В первом действии заговорщики сговаривались. Во втором они убивали Сталина. В третьем рабочие московских заводов отбивали у них Кремль. В четвертом действии был апофеоз. Труппа молчала, бледная. Секретарь парткома позвонил. Булгакова забрали — здесь же, в театре, но скоро выпустили» [166] .
166
Борис Слуцкий. О других и о себе. Москва, 1991, с. 8.